Что же он запомнил? Как здорово, что он уже все понял со своими стихами. А его приятель, по долгу бурсака литинститута что-то носил в редакции что-то показывал, что-то получал в ответ.
... Они шли в журнал (Сергей проклинал себя за то, что ему было приятно идти в ЖУРНАЛ, который он столько мог читать в своем далеком азиатском мареве, было фактом! Ему было приятно), к поэту, которому было уже больше, чем Пушкину, и он издал (Сергей не поверил сначала своим ушам) - 28 сборников поэзии. Но ни одного стихотворения этого поэта (дважды лауреата!) он не помнил, ничего близкого даже буре, которая воет и крутит снежные вихри.
Поэт держал себя так, будто внутри у него находились сразу все его двадцать восемь сборников и он, только он ощущал их гениальность, неповторимость, песенность и самобытность (сколько таких словечек успело проскользнуть во время такого доброжелательного разбора стихов его друга, временного москвича!) и эту значимость нагонял он сам, и - удивительное дело - работа, - все эти комнаты, шкафы, люди, с сигаретами во рту - даже женщины. Как это значимость какой-нибудь посредственности придает сама обстановка.
... Опять погасло, а затем - прояснилось. ЭТО зачем, зачем именно ЭТО? Уже когда все стало ясно и с поэзией, и с Земмой, и когда там, на Заравшане, он понял, как наивны они, за откровение принимавшие разные голоса, даже не наивны - глупы, как резко он потом не соглашался с новостями "оттуда", становился жестким - полутяжелый вес в боксе и волейбол - не шутки - руки с апполоновскими спутаешь. Может, жить как Роберт? Тот кадрил налево и направо баб, пил сухое вино, писал стихи и зубоскалил. И если при нем кто-то начинал говорить о зарубежных станциях, таких правдивых и поразительных, он всегда с иронией и ухмылкой переспрашивал: "Где, где ты это слышал? По Гэ Америки? Ну-ну". - И потом, от этого информационного собеседника обращался к другим: "Я вот тоже тут разные бредни слушал. То ли Би-Би-Сюка передавала, то ли Ненецкая волна", что, мол, весь Ташкент можно золотом устелить за стоимость хлопка, что они собрали в том году. А мне, между прочим, отец (он работает в плановом отделе Министерства легкой промышленности), говорил, что чуть ли не девяносто процентов этого хлопка очень низких сортов и никто его не будет покупать на мировых рынках. Мы даже для хороших тканей хлопок покупаем за рубежом". Роберт намеренно называл Немецкую волну - ненецкой, чтобы подченкуть ее то ли наивность, но ли выразить свое отношение, что его считают за дурака. Сергея Роберт поражал многим. Он не был комсомольцем, телевидение, где он работал, называл теловидением, передачу "Спокойной ночи, малыши" - спокойной ночи, голыши местную киностудию, где потом придется работать Сергею, производящей шедевры азиатского пошиба называл киностудия "Шашлыкфильм" (возле ворот была огромная шашлычная, в которой местные феллини, бергманы и куросавы, сумевшие пристроиться к киноптоку, поглощали шашлыки, записая зеленым чамем, - поголовные взяткобратели и взяткодаватели, между прочим, Роберт никого не боялся - был чемпионом республики по самбо мастер спорта. Занимался и боксом, выиграл даже в первенстве города, но бросил, сказав, что Ну его на х.., этот мордобой. "Потому он так небрежно отворачивался от слушавших разные голоса, которые он все называл гэ, а слушавших их и верящих им - недоумками. Хоть он и не говорил этого вслух, но по отношению было понятно. Сергея многое злило в Роберте. Он догадывался, что природа дала ему больше - не случайно он издал уже два сборника стихов и хотя в них не было каких-то глобальных открытий, стихи тонко и четко отражали чувства автора, Сергей помнил слова все на том же проклятом семинаре, нет - конференции, что в стихах Роберта - много чистых чувств. Да, наверное. И в лицах незнакомых и красивых всегда тебя немножко узнаю". Это из его первой книжки - "Деревце". И название, сукин сын, придумал точное: не дерево. Не дуб. Хоть лермонтовский. А - деревце. Мол, еще вырастим! Но и второй сборничек (всего то полтора печатных листа!) опятьназвал по-своему: "Эскизы" ну как замечательно! - На этих эскизах он и остановился. Почему? Почему?.. - Чистые чуувства кончились, а больше сказать - нечего? Двадцать лет после последнего сборничка - тупик. Даже в молодежной газете - нп строки. Потом как-то говорил, что уедет в Россию, в родной Псков и будет писать романы. Но романов нет. Ни за прошедших двадцать лет, ни за новые двадцать. Если еще их проживет - а то уже сколько дерзателей лежат там! все собирались то завязать с журналистикой - придумали, тоже, дешевую газетную работу именовать журналисткой-то бросить пить (тоже завязать), - но все что-то мешало, а годы летели в сладком мареве азиатских летних месяцев и не располагающих к творчеству зим. "Здоровью моему полезен русский холод". Какой здесь холод! Наверное, потому-то Роберт и рвался в Псков - там - зимы, да. И все дышит Пушкиным. Уехал. Но - здоровье - здоровьем, а все остальное - совсем не как у Александра Сергеевича (ну и хватил - Александра Сергеевича! Может, такие рождаются, чтобы больше никто и никогда не рыпался? Все - вершина, выше - некуда. Потолок. Конечно -это потолок. Плоский, белый, бесконечный. Нет сил скоить глаза и посмотреть, где же он кончается? Нет, он об этом даже не думал - зачем "косить?". - Плавбаза и так видна, как на рейде в туманную погоду. Что-то, наверное, делает. Это, кажется, холодильник. Ну да, холодильник. Кажется, "Юрюзань". Как и у Игоря. Единственное достояние республики. Игорь все учился во ВИКке, то бросал на два-три года, то восстанавливался, промышляя на "Шашлыкфильме" докуметалками и написанием текстов к документалкам местным гением. К нему часто приходили работодатели со своими бутылками, часто - нет, зная, что Игорь отоварился в кассе (или без кассы кто-то расплатился наличными, поскольку отдать ВСЕ деньги за полнометражную документалку летописцу строительства коммунизма казалось несправедливым) это же не менее двух тысяч. А потом еще и потиражных столько же. Не лучше ли отдать тысячу чистоганом, а на титрах будет значится: автор сценария и режиссер. Он и сам поиграл в эти игры, только редко писал кому-нибудь тексты - не будут же с ним, главным редактором хроники, делить гонорар! Но он несколько раз помогал сделать дикторский текст ПРИЛЮДНО, внося правку даже во время записи. Когда горели сроки и могли накрыться премиальные для всей студии, или надо было помочь начинающему гению. Странно, но иногда им двигало подлинное желание помочь молодому парню. Вот чушь собачья! Филантроп хренов! Кому и зачем это теперь нужно? Когда его "кинули", никто - ни из именитых, ни начинавших и теперь прочно присосавшихся (на все оставшуюся жизнь!) к бесконечной гонорарной реке о нем и не вспомнил. Стая волков. Отстал (будь здоров! - Кто выпадает за борт, пусть выбирается сам! Только с Игорем сохранились прежние отношения. Он часто бывал у него. Хорошо, что из маститых хапателей к нему никто не заходил: играем, братцы, в расстановку фигур на шахматной доске. Когда же он начал звереть? После той конференции? После Земмы? Наверное, это были ступени. Добавил зампредсовмина. Он там, на берегу золотоносной реки, понял, что многое - им не ведомо. И не только в государственных делах. Остановился же Роберт. И сколько таких, как он. Выпустят то книжечку рассказов, то очерков, и - привет. На большее нет того, чего не хвата. Где они, титаны пера, камеры, кисти, которые бы с триумфом съехали в Москву, о которых бы писали, говорили. Неужели во всей Средней Азии - ни одного? Или такой хреноты своей в Москве хватает? Сколько он листал гладких сборников разных лауреатов - не за что зацепиться. Может, потому и пишет свои треугольные стихи Вознесенский, что ничем другим выделиться не может? В общем, та же белиберда, только под заумь. И потому столько издают азиатов? Что они там пишут - не узнаешь. Все переводы с подстрочников. Это о том же Липкине? - Ой, не стой на виду, а не то - переведу! Сколько их, этих перевожчиков, которые своих стихов никогда не издавали. Значит, все - игра? Местных - пожалуйста! Если что не так - перевод, мол, не удался. Или, мол, что взять с бедных азиатов - они ведь прямо из феодализма шагнули в социализм. А те, кто издает в Москве книгу за книгой? Но вот тот, автор двадцати восьми сборников, еще и переводил. И сюда прилетал не раз с котомкой за плечами, чтобы набить ее подстрочниками. Ну и поохоться. Экзотикой полюбоваться. До Фартомбека слетать на вертолете. А плов, плов! И бутылки, бутылки! - Местные знали все пути на потаенные склады, где хранился настоящий армянский коньяк. А вот тогда, там, в журнале, самый плодовитый автор со времен Адами и Евы, перебирая листочки со стихами давно подающего надежды молодого дарования (он и первые стихи пока не вышедшего на широкую и ясную дорогу Славы, Денег, Премий, Женщин и других удовольствий прочитал в далекой Азии, куда прилетел за очередными подстрочниками и попить - погулять - подстрочники, как и все прилагающееся к ним в виде дынь, кишмиша, кураги могли прилететь в Москву и с сопровождающим м-а-аленьким (пока) местным талантом, а вот дастрханы с бутылками и близкими златоустами - не привезешь. Так же, как и чернокосую статную кастеляншу с правительственной дачи Лилиан - странную смесь хохлушки и кабардинки, попавшей в Азию во времена войны. Он застал Лиливн в пору дерзкого силуэта высокой груди, женской мощи и нежности. Сергей, как казалось ему - улыбнулся: с Лилиан он провел несколько ночей, прежде чем узнал о существовании лауреата из Москвы и по некоторым подробностям понял, что он - теперь родственник известному поэту. Так сказать, два мужа одной жены. Не в аспекте, конечно, семейно-брачных понятий. И перестал с ней встречаться.
