Моего мужика… Три недели в разлуке со мной явно вынашивался изощрённый план мести: вместо горячего долгожданного секса меня измучили губами и пальцами, пока уже не ору в голос с матами, чтобы взял наконец. Яр ухмыляется, как довольный партизан после допроса, и берёт под мои непрекращающиеся вопли-стоны. Арчи утрусил на кухню и дверь прикрыл, и уши, наверное. И потом на Соколова полчаса рычал, видимо, усмотрев несправедливость по отношению ко мне во всём процессе. Воды напившись, оба вырубаемся и спим часа два — как раз до ужина. Его готовит приехавшая мама, нас, на кухню выползших, и встречает, правда без улыбки, но с благодарностью, что Яр по обыкновению не голышом, а в спортивках. Пока маме новости рассказываю и обнимаемся, Соколов кормит собаку, Арчи во время обеда сменяет гнев на милость, делая вид, что два часа назад его тонкая душевная организация не пострадала. Потом Яр садится поодаль линии огня материнских глаз и внимательно смотрит на нас. Я знаю, он спокоен и уже не тревожится перспективой опять обещать невозможное, да и не позволю.

Мама отказывается есть после шести, на что кое-кто бурчит, что теперь с горя о стену убьётся, и кусок в горло не полезет.

Проводив ненужный элемент семейного счастья, набрасываемся на ужин, ибо последнее, что ел я — это покупные сандвичи утром в поезде, а Яр… промолчу…

Пили коньяк, потому что немецкую картофельную брагу — шнапс — мой мужик забраковал в зародыше. Соколов пьянеет с катастрофической скоростью. Не пойму, в чём секрет: либо на свежие дрожжи, либо… смотрю пристально в глаза — нетрезвые, счастливые. Весь такой домашний, не издёрганный, не напряжённый, каким раньше его помню, наворачивает тушеную картошку с мясом и печёночные оладьи, я ковыряю салатик и думаю о том, что безумно хочу быть сверху. Яр, не подозревая о моих желаниях, пальцы по-детски облизнул, тянется очередной стопкой ко мне, отбираю… хватит. Смотрит прямо в глаза и вдруг усмехается с прищуром.

— Да ну ты гонишь! Я не настолько пьяный… — Да кто бы тебе позволил отказаться! Взмахом ресниц отправляю в ванную, ржёт и упирается, пока не видит, что не шучу и до ручки скоро дойду.

— Тебя отнести? — понижаю голос и снимаю очки, откладывая их в сторону. — Только мыть сам буду…

Вскакивает и, дёрнув плечом, с вызовом в очах удаляется.

Я иду менять простыни на нашей кровати и придирчиво осматривая траходром, прихожу к выводу, что нужно покупать размером больше.

Сзади сердитое сопение: Соколов голый, весь в каплях воды, поджарый и сексуальный, мнет в руках полотенце — вытираться он никогда не любил. Делаю это сам, одновременно поглаживаниями пытаясь успокоить, расслабить окаменевшие мускулы.

— Пиздец, наука, — ворчит негромко, — за качество не отвечаю — как вышло.

— А что-то вышло? — с усмешкой провожу лёгкой небритостью щеки по загривку, отчего вздрагивает и прижимается ко мне спиной, выдыхая тише:

— Еби уже. Мсти за деда.

— Дурак… — продолжаю муку губами, прикусывая по сантиметрам линию плеча и любуясь цепочкой следов от моих зубов. Ведь дело не в том, кто снизу, а в том, что вкус кожи пьянит и манит, и зажатость его возбуждает. Вжимаюсь в его задницу стояком, начинает дышать глубже, но не расслабляется.

— Не буду… если так ломает, — делаю шаг назад, но Яр опять падает спиной мне на грудь, мотает головой, смотрю через его плечо на горделивую стойку члена, добираюсь рукой, делая пару разогревающих движений...

Смазка оказалась в прикроватной тумбочке, а не «где-то там валялась». Следующие полчаса мысленно кончил уже два раза, имея пальцами тугой зад и зацеловывая широкую спину — шипит, ругается, горячо стонет, выгибаясь грудиной вперёд и бесстыже разводя колени, когда прохожусь по бугру простаты не каждый раз, а лишь периодически — оттягивая оргазм, а самому уже невмоготу… собственный мокрый член пережимаю у основания уже раз в третий. Укладываю великомученика на спину — глаза закрыты, губы сомкнуты, на лице следы вселенской скорби и несправедливости. Пока не видит, пальцами в смазке себя шурнул, рыча от нетерпения, и насадился сам под округляющийся взгляд Соколова. А дальше… безумству храбрых поём мы песню: зря я поил мужика, у него пьяного стоп-кран не работает, и заряд не кончается, даже когда я кончаю с надорванным криком ему на живот, Яр меня с себя ссаживает и роняет на постель...

Отдышаться мне дали минут десять, пока бегал пить, по дороге обтираясь влажным полотенцем. Даже взять стакан воды — у Соколова значит причинить миниурон кухне. Лежу, потягиваясь, и слегка вздрагиваю от затихающего по телу прихода.

— Бля, фюрер, у нас пёс терпеть заебался! Пробегусь с ним быстро по кустам. И у меня, кстати, сигареты закончились. Тебе что-то купить? — заглядывает в спальню наполовину одетый. — Чего лыбишься?

— Ничего.

— В смысле?

— У меня всё есть, Яркий, потому что есть ты.

— Согласен. Видишь, экономия какая? — и уносится тайфуном под нетерпеливый лай Арчи, ждать от него словесных уверений — бесполезное занятие, поэтому, надеюсь, никого по дороге не зацепит и вернётся ко мне без потерь.

А у меня есть время понежиться в ванне, ну, люблю я это дело. На работу только послезавтра, а значит, завтра можно сорваться погулять втроём: двоим мужикам и собаке, неожиданно ставшим семьёй.