Моей нерожденной дочери

Колыбель качается над бездной. Заглушая шёпот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально чёрными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час.

В. Набоков. Другие берега

Душа, совершившая предательство, всякую неожиданность воспринимает как начало возмездия.

Фазиль А. Искандер

Ты предал меня. Но я буду жить дальше, зная, что я жив. Но сможешь ли ты жить дальше, зная, что ты жив?

Рон Ли

Зачем обманывать читателя? Зачем придумывать истории, которых никогда не было? Хорошо, если можно почерпнуть из них жизнеутверждающий пример о возможности счастливой любви, об исполнении самых изощренных желаний. И непременно при внушении полезного условия покончить с унылым проведением жизни и начать строить лестницу в небо, сокращая расстояние до солнца. Хотя я ли судья? Пусть пишут, пусть фантазируют, если это кому-то нужно. Да и у меня есть своя творческая мания – добывать такие истории из реальной жизни, в которые трудно поверить, и в момент неверия победоносно заявлять, что это самая что ни на есть правда.

Правду жизни, которая вызывает удивление, в прессе величают сенсацией. А для покорения праздного читателя достаточна сенсация вымышленная. Не ищи, не открывай – только плесни воображения (здорового или не очень…) Но теперь у вас есть я и моя история без вымысла. Она привлекла меня не только тем, чем привлекла бы журналистов, перевернувшихся с ног на голову в поисках разгадки случившегося чуда.

Эта пронзительная история любви – крик души, сумасшедший полет в бездну нетривиальных ощущений и чувств, где любовь отрицает любовь, где страсть настолько велика, что ничтожна, где незримо малое обладает сокрушительной силой, где триумф достается проигравшему. А шокирующий итог лишь подчеркивает силу и смысл взлелеянного веками постулата.

Я не вправе посвятить вас в то, каким способом проникла в чужую тайну. Верите вы или нет, что мне добровольно вручили сокровенное на условиях сокрытия истинных имен? Как знаете. Но я обещаю никого не потревожить. Удивляйтесь и любите жизнь!

Не первый раз машина пожарной службы несется по одному и тому же адресу, заставляя прижиматься транспорт к обочине. Выдвигается лестница, высыпают удальцы. Один ловко карабкается по растущим ступенькам на самый верх многоэтажки, остальные растягивают батут. На краю покатой крыши стоит ребенок лет пяти, с любопытством наблюдает за суетой внизу. Наконец, пожарный достигает вершины, и ребенок доверчиво идет к нему на руки. Лестница ползет вниз к спасительному для людей обетованию. Только не для этого ребенка. Ему на земле неинтересно. Об этом уже знает дежурный караул.

– Зачем же ты опять забралась на крышу? – спрашивает спасатель, прижимая девочку к себе.

– Я ждала, когда полечу.

– Вот как? Боюсь, я тебя огорчу, малышка. Люди не летают.

– Откуда вы знаете? У вас не получилось?

Мужчина с любопытством рассматривал девочку. С виду обычный ребенок. Только брови, немного сросшиеся на переносице, добавляют взгляду капельку взрослой мудрости. И еще одна странная особенность: на кончиках ушей – едва заметные светлые волосинки, напоминающие беличьи кисточки.

Чудно!

– Послушай, я – пожарный. А пожарных положено слушаться. На крыши лазить нельзя. Вот мы тебя спасаем, а где-нибудь пожар. И тушить его некому, потому что мы заняты пустяками. Поняла?

– Поняла. Теперь мама опять уволит няню.

– Почему?

– Не усмотрела за ребенком.

– Чудной ты ребенок! Прямо наказание какое-то! А на крышу больше не лазь. Тогда возьму тебя пожарным работать, когда подрастешь.

Восемь лет назад…

Очень не люблю кабинеты. Это отзвук моей подростковой робости и стыда за неё. Я с трудом заводила знакомства, неумело общалась. Отчасти потому, что медленно росла и запоздало по-девичьи округлялась. Видя, как отличаюсь от сверстниц, порой считала себя неполноценной. Тогда я сознательно избегала оказаться на фоне тех, кто выше (во всех смыслах). Вот одна тонкая нить веревочки будущих причин. Сейчас я чуть дальше от временной впадинки отроческих неполноценностей: мне тридцать шесть… Робость и “неумехость” позади, а боязнь кабинетов – слабый осадок памяти.

Тем не менее, на прием к высокому “чину” я записалась. В его власти было помочь мне, а в моей способности к документодобыче – отцу. Два года он тяжело болен. Ничего не знает о конечном исходе болезни и ждет выздоровления. Врачей удивляет небывало долгое пребывание больного на этом свете. А нас с мамой удивляет почти мистическое стечение обстоятельств: в тот самый момент, когда обреченный человек держится за жизнь вопреки прогнозам и статистике, медицина делает шаг вперед и бросает вызов страшной болезни. Это событие мы восприняли как знак свыше. Чудесное изобретение прошло все испытания, как положено, получило разрешение Минздрав(а), но в массовое производство еще не поступило. Достать его было почти невозможно. Но именно это “почти” и стало для нас обнадеживающей радостью.

После того, как мы получили в столичном институте миллион справок о стопроцентном соответствии болезни изобретенному препарату (не наоборот!), посетили и “мин”, и “здрав”, дорога привела к областному “надсмотрению” за средствами.

Забегая вперед, расскажу со скорбью, что лекарство мы достали, но два курса лечения, как полагалось, провести не успели. Оказалось, слишком поздно. Чудо осталось невостребованным. Отец умер.

Но эти трагические обстоятельства стали началом созидания самой главной ценности на земле!..

Я перед кабинетом, ухоженная, тщательно одетая, но с усталым отрешенным взглядом и опущенными уголками губ. Я давно так выгляжу. У меня депрессия. После череды стрессов вкус к жизни растаял. Семья, любовь, ощущение устойчивости однажды сменились на пьяные скандалы, ночи на полу, уходящую надежду и нарастающее отчаяние. Позже, оглянувшись вокруг, я поняла – банальность, которая оглушила меня вероломной возможностью в моей собственной жизни.

Я сняла квартиру, и мы с сыном “отселились” от проблемы. Жили среди старой мебели, в комнате, разделенной шкафом на двоих. На безбедный быт моего дохода хватало. Я арендовала магазин и еще подрабатывала внештатным корреспондентом в негромкой газете. Иногда случались деньги на дорогие салоны красоты, но мне подобные заведения перестали быть интересны, что объяснимо с позиции устойчивой затяжной депрессии. Словом, эти самые салоны я посещала лишь по мере острой надобности. Например, такой, как сегодня.

Объявили мою фамилию, и меня охватило волнение. Надо сказать, (Внимание! Увертюра!) наш самодержец – очень необычная личность. Ни одна знаменитость, смею сравнить, не вызывает такого количества эмоций и разговоров, причем как скандальных, так и восхищенных! Этого человека я видела только на экране телевизора. Он ошеломительно некрасив, что вызывает тягу к любованию. Невероятная схожесть с неким небывалым существом вроде тролля, добавляющая его неординарности еще и мистичность, поражает наотмашь и, что парадоксально, завораживает. Разговоры вызваны, разумеется, не только его внешностью, а и делами, и еще возможностями, связями, проникновенностью (в смысле умения проникать в недоступные места, а неприступные брать приступом). Кто-то хвалит его неподкупную строгость, кто-то ругает бесцеремонную манеру поведения. Доброту и готовность помочь перемешивают с высокомерием и жестокостью. Однако поток людей к нему не оскудевает.