– Она, должно быть, была несчастна, – сказала Кэй.

– Да вроде нет. По ней, бывало, и не скажешь. Впрочем, у несчастных как раз ничего и не поймешь. Живая такая была. Конечно, внешне. На вас похожа, между прочим. Темные волосы, овал лица такой же. Однако не такая красивая, как вы. Нет! Вы и ростом повыше. "Я из Б-а-а-а-с-тона". Это она про себя. А вы откуда?

– Из Уичиты.

– А я отовсюду, – сказала Вайда. – Мой папашка генерал-майор ВВС.

Застегнув пуговку, Кэй спросила:

– В "Таймсе" не сообщалось, что было в записке?

– В "Посте" было, но вкратце, – сказала Вайда. – Депрессия у нее была. Буквально на любую тему. Окружающая среда, расизм... Что еще? Ах, да – ядерное оружие. Был у нее какой-то чувак в Бостоне. Она с ним, правда, порвала. Написала и о нем – упомянула. – Вайда вздохнула. – Дмитрий тогда чуть концы не отдал.

– Что вы хотите этим сказать?

– Она чуть было его не прихлопнула, – объяснила Вайда. – Он в тот момент начищал эти... как их? Ну медные палки, которыми крепится навес этот, крыльцо что ли... Тогда он был портье, а Рафаэль – хозяйственник... Она шмякнулась буквально рядом с ним. Вообразите – он весь в крови... Неделю целую приходил в себя в Диснейленде. Жену и ребятенка тоже с ним отправили. Все расходы оплатили.

– И то хорошо, – заметила Кэй, застегнув еще одну пуговку.

– Повезло! Они тут не особенно раскошеливаются. Да и черт с ними, лишь бы этот "падеж людей" прекратился. Ну кто, скажите, сюда поедет? – Она покачала головой, вздохнула. – "Небоскреб ужасов"... Спятить можно! Я прямо чувствую себя, как Джеми Ли в фильме Кертиса.

Кэй застегнула самую верхнюю пуговицу.

– О'кей, Джеми Ли, – сказала она, делая шаг назад, – привет губернатору! Вы его, уверена, сразите наповал и сразу.

На столе в швейцарской среди прочей корреспонденции, полученной для жильцов, лежал пакет и для нее, в элегантной упаковке. На наклейке каллиграфическим почерком: "Викториана, Ист-Сайд, Восемьдесят девятая улица". Посылка – величиной с коробку из-под туфель, довольно тяжелая. Art Nouveau – еще одна изящная наклейка. Она гадала – кто же это, что там? – пока поднималась в лифте с типом с козлиной бородкой до двенадцатого, дальше с японской парочкой до шестнадцатого.

Вопрос "Кто?" разрешился сразу же, как только прочитала послание. Норман и Джун. Почерк Нормана – крупный и круглый. На веленовом листке, с эмблемой "Диадемы" написано: "Ясного неба, ярких звезд, удачи во всем. Любим тебя. Норман и Джун".

"Что?" оказалось внутри упаковки из двух слоев темно-синей бумаги, свернутой в трубку и обмотанной клейкой лентой. Телескоп, старинный, из латуни. Две выдвижные секции – полметра в длину, если раздвинуть. "Либерти Белл", Синклер, 1893 год – это клеймо.

Ощутив себя Ахавом, она сразу же приступила к обзору местности. Вверх по реке буксир тащит баржу, вниз – белая яхточка скользит. По мосту Триборо катятся автомашины. Окна небоскребов... Хм-м!.. Оказывается, не одна она такая – у некоторых, перед окнами, тоже телескопы, только на треногах.

Долго она так стояла. Фелис, конечно, сразу на подоконник и стала тереться о коленки... Мурлыкает.

С Рокси и Флетчером съездила на блошиный рынок в районе Двадцать шестой улицы. Купила пару оловянных подсвечников. В "Энни-холле" и "Манхэттене", китайском ресторанчике, – такие же.

Читала вполне приличную рукопись. В парикмахерской постриглась и слегка изменила оттенок волос. Во "Временах года" обедала с Флоренс Лири Уинтроп. На том месте, где в прошлый раз сидел Шир, – обедал какой-то мужчина.

Потом принимала участие в производственном совещании.

Домашний день пришелся на среду. Было грустно и моросило. Парк стал совершенно бурым. Озеро лежало огромным оловянным блюдом. Дождь сыпал на шиферные башенки Еврейского музея, на потемневший сад, на крыши соседних старинных зданий из песчаника. В такой день приятно сидеть дома, даже если приходится утюжить рукопись Флоренс – странички испещрены стрелочками, пометками, сделанными ее причудливым почерком.

А стирку затеять и вовсе подходящее занятие, подумала она, прочитав, как Сусанна, прежде чем бросить куртку Дерека в стиральную машину, оттирала засохшие пятна крови. В такой день стиральные автоматы в домовой прачечной все свободны. На часах – 3.25. Пусть Сусанна достирывает и не беспокоится. Взяла корзину, набитую грязным бельем из кладовки. Вошла Фелис. Стояла и смотрела, что это хозяйка еще придумала, что это она делает. Кухонные полотенца, банные, всякие мелочи – все в корзину. Сверху – коробку "Тайда". Из кружки с мордашкой Микки Мауса достала монетки, 25 центов каждая, для стиральной машины.

Когда она вошла в прачечную – сплошь белый кафель, – прижимая к себе корзину с бельем и пачкой стирального порошка, Пит – как его? – с рыжевато-каштановой шевелюрой обернулся. Он стоял рядом с сушильным автоматом, напротив входной двери, и смотрел на нее.

– Привет, – сказала она. Подошла к краю прилавка у свободного стирального автомата, водрузила корзину... Соседний автомат работал – горели красные лампочки, слышалось гудение, какое-то жужжание. Рядом – бельевая корзина, но пустая.

– Привет, – сказал он. Голос отразился от кафеля. – Как поживаете?

– Отлично, – ответила она, пожалев, что не привела себя в порядок. Сколько ему? Двадцать семь? Н-да... – А вы?

– Неплохо, – сказал Пит... Хендерсон... – Ну как, устроились окончательно?

– Более-менее. – Она улыбнулась в ответ на его сногсшибательную улыбку.

Одет в зеленую футболку, конечно, в джинсах. Она повернулась к стиральным машинам, подняла крышки бункеров. Вынула фильтры. – Классное оборудование! В этом доме все по последнему слову науки и техники.

– Сначала собирались продавать квартиры, потом передумали, – заметил он, повернувшись к сушилке.

– Тогда мне крупно повезло, – сказала она.

– Мне тоже.

Поставив коробку с порошком рядом с корзиной, начала вынимать вещи. Цветное – к цветному, белое – к белому.

– Почему передумали?

– Спрос упал... – Не понимаю, для чего же тогда делали такие капиталовложения. А вы знаете, кто владелец дома?