-- Обойдется. Пошли домой, там Мила одна.

Я резко повернулась и пошла обратно. Максим чуть слышно хмыкнул и пошел вслед за мной. Улицы были тихи и пустынны, но в домах еще светились окна, а у некоторых подъездов еще сидели небольшие группы молодежи. Мы дошли до нашего спящего поселка и невольно замедлили шаги. Максим шел рядом со мной, и я чувствовала, что он смотрит на меня. Даже в темноте его взгляд обжигал, и мне становилось просто трудно дышать. Что же со мной происходит? Скоро я буду пылать и плавиться в присутствии шефа. Температура у меня, что ли, поднялась? Это от перевозбуждения! Конечно, я понервничала, и теперь мне очень жарко. Все стало на свои места. А мне начала мерещиться всякая ерунда. А на деле...

-- Почему ты пошла со мной? Тебе же не хотелось этого делать и было противно возиться с этой девчонкой.

Вопрос Максима неожиданно громко прозвучал в темноте и прервал мои размышления.

-- То есть, как?

-- Так, почему?

-- Ну, не знаю...

-- Этого не может быть. Ты всегда знаешь, чего тебе надо. Ты же никогда не поступаешь опрометчиво. У меня было время изучить тебя за время работы.

-- А ты не забыл, как мы с тобой познакомились?

-- Это была случайность, в которой ты была не виновата.

-- Да?! И как давно ты понял это?

-- Так почему ты пошла со мной?

-- Ты не догадываешься?

-- Нет.

-- Просто боялась, что когда ты дотащишь на себе эту девку, она при виде своих рассвирепевших родителей начнет кричать, что ты ее напоил или, еще хуже, что-нибудь с ней сделал. Как бы ты тогда доказывал свою невиновность? Накостыляли бы тебе по шее.

-- Ну, и чем ты могла помочь мне в такой ситуации?

-- Я бы громко кричала, что ты мой муж, что девчонка разбудила нас среди ночи своими воплями на улице. По крайней мере, если бы тебя забрали в милицию, я была бы свидетелем.

-- Так ты это сделала для меня?

-- Вот еще... Просто Мила волновалась.

-- Так ты это сделала ради меня, -- повторил он утвердительно.

-- Думай, как хочешь. Не понимаю, почему ты так глупо улыбаешься?

Максим не ответил, так как мы подошли к дому. Калитка была закрыта на замок.

-- Ну, и как мы с тобой войдем?

-- Нет проблем, -- бодро промолвил мой шеф и одним махом перепрыгнул через забор.

Если он считает, что я смогу последовать его примеру, то он глубоко ошибается. На такие подвиги я не способна.

-- Подойди сюда.

Я послушалась и подошла к забору. Сильные руки подхватили меня и, как перышко, перебросили на участок. Я даже испугаться не успела, только вцепилась от неожиданности в крепкие мужские плечи. Моя щека скользнула по щеке и слегка укололась об отросшую за день щетину. Моей щеки коснулись теплые нежные губы. Кончиками пальцев я слегка коснулась чужого лица и погладила чуть шершавую щеку. Внезапно жаркая волна окатила меня с головы до ног. Я задохнулась и, как утопающий, лихорадочно перевела дыхание. Что со мной? Стоя на цыпочках, я тесно прижималась к теплой мужской груди, испытывая при этом совершенно непонятное чувство умиротворения. Вздрогнув, я попыталась освободиться от крепко обнимавших меня рук Максима. Он сразу отпустил меня, я потеряла равновесие, чуть не упала, и прямо через кусты, отбрасывая рукой шелестящие ветки, бросилась к дому. Я влетела на веранду, одним прыжком перемахнув ступени крыльца, широко распахнула дверь дома.

-- Что?! Что случилось?

С дивана вскочила Мила, широко раскрытыми глазами она смотрела на меня. Рядом с ней стоял Николай.

-- Все в порядке. Просто мы вернулись. А вы что не спите?

-- Ко мне Николай пришел, как только вы ушли. Услышал шум и проснулся. Он хотел пойти вас догонять, но мне было так страшно одной, что он решил остаться со мной. Саша, ты очень устала? Как-то очень странно выглядишь.

На веранду поднялся и вошел в дом Максим. Николай подошел к нему, и они стали негромко о чем-то говорить. Удивительное дело, мужчинам всегда есть о чем поговорить. Ну, о чем они там секретничают? Похоже, это никого, кроме меня, и не волнует совсем.

-- Саша, ты хорошо себя чувствуешь?

Как я себя чувствую? Да, я сама не знаю. Об этом спрашивают больного, а я пока здорова. Хотя нет, меня всю трясло. Даже руки слегка дрожали. Крепко сжала их в кулаки, но это не помогло. Неужели всем заметно, как я дрожу? Просто на улице холодно. Я чувствовала себя какой-то взвинченной. Мне хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Но все окончилось довольно безобидно: меня просто отправили спать. Да-да, Мила посмотрела на меня и строго сказала, чтобы я шла спать. Не могу понять, почему я ее послушалась без всяких споров и пререканий. Она меня еще теплым молоком напоила, как маленькую. И, по настоянию Николая, добавила в молоко мед, который он собственноручно принес со своей дачи.

Я вошла к себе в комнату, разделась и легла на холодные простыни. Мне было холодно, меня бил озноб, а щеки мои горели. Я потрогала их руками и почувствовала, что они стали мокрыми от слез. Проклятая девчонка! Если бы она не разбудила нас этой ночью, мы спали бы спокойно до самого утра. И тогда... тогда Максим не сжимал бы меня в своих объятиях и не поцеловал меня. Хотя это и получилось совсем случайно.

Тогда почему я не могу заснуть? Почему у меня в ушах звучит грустная мелодия романса, который пел Максим? Прощание с любовью, грусть... Зачем люди расстаются? Как хорошо было! Пока меня не разбудили пьяные вопли. Я была так груба с ней. Максиму это не понравилось. Он пытался защитить ее, когда мы с ней сцепились. Как он тогда бросился между нами. Словно рефери на ринге. Конечно, ему не понравилось, когда слабого бьют. Как ему объяснить, что после ее пощечины я уже не помнила себя от ярости. А Максим всегда защищает слабого, как говорила Людмила. Он и меня защищал, и Милу. Только теперь я сильная, и у меня все нормально. Меня же теперь не нужно опекать, как воробья-заморыша в сильный мороз. С его помощью и институт закончен. Он может все свои силы направить на кого-нибудь другого, будет творить добро, будет раздаривать его направо и налево. Он же у нас щедрый. Только, оказывается, не так просто принимать помощь от кого-то и ничего не давать взамен. Вот от этого душа и болит: тебе дают, ты берешь и ничего-ничего не возвращаешь. Это несправедливо, что человек так много отдает другим. Ему легко ощущать себя правым, справедливым и благородным, а задумывался ли он когда-нибудь, что добротой можно ранить? Что теперь я ощущаю себя нахлебницей? Вот почему мне теперь так больно! Но я тоже буду отдавать свою доброту, я же тоже могу помогать другим. И тогда я не буду мучиться и не будет болеть у меня душа.