– Издеваешься? А что такого-то? Вот я когда-то в Ташкенте жила, так там в каждом доме, в каждой квартире был кондиционер! Иначе просто сдохнешь. А у нас… иногда бывают на складе больницы. Вот и урвала… по себестоимости.

Я и прикусил язык. Вот почему Мария Михайловна едва не упала, когда я ворвался в ее кабинет и сообщил, что приехал за ней. Упадешь тут! Сколько веревочке ни виться… ох уж эти больницы! Много или мало, но подворовывают везде, в каждой. Лечили бы еще как следует, а то не так давно по телевидению показывали – взяли и зашили в женщину кусок простыни! Пеленку целую! В живот! Охренеть – не встать… слов нет.

Мы расположились в кухне, так приятно охлажденной кондиционером. Мария Михайловна пошла переодеваться в домашнее, повелев мне быть как дома и не стесняться. Что я тут же и сделал, выложив из сумок на стол купленные продукты и поставив на газовую плиту здоровенный чайник, который наполнил водой из-под крана.

Когда поджигал газ в горелке плиты трескучей пьезоэлектрической зажигалкой, застекленная дверь, ведущая в сад, неожиданно распахнулась, и в кухню ворвалась девушка, на ходу вытиравшая мокрые волосы длинным белым полотенцем. Увидев меня, хозяйствовавшего у плиты, девушка пронзительно завизжала, исторгнув такой громкий и тонкий звук, что у меня даже заломило в ушах. Во всех соседних домах яростно залаяли собаки, для которых ультразвуковой свисток как для человека – пожарная сирена, а я раскрыл рот, чтобы объяснить наяде, кто я такой. Но не успел. Как испанский галеон, наполненный золотом и серебром, погрузившийся в пучину моря, в кухню спустилась Мария Михайловна, которая прервала визг девицы хорошо поставленным командирским рыком:

– Молчать! Знакомиться! Это Анатолий Карпов! Приехал из Москвы! А это Ниночка, моя дочка! Дочь, иди оденься. Сколько раз тебе говорила – не разгуливай голышом! Мало ли с кем я приду домой!

Следует пояснить последние слова хозяйки дома. Дело в том, что Ниночка была совершенно обнажена. Ну вот совершенно! До нитки из полотенца, прилипшей на ее аккуратно выбритый лобок! До аккуратного пупка, до крупных, съежившихся на сквознячке сосков, задорно торчащих вперед, как два пистолетных дула!

Я был слегка ошеломлен, но для себя отметил, что девушка вообще-то хороша. Видимо, в юности она была худовата, но после родов слегка округлилась, и теперь с ее формами все было в порядке. Тем более что она поддерживает свою форму истово и со знанием дела. Уж я-то в этом разбираюсь, все-таки мастер спорта по боксу!

Ниночка появилась минут через пятнадцать, когда мы с Марией Михайловной уже накрыли на стол. Вернее, накрыла она, я помогал – нарезал колбаску, вскрыл банку с икрой, хлеба накромсал, стараясь делать это «культурно» – как мама учила. По мне, так отломить краюшку, макнуть ее в банку с икрой и зажевать – и не надо никаких буржуйских изысков! Но мама с детства меня натаскивала на правильное поведение в приличном обществе (как будто меня туда могли пустить!), а я не люблю расстраивать мою маму, потому всегда старался соответствовать тому образу, который она пыталась из меня вылепить. Ну… почти всегда. На людях и при ней.

Теперь Ниночка была уже в своем боевом наряде и в боевой раскраске. Короткие белые шортики подчеркивали красоту длинных загорелых ног. Топик обтягивал упругую грудь, не испорченную кормлением ребенка (на искусственном держала?). Прическа – что-то вроде «пажа», не знаю, как это называется, но красиво. И волосы сухие – подсушилась феном, точно. Губы чуть тронула помадой, ресницы накрасила, чуть подвела. Вполне аккуратный и даже интеллигентный раскрас. Не какая-нибудь хабалка в леопардовых лосинах и в индейской раскраске. Типичная студентка из обеспеченной семьи.

Честно скажу – Ниночка мне понравилась. Было в ней что-то такое… хм… даже не знаю, как это передать, как сформулировать мысль. Вот есть девушки, которые подавляют. Они «резкие», бескомпромиссные, эдакие начальницы, Хозяйки. Это для слабых мужчин, для любителей подчиняться.

Есть слабые, тонкие, как плющ, девушки, для которых нет большего счастья, как обвиться вокруг крепкого дуба-мужчины. И чем крепче этот дуб (и тупее), тем сильнее опутывают душащие его нити растения-паразита.

А есть девушки легкие, порхающие по жизни, беззлобные и веселые, каждый день воспринимающие как подарок. С ними рядом легко и весело. Но они так же легко могут от тебя упорхать, ибо их судьба – вечно веселиться, пока не навалится морщинистая старость. Да и старушками они будут… веселушками!

Вот эта девушка была из последних, и, судя по рассказу ее матери, Ниночке сильно не везло на спутников жизни. Ну не те спутники попадались, чего уж поделаешь! У меня были предположения, почему ее долго не выдерживал ни один мужчина, но я оставил их при себе. Мотыльки, они красивы. Но уж больно непостоянны… порхают, порхают, порхают… пока не сгорят в огне свечи очередной любви. Вон как пожирает меня взглядом – небось давно мужика не было. Сколько ей лет? Примерно сколько и мне… может, она и помоложе. Лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. А может, и двадцать пять. Трудно определить возраст девушки, если она следит за собой. Это только женщины могут с первого взгляда вычислить возраст «соратницы», мужчины – практически никогда.

Мы пили чай, ели бутерброды – в этакой домашней обстановке, и я все никак не мог перейти к делу. Мария Михайловна едва ли не как следователь допрашивала меня обо всем, что меня касалось и не касалось, – о жизни в центре России, о ценах на продукты, о том, что я окончил и чем занимаюсь. Когда услышала, что я экстерном окончил университет, – удивилась и даже обрадовалась. Но когда узнала, что я вообще-то приемный сын, почитай, подкидыш, а еще – что у меня есть молодая красивая жена и я ее люблю, разочарованно притухла и даже незаметно (я-то это заметил!) вздохнула. Моя жена была натуральным препятствием к счастливой жизни дочки, а то, что я найденыш с непредсказуемой наследственностью, никак не радовало человека, десятки лет проработавшего в психиатрической больнице. Уж психиатры-то знают, что такое наследственность и как она влияет на поведение потомков!

Наконец, когда мы уже наелись и напились – кстати, женщины вдвоем уговорили бутылку шампанского, – мы все-таки перешли к делу. Резко, без всяких там реверансов и прелюдий.

– Давай колись, чего пришел ко мне? – Мария Михайловна смотрела остро, и во взгляде ее не было и следа выпитого «полусладкого». – Что хотел узнать?

– Двадцать лет назад в больницу привезли двух мужчин лет двадцати пяти – тридцати. Они были одеты в старинные одежды, изранены и не могли говорить по-русски. Вернее, вообще не могли говорить. Я хочу знать их судьбу. Потому мне надо поговорить с врачами, которые ими занимались. Вот и все.

– Вот и все… – задумчиво протянула Мария Михайловна. – То есть ты считаешь, что я знаю тех, кто тогда их принимал? Лечил?

– Если не вы – то кто? По-моему, вы там знаете всех и каждого, – не покривил душой я. – Только не говорите, что это не так. Все вокруг вас вертится! И вы, с вашим умом, с вашим…

– Хватит, хватит! – усмехнулась женщина. – Льстец! Но… интересный льстец. Правда, дочка? Жаль, что женатый. А то бы…

У меня даже мороз прошел по коже. Вот это «а то бы…» мне очень не понравилось. Такая женщина вцепится – не отпустит. Слава богу, что понятия «семья и любовь» для нее святы – так и сказала, прямым текстом.

– В общем, так! – припечатала Мария Михайловна. – Не надо никого искать и ничего делать. Я сама видела этих мужчин и когда их принимали, и когда выписывали, и вообще – все про них знаю. Как ты правильно сказал – я же там в центре, мимо меня ни одна новость не пройдет! А скажи только, зачем они тебе? Что тебе в них?

Я кратко рассказал, женщина задумалась, потом медленно выдала:

– Вот оно, значит, как… это прямо-таки индийское кино! Это ты – тот ребенок! А потом окажется, что ты сын индийского магараджи и он только и мечтает, чтобы передать тебе своих слонов и груды алмазов.