– Ну, всё понятно, – уже мирно проговорила Нинель. – Я была на работе, сам знаешь, вторая смена. Дети – в кружке. А ты слопал соседский суп. Так-то вот.

– Не может быть, – смутился Ростислав.

– Очень даже может, – вздохнула его жена. – Пойдём извиняться… – и, подумав, добавила, – Только вот интересно, почему никто не хватился своего борща? Вернее, почему Пичужкины не хватились – ведь это их кастрюля и конфорка тоже их…

И в то время, когда отец Фёдор и Киса Воробьянинов стали пинать друг друга в борьбе за сокровище, Митины уже переминались с ноги на ногу в комнате соседей с запоздалыми извинениями.

* * *

В четвёртой комнате в тот вечер происходило следующее. Пичужкины тоже смотрели телевизор, правда, с большим комфортом, чем Митины, благодаря более пристойным жилищным условиям. И тоже наслаждались. «Двенадцать стульев» Леонида Гайдая с неповторимым актёрским составом во главе с Арчилом Гомиашвили, Сергеем Филипповым, Михаилом Пуговкиным давно и прочно завоевали сердца всех обитателей Квартиры номер семнадцать. Даже самая старшая Елизавета Марковна при случае нет-нет, да и вворачивала в свою речь какую-нибудь цитату, вроде «утром деньги – вечером стулья…» Что уж говорить об остальных.

Итак, Пичужкины буквально приникли к большому экрану недавно купленного «Темпа». Перечисление того, что «в этот день бог послал Александру Яковлевичу», видимо, вызвало у Льва Эдуардовича, как и у Ростислава Петровича, приятные гастрономические ассоциации. Примерно в то же время, что и сосед, он изрёк:

– Раечка, почему ты раньше не варила такой вкусный бульон?

Раиса, в отличие от Нинели, быстрее переключилась с киножизни на реальную.

– Что ты имеешь в виду, Лёвушка? Какой бульон?

– Куриный. Очень насыщенный. Вкусный, – Лев Эдуардович даже слегка причмокнул, вспоминая.

– Лёвушка, я не варила бульон.

– Ну как же. Вчера. Я пришёл с работы. В кухне ещё Митин был, посуду мыл. Мы поговорили. Я разогрел бульон и съел, – он снова причмокнул.

– Боже мой! Да не было у нас бульона, – начала заводиться Раиса. – Где ты его взял?

– Как? На плите, конечно. На нашей конфорке, – ответил Лев и, хитро поглядывая на жену, как бы говоря «не подловишь», добавил, – Я по-омню. На правой задней, то есть дальней.

Сильва, мало чем отличавшаяся от своих приятелей из первой комнаты, развеселилась:

– Папочка, – пропела она ехидным голоском без тени уважения к родителю, – наша конфорка не пра-авая дальняя, а ле-е-ва-ая.

– Видишь, даже ребёнок знает! – удовлетворённо заметила Раиса, стараясь вновь переключиться на любимый фильм. – Так что не было у нас бульона.

– Папочка, а мамочка вообще-то борщ варила. Я его ела днём.

Чувствуя неладное, Лев Эдуардович, как и Ростислав Петрович, в критический момент предпринял словесную атаку:

– А где были вы? Почему мне никто ничего не сказал? Почему я должен сам догадываться, что вы там готовили?! На плите была одна кастрюля! С бульоном! И точка! На правой дальней конфорке! В бежевой кастрюле!

В целом мирно настроенная Раиса очень не хотела отрываться от просмотра фильма и махнула, было, рукой на суповые загадки, но потом задумалась.

– Подожди. Нет у нас бежевой кастрюли. У нас – синяя. Что же получается? Ты приговорил митинский бульон что ли? Это у них – бежевая.

Сильва захихикала, а Лев Эдуардович как-то погрустнел, однако не сдался:

– А было вкусно! Ты так не варишь! Ты не умеешь! Ты вообще не умеешь готовить! Суп!

В ответ на эти инсинуации Раиса начала грозно сдвигать брови и приподниматься с дивана, но в этот момент к ним постучали. Сильвочка резво вскочила и со словами «а это, наверное, борщ» распахнула дверь. На пороге топталось семейство Митиных в полном составе.

* * *

– Ну, когда всё разъяснилось, когда стало понятно, что это Ростислав первым всё перепутал… Хотя, оба хороши, конечно… Он и решил загладить вину. А оригинальное наказание придумала Раечка… Так что, приглашаем всех на чай.

История в изложении Нинели Виленовна получилась не только забавной, но и поучительной. Митина от природы была неплохой рассказчицей, да ещё сказывался воспитательский опыт. Периодически она развлекала соседей сценами из детсадовской жизни. Чаще всего героиней повествований была пятилетняя барышня Марина Соркина. Блиставшая «изысканным воспитанием» деточка, переступив порог старшей группы, останавливалась у двери и шаркала ножкой. Затем она чётким шагом подходила к воспитательнице, смотрела той прямо в глаза и очень вежливо, грассируя, произносила: «Здг-гаствуйте, Нинеленовна. Я сегодня пг-госнулась, умылась, оделась и к Вам пг-гишла». Как-то раз пресловутая Марина сообщила, что на обед она ест «только кугу-гябу», и отказалась брать в рот что-либо другое. Пришлось провести вежливую беседу с забиравшим её «папой Сог-киным», как именовала его дочь. Неестественные манеры девочки Митиной не нравились, но она старалась относиться к ним с юмором.

Пока Нинель говорила, в кухню постепенно стекался квартирный люд. Первоначально возникшие у чёрного хода дети то приходили, то разбредались по своим углам, пока, в конце концов, не обосновались в общей комнате, примостившись на перевёрнутом, столетней давности, корыте Шуриков и старой коляске Сильвы. Участники вчерашних событий, они всё равно с удовольствием слушали о разыгравшейся комедии.

Вскоре на коммунальной сцене появилась ходившая в парикмахерскую Раиса. Тоже почему-то через чёрный ход. С загадочно романтическим видом, слегка касаясь кончиками пальцев новой причёски, она поинтересовалась, что происходит. Ей никто не ответил, и она осталась в кухне слушать рассказ со своим участием.

Последним, в отличие от остальных через парадный вход, пришёл Лев Эдуардович и тут же живо включился в собрание на последних фразах повествования:

– А давайте-ка на чай все к нам! – и, предупреждая возможные протесты, пояснил. – У нас места больше всего. У вас, Елизавета Марковна, комната, конечно, самая большая, но мебели, простите, тоже не мало. А уж про вашу, товарищи Митины, простите, «бытовку» и говорить нечего. В кухне просто неуютно. Так что, милости просим…

Никто не возражал, и, спустя минут десять, все дружно уплетали дивное творение Ростилава Митина за круглым столом Пичужкиных. О том, что скоро ужин и можно испортить аппетит, никто не думал. А кое-кто думал, что в квартире, волей судьбы, появился второй кулинар-любитель и, вполне возможно, теперь поживиться вкусненьким можно будет гораздо чаще, чем прежде. Утренние события несколько поблёкли на фоне желудочных радостей, а про появление никому не известных Шуриков-Ивановых большинство присутствовавших и не знало.

* * *

Насытившись и насмеявшись над вчерашней незадачей, соседи приступили к обсуждению неизбывных вопросов коллективного проживания. Вспомнили о том, что некоторые задерживают плату за электричество, и Елизавете Марковне приходится платить за всех и ждать, а пенсия – есть пенсия. «Некоторые», находившиеся после поедания сластей в благодушном настроении, стали искренно извиняться и говорить, что больше такое не повторится. Сверили очерёдность дежурств. Посетовали, что так и не установили водогрей, что так надоело жить без горячей воды и бесконечно таскать чайники и тазики по комнатам. Потом плавно перешли к мечтам об отдельных квартирах. Рассчитывать на получение жилья формально могли только Митины, стоявшие на очереди. Остальные не имели либо права на улучшение из-за обилия квадратных метров, либо денег на кооперативное счастье, либо возможности произвести обмен. Вспомнили Шуриков, у которых хотя бы дети устроены. Пофантазировали о капитальном ремонте, коли уж они обречены на вечное совместное существование в отдельно взятой Квартире номер семнадцать. Поспорили о целесообразности замены паркета.

– А кстати, – на фоне бурных дебатов по поводу цвета стен в кухне и ответственного за покраску вдруг задумчиво произнёс Ростислав, – Елизавета Марковна… Извините за бестактность… Можно узнать…