И тогда Лиза принималась лихорадочно ходить по комнате в бесплодных попытках выкинуть из головы эти ужасные мысли.
Пробовала играть с Бигошей, что радостно прыгал вокруг нее. Но в голове постоянно крутилась предательская мысль о том, как хорошо этой невинной Божьей твари, которой движут только инстинкты, как рассказывал отец, и всеобъемлющее чувство любви к своему хозяину. И при одном только воспоминании о собачьей преданности в голове возникали голоса. Они вертелись с бешеной скоростью, переплетаясь и кружа ей голову.
«Я никому не могу доверять, кроме тебя. Только ты, моя душа, не предашь меня, я знаю это, чувствую… только ты не предашь!»
«Помни, ma chère fillette, для человека дворянского сословия нет ничего главнее данного слова. Давши кому-либо его, живота не жалей, а держи его…»
«Дайте мне слово, ma Elise, дайте слово, что никогда не оставите своего брата, что всегда будете подле него ради его жизни и благополучия… Дайте мне слово в том!»
Мадам Вдовина вернулась в отведенные им покои только с наступлением темноты, благоразумно предоставив Лизе возможность побыть наедине со своими мыслями. С некоторой опаской она кликнула девушку из соседней комнаты, чтобы по уже установившейся меж ними традиции обсудить перед сном детали прошедшего дня.
Лиза явилась практически тут же. Спокойная и несколько отстраненная. Слегка бледная, но без явных следов слез на лице, что говорило о том, что страсти, еще недавно бушевавшие в ее душе, улеглись.
— Как вы, meine Mädchen? — ласково спросила мадам Вдовина, а после похлопала по покрывалу, приглашая Лизу присесть рядом. Та без колебаний подчинилась, и Софья Петровна вздохнула с облегчением.
— Ваши страхи и сомнения развеялись или все так же доставляют вам беспокойство? Я бы хотела, чтобы они ушли… Потому что от всех этих мыслей определенно можно потерять рассудок. Не думайте ни о чем, meine Mädchen, положитесь на волю Господню…
— А ежели бы мы попросили денег у его сиятельства? — вдруг с надеждой спросила Лиза. — Мы бы тогда оплатили долги вашего сына…
— И на каком условии мы бы взяли эти деньги, meine Mädchen? Не прибавляйте к нашим преступлениям еще и это! Я предпочитаю получить за труды, а не украсть обманом.
— Даже за такие труды? — изумленно воскликнула Лиза, но мадам Вдовина предпочла промолчать, ласково отводя пряди волос, упавшие на лоб девушки. Ее рука замерла только тогда, когда Лиза проговорила: — Думали ли вы когда-нибудь о том, чтобы открыть всю правду его сиятельству?
Софья Петровна долго молчала, глядя в ее полные неприкрытой надежды глаза, а потом покачала головой:
— Это было бы сущим безрассудством, meine Mädchen. Вы полагаете, что, зная одну сторону нашего Аида, проведали целиком его сущность? Что он поблагодарит нас за честность и отпустит восвояси? У нас на руках подложные бумаги. Это только одно из преступлений против закона, что мы с вами совершили. Каторга, meine Mädchen… это то, что ждет нас в итоге. Потому что едва ли Аид будет милостив к нам и не сдаст властям. Вы уверены в том, что его жалость не умерла вместе с покойницей-супругой? Я — нет! Этот человек не простит предательства. Особенно при том, что позволил себе быть обманутым. Его гордость никогда не простит этого… И мы сейчас, meine Mädchen, на его землях. Целиком в его власти… Кто ведает, что придет ему в голову?
Взгляд Софьи Петровны смягчился, когда она снова провела ладонями по лицу Лизы, будто пытаясь стереть все худые мысли из головы девушки, унять ее тревоги и смятение.
— Мой вам совет — не думайте ни о чем, кроме поставленной цели. Так вам станет намного легче, meine Mädchen. Намного легче… O, meine Mädchen, я ведь понимаю, что с вами происходит. Аид невероятно притягателен той самой мужской силой, что обычно сводит женщин с ума. Но так часто из-за этого женщины теряют самое дорогое, что у них есть…
— Вы говорите о чести?
— Ах, если бы, meine Mädchen… если бы в тех сетях мы теряли только честь! — загадочно улыбнулась Софья Петровна, а потом притянула к себе Лизу и мимолетно коснулась губами ее лба. — Но разве они не стоят того? Подумайте, Lischen, о многом подумайте… Завтра уже Прощеное воскресенье! Только помните ради всего святого, что в руках своих держите…
Уже уходя к себе в комнату, Лиза не могла не задать вопрос, что так часто возникал в ее голове и по нынешним обстоятельствам страшил более всего:
— Теперь, когда вы знаете, что он столь рядом с нами… — девушка особо подчеркнула слово «он», но Софья Петровна и без того догадалась, что речь об авторе письма. — Полагаете ли вы, что его вина в том, что стряслось с господином Журовским?
— Вы говорите о том происшествии? — переспросила мадам Вдовина, а потом коротко кивнула, решив отвечать открыто и без уверток. Если Лиза не понимала многого раньше, то сейчас просто обязана знать, прежде чем решит связать свою судьбу с этим человеком. — Я почти уверена нынче, что бедный доктор пострадал за то, что сократил срок нашего здесь пребывания. Если помните, предполагалось, что мы пробудем в Заозерном до Троицы. Интересно, на какую слабость был пойман наш славный эскулап? Что было его слабым местом? О, поистине страшны люди, meine Mädchen, что без раздумий и жалости давят на раны человека, преследуя свои цели.
— И что тогда, мадам? Не иметь слабостей? Или отменно изучить слабости своего vis-a-vis? Чтобы потом использовать их против него. Разве это хорошо, мадам?
— Такова жизнь, meine Mädchen, — с легкой грустью в голосе ответила мадам Вдовина.
Следующим днем все обитатели Заозерного, как и было должно, отправились в церковь на вечернюю службу. Там под проникновенную проповедь отца Феодора, тихое потрескивание свечей и робкие вздохи прихожан Лиза незаметно перенеслась в прошлое.
Еще год назад она стояла совсем под иными расписными сводами и вместе с остальными домочадцами Лизаветы Юрьевны обращала к святым ликам свои молитвы. Лизавета Юрьевна редко выезжала в церковь, все службы творил местный иерей в усадебной часовне, совмещенной с домом длинной галереей. У барыни были больные ноги, и нередко с позволения священника ей приходилось сидеть во время молитв. Лиза же неизменно стояла за ее левым плечом. И когда требовалось по завершении вечерней службы, склонялась к ней, целуя сперва протянутую сухую руку, а после морщинистую щеку.
— Простите меня, Лизавета Юрьевна, за вольные и невольные прегрешения мои пред вами, — тихий шепот и взгляд, опущенный в пол, как любила та.
— Бог простит! — следовал резкий ответ. А после уже мягче: — Прости и ты меня за вольные и невольные прегрешения пред тобой… Не со зла, а из добрых побуждений токмо.
«Ах, простите меня, милая Лизавета Юрьевна, — взывала мысленно Лиза во время вечернего служения на Прощеное воскресенье, стоя под деревянным куполом церкви за сотню верст от своей благодетельницы. — Простите меня за обиды и горести, что я вам доставила своим побегом. Теперь я понимаю, что сотворила. Теперь осознаю, отчего вы всегда так берегли меня и Николеньку, ограждая от всего мира».
Возвратившись в усадьбу, за ужином говорили мало. Словно не хотели растерять ту благость в душе, что принесли с собой из церкви после чина прощения. Лизе эта тишина еще больше давила на нервы, как и взгляд Александра, устремленный на нее через стол, прямой и открытый, будто никого кроме них за ужином не было.
Она умело избегала общения с ним в последние дни, и даже нынче, когда выезжали в церковь, лишь коротко его поприветствовала. Но рука, которой пришлось опереться, выходя из саней, на его подставленную ладонь, до сих пор хранила тепло его пожатия — дерзкого, на удивление, крепкого. Будто Александр силой хотел заставить ее взглянуть в его колдовские глаза.
Но нет, Лиза не только не сделала этого, но и умудрилась ускользнуть от него в церкви, затерявшись меж прихожанами. Знала, что не пойдет он вглубь храма, где после службы отец Феодор принимал исповедь. Лиза хотела бросить и это в копилку прегрешений Дмитриевского — отказ от исповеди перед Великим постом. Но потом с горечью вспомнила, что и сама нынче многое утаит, когда склонит голову под епитрахилью. Ей ли бросаться камнями?..
