Максуэлл внимательно разглядывал растения, но не нашел заметной разницы с земным видом, только стебли были гораздо выше и желтого цвета. А потом он изумился при виде чудовищных мохнатых тварей, ползающих между лилиями. Сначала ему не удавалось рассмотреть их, но потом он смог присмотреться к одному из них подробнее. Это был паук, похожий на огромного тарантула, — отвратительный клубок длинной шелковистой шерсти, покрывающей округлое, пульсирующее тело величиной с футбольный мяч. Лап у этой твари было десятка два, и они были лохматые, заканчивающиеся когтями. Были также отвратительные жвалы, вроде ножниц, истекающие зеленоватым ядом. Пучок граненых глаз бросал яркие красные и фиолетовые отблески.

— Канкилона, — произнес Шан Дхи.

Паркс содрогнулся. Самый вид этой твари был омерзителен. А Шан Дхи намекал, что томбо едят их.

Лагуна закончилась узкой отмелью. Через минуту лодка зарылась носом в вязкий берег. Это был остров, лежащий в центре священной местности. Они вышли из лодки, вытащили ее на берег и укрыли в зарослях, а потом, забрав багаж, пошли вглубь острова.

В центре находилась обширная поляна, окруженная чащей высоких кипарисов. Под деревьями прятались сотни небольших шалашей. Вдали виднелся храм — удивительное сооружение из серого камня. Удивительное потому, что ближайший материк находился в ста милях отсюда. Только упрямая вера и преданность могли помочь перенести сюда эти тяжелые глыбы. Сейчас врата храма были закрыты и заперты на засов. Вокруг было пусто.

Шан Дхи занялся прежде всего сооружением укрытия. Это был шалаш из двух отделений, нарочно построенный довольно далеко от прочих. Как терпимый отверженец, Шан Дхи мог участвовать в обрядах, но должен был держаться подальше от остальных верных. В данном случае это было благоприятным обстоятельством: двое белых могли поселиться в заднем помещении шалаша и наблюдать сквозь щели в стенах, а сам Шан Дхи мог спокойно сидеть на пороге, зная, что никто из аборигенов не посмеет приблизиться к неприкасаемому. По мнению Шан Дхи, они не должны были уходить отсюда до самой торжественной ночи пиршества: тогда все томбо будут мертвецки пьяны, и можно будет следить за ними из темноты, заполняющей самый вход в храм.

Максуэлл и Паркс разобрали свои пожитки. У них был запас еды и запас табаку, предназначенного для жрецов. Были и научные приборы — колбы, пробирки, химикалии для опытов и даже спектрограф. Но всего важнее был запас ампул с паракобрином, так как Паркс чувствовал себя плохо и должен был каждый час получать инъекцию. Они тщательно сложили все это и стали ждать.

Последующая неделя не принесла ничего нового и прошла довольно монотонно. Постепенно начали прибывать томбо, с головы до ног покрытые болотной грязью. С ними были женщины и дети, и все они были навьючены огромным множеством занкровых дынь. Каждое семейство располагалось в своем шалаше, а затем отправлялось на собрание племени. Это походило на все подобные сборища дикарей в любой точке Солнечной системы. Не было недостатка в монотонном громе тамтамов, в разнузданных плясках, в поглощении обильной еды и напитков. Там и сям разыгрывались сцены ужасающего пьянства, но в общем вплоть до начала пятого дня сборище носило характер мирного общения. На пятый же день появились жрецы.

С этой минуты все сильно изменилось. Даже самые отъявленные гуляки не валялись в пьяном оцепенении до вечера. Все принялись за работу. Женщин тоже заставили участвовать в ней.

Томбо отправились на болота, покачиваясь на своих плоских перегибчатых лапах. Мужчины несли странные сетки, сплетенные из тонких лиан. За ними шли подростки, неся большие клетки из прутьев. Женщины занялись собиранием лилий. Они систематически опустошали поле, срывая цветы и листья так, что за ними оставалась лишь высокая щетина толстых стеблей. Лишь с наступлением вечера, когда вернулись мужчины, Максуэлл узнал, какова была цель их похода. В триумфальном шествии они несли сотни пойманных канкилон, причем пауки визгливым воем протестовали против своего плена. Жрецы раскрыли врата капища, забрали пауков и снова заперли врата.

Это продолжалось еще трое суток. И по мере того, как томбо все больше оголяли болота от растительности и уносили оттуда ползучих чудовищ, Максуэллу удалось сделать поразительное открытие. В один из этих дней на несколько минут показалось солнце — неслыханная редкость на вечно пасмурной Венере! — и тогда произошло словно чудо: все болота засияли бесчисленным множеством разноцветных огоньков. Повсюду толстым слоем лежали шарики, такие самые, какие они приобрели у Хоскинса. Их было столько, сколько бывает опавших листьев осенью. Но вот облака наползли снова, и цветные отблески погасли.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Паркс, смотревший в немом изумлении. — Или то были семена лилии?

— Наверно, нет, — ответил Максуэлл. — Они слишком легкие, слишком хрупкие. Семена должны уйти в землю, чтобы взойти. А эти шарики даже в воде не тонут.

Наконец, настал последний день празднества. Мужчины и женщины нарядились в украшения из лилий: в венки, ожерелья, гирлянды, наплели различные головные уборы. Занкру пили в совершенно невероятных количествах. Дикие пляски длились до вечера, в сумерках пьяные хоры превратились в столь же дикие завывания. Тогда врата капища раскрылись настежь и внутри зажглись факелы.

— Скоро вы увидите пир канкилона, — сказал Шан Дхи. Казалось, его мучают угрызения совести. — Не надо томбо жрец видеть, как люди смотрят, — предостерегающе добавил он. Максуэлл и Паркс повторили свое обещание.

Было уже около полуночи, когда они увидели, что участники обряда слишком пьяны, чтобы замечать что-нибудь. Исследователи вышли из шалаша и направились через поляну, остерегаясь, чтобы не наступить на какого-нибудь из томбо, валяющихся уже без сознания. У порога храма они остановились и заглянули внутрь. Оргия достигла апогея. Теперь они видели, что это за «пир». Двое служителей приносили барахтающуюся канкилону с оборванными лапами. Жрец брал у них паука и двумя быстрыми движениями отрывал у него слизистые жвалы, бросал в корзину у ног главного божества, а тело швырял в толпу. Происходила короткая схватка, заканчивавшаяся досадливым ворчаньем, и потом все с завистью смотрели, как избранник судьбы впивался зубами в мягкий мешочек с ядом на теле искалеченной твари.

Паркс схватил Максуэлла за плечо.

— Я… я должен вернуться в шалаш, — запинаясь, пробормотал он.

— Что с тобой? — резко спросил Максуэлл. — Не можешь смотреть на это? Но мы ведь не миссионеры какие-нибудь.

— Не в том дело. Я забыл сделать инъекцию. Уже начинаются судороги. Но ты оставайся. Я сейчас вернусь.

Максуэлл позволил ему уйти. Сделать укол вовремя было сравнительно легко, а ему не хотелось упустить ни одной подробности происходящего. Он проследил, как Паркс исчезает во тьме, потом снова обратился к необычайному зрелищу.

Но он не закончил движения. Могучая рука обхватила его, сильный удар мускулистого колена сбил с ног. По широкой, плоской ступне он понял, что нападающим был томбо. Над самым ухом раздался насмешливый и такой знакомый Максуэллу голос: это был Шан Дхи, совершенно пьяный, в облаке запаха занкры.

— Люди хотеть долго жить, а? — крикнул он. — Ладно, ладно. Люди будут долго жить. Люди пить канкилона сок.

Максуэлл ощутил, что ошалевший томбо с силой перегибает его назад, то и дело разражаясь бессмысленным смехом. На лице ощутил отвратительное прикосновение чего-то скользкого, волосатого; он не мог перевести дыхание, отчаянно вырывался, попытался крикнуть. Этого только и добивался Шан Дхи. Тонкая оболочка с ядом канкилоны лопнула на зубах у ученого. Он почувствовал, как в рот ему брызнула вонючая маслянистая жидкость, обожгла язык и небо. Максуэлл почувствовал себя опозоренным, униженным до конца. Ему хотелось умереть, умереть тотчас же. Но тогда произошло что-то непонятное.

Отвращение и обморочная слабость исчезли сразу, словно их и не бывало. Вместо того он испытывал какую-то неземную радость, восторг, выходящий за пределы всего, что он мог представить себе. Он больше не был болен и знал, что никогда больше не заболеет. Он был могуч, мог бы помериться с самым могучим атлетом. Жизнь казалось ему прекрасной. Он должен был чем-нибудь выразить это. И Максуэлл испустил крик, громким эхом отдавшийся на самом дальнем конце поляны. А потом все вокруг него завертелось. Вспыхнул и погас целый водопад огней. В то же время завывания в храме начали затихать, постепенно замерли. Что было потом — Максуэлл не помнил.