По мере разбора завалов трупы гостей сносили на боковую парковую аллею и складывали в ряд согласно списку приглашенных, отдельно от них на другой дорожке – придворных и дворцовых служителей, а также внутренний парадный гвардейский караул. Некоторые трупы были настолько обезображены, что их опознали только по характерным деталям одежды и специфическим орденам входящих в империю королевств и герцогств. Церемониймейстера императорского двора узнали только по позолоченному посоху, который упавший ригель вбил в его тело.

Причина взрыва явственно читалась на обломках охотничьего замка. Экразит. Местами развалины оказались окрашены желтой пыльцой невзорвавшегося пикрина и черными подпалами копоти. Это сколько же взрывчатки заложили, чтобы вызвать такие фатальные разрушения крепкого здания? Кто-то решил действовать наверняка, и чтоб без осечки.

Начавшийся пожар быстро погасили, растащив его и забросав снегом.

Подтянувшиеся вслед за нами гвардейские инженеры готовы были землю есть, доказывая, что боевого экразита на их складах никогда не было. Для полигонных условий им всегда достаточно было аммонала. И вообще, судя по сохранившимся фрагментам, в качестве основной взрывчатки использовали обычный желтый краситель на основе пикриновой кислоты и нитраты для полевых удобрений. В мешках. Фасовка гражданская. А вот инициирующий состав – тротил. А его так просто не купить. Подрыв осуществили по проводам с помощью динамоэлектрической машинки с реечным приводом. Других тут и не изобрели пока. Оставшиеся от взрыва провода нашли достаточно быстро под слоем дерна и раскапывали их почти на километр в сторону от дворца. Причем медные эти провода были не только посеребрены, но и хорошо заизолированы шелковой нитью с битумной обмазкой в несколько слоев. Последний слой был еще и освинцован. Серьезно готовились террористы. Саму адскую машинку не нашли – злодеи, видимо, унесли ее с собой. Остались на месте инициации подрыва только следы от лошадиных копыт, которые зримо уходили на столичный тракт. Ищи-свищи дальше следы на брусчатке. Ловите конский топот, как говорится.

– Морской провод островитян, господин командор, – показал мне ископаемый кусок проволоки с зачищенными концами гвардейский инженер-майор Лебенфорт. – Точно такой же провод островитяне используют для управляемого минного поля в акваториях своих портов. Ему вода нипочем. Может, это вообще были не наши?

– Ага… – усмехнулся я. – Включи мозг, майор. Канавки тут в парке копали и косметику на ландшафтный дизайн наводили тоже моряки с Соленых островов? На виду у всех? В полной парадной форме? Тайно такой объем работ не провести.

Инженер-аристократ совершенно по-простонародному почесал в затылке:

– По крайней мере, господин командор, могу точно сказать, что из гвардейского инженерного городка никого не привлекали для этого. Можно и журналы работ поднять. В том числе и по ремонту инженерных коммуникаций дворца за прошедшие несколько лет. У нас все записано и архивы в порядке.

– Это уже, майор, будете раскапывать не со мной, – сказал я ему, кивнув на подъехавшего верхом к развалинам Моласа в сопровождении небольшой свиты.

Генерал как раз слезал с коня, кинув поводья ближайшему гренадеру. И я поспешил к нему с докладом.

По иронии судьбы император – уже законно избранный Бисер Первый – остался жив и относительно работоспособен. Синяки, шишки и переломанные пальцы не в счет, как и легкая контузия. По крайней мере, разговаривал он здраво.

А вот рецкий герцог Ремидий, который прикрыл собой Бисера, был плох. Ему кроме контузии еще отдавило ноги каменной балкой.

Военные гвардейские врачи разворачивали палатку полевого госпиталя и готовили герцога к ампутации голеней. Иначе они гарантировали ему не быструю, но мучительную смерть от неминуемой гангрены.

– Савва, – позвал меня Ремидий к своему ложу и, превозмогая боль, приказал: – Гони сюда срочно двух нотариусов из города, пока меня еще резать не начали. И позаботься о моих внуках. Они и тебе не чужие. Обещай.

Я держал в ладонях руку герцога, и из моих глаз непроизвольно катились слезы.

– Обещаю, – выдавил из себя шепотом, прямо глядя в его глаза.

Поить себя спиртовой настойкой опия герцог запретил. Терпел. Желал быть в ясном сознании.

Пригнанные на пределе лошадиных сил из города нотариусы – на шестерке мощных рысаков, запряженных в императорскую карету цугом, – в состоянии пребывали ошарашенном, но работоспособном. Пока мои штурмовики отгоняли от герцога хирургов, они составили завещание Ремидия, «пребывающего с ясной головой и в твердой памяти», согласно которому Рецкую марку ему наследовал старший внук, а младший получал автономию в графстве Риест под протекторатом старшего брата. Титулы герцога и маркграфа оставались за старшим. Я сам в случае смерти Ремидия становился регентом герцогства с правами электора до совершеннолетия юного герцога. Прописаны были и ограничения власти регента, налагаемые Палатой баронов в исключительных случаях, а также сама процедура принятия таких ограничений, весьма запутанная и требующая квалифицированного большинства при голосовании.

Окончив диктовку, Ремидий откинулся на свернутый в валик плащ, заменивший ему подушку. Лоб его покрылся испариной. Но предавался он законной своей слабости недолго.

Завещание, заверенное двумя столичными нотариусами, я получил на руки, а копии они оставляли на хранение у себя. Перестраховщик Ремидий. Но ему лучше знать местные реалии.

Хотел он на меня по доброте душевной еще графский титул навесить, но я категорически отказался. Графы в Реции только его внуки, и больше никто. Герцог со мной согласился.

– Теперь можете давать ваш опий, – заявил Ремидий с чувством выполненного долга. – Терпеть эти боли никаких сил уже нет.

И ведь даже не застонал ни разу, только рычал иногда. Железный старик.

В хирургическую палатку я за герцогом не пошел. Не смогу видеть, как ему отрезают ноги. Я спокойно отношусь к виду крови, но тут… Тут личное. Полюбил я этого старика.

Император, полусидя у развалин на раскладной походной кровати, приставленной к каким-то ящикам, уже отдавал несколько сумбурные приказания. Рядом с ним крутился генерал Молас. Он по ходу пьесы вносил необходимые коррективы в монаршую волю. На что Бисер только кивал в подтверждение. Все крутилось и вертелось, внося в хаос первых часов некую упорядоченность. Мне вроде как делать стало уже нечего.

Оставшиеся в живых дворцовые лакеи выносили лишний скарб из домика императорского лесничего и готовили его под временную резиденцию Бисера, теперь уже не младшего, а единственного. Император категорически отказался ехать в столицу. Может, он и прав в этом…

Птенцы гнезда Моласа оккупировали кордегардию, в которой находился сохранившийся городской телефон. Оборванные взрывом воздушные провода инженерный унтер из гвардейского городка как раз заканчивал менять.

Когда у Моласа выдалась свободная минутка, я оттащил его в сторонку.

– Где ваши волкодавы? – наехал я на второго квартирмейстера генерального штаба. – Профукали все! Бойцы невидимого фронта.

Последнюю фразу я сказал зло и с некоторым презрением к его службе.

– Там, где и должны быть, – ответил мне генерал спокойно, но скрывая раздражение. – Работают…

– Тогда почему замок взорвался? – не слезал я с него.

– Судя по всему, взрывчатку заложили давно, – рассуждал генерал. – В замурованном помещении подвала. Похоже, я тогда еще на Восточном фронте был. Готовились взрывать, скорее всего, еще покойного Отония, а Бисер уже так, случайно подвернулся не в то время и не в том месте.

– А Отония просто-напросто отравили, – выдал я ехидное утверждение. – По-простому. Грибков намедни поел, и все…

– Нет, Савва. У Отония был рак, – сказал генерал и закурил папиросу. – Неизлечимый.

– Почему об этом не знали?

Молас разогнал от своего лица табачный дым и заявил наставительно:

– Здоровье императора есть страшная государственная тайна. Тем более в войну. И особенная тайна то, что в последние месяцы дикие боли ему купировали сильными наркотиками. Железный был человек.