Глава 16

— O bon Dieu! Я уже успела позабыть, каков он может быть… — вдруг раздался удивленный голос Пульхерии Александровны, заставив Лизу даже вздрогнуть от неожиданности. Она-то была уверена, что старушка все это время мирно дремала.

Девушка тут же обернулась, потеряв всякий интерес к прощанию Александра с Зазнаевыми. Пульхерия Александровна смело встретила ее любопытный взгляд и добродушно улыбнулась. Эта улыбка сияла не только в слегка выцветших светлых глазах, но и в лучиках морщинок, которые ничуть не портили ее лица, до сих пор хранившего печать детской непосредственности. Лиза невольно улыбнулась в ответ.

— Он не был таким с той самой поры… — старушка столь многозначительно замолчала, что Лиза сразу поняла, о чем та собиралась сказать.

Уголки губ девушки чуть дрогнули — сравнение с той, что прежде так щедро была одарена любовью Александра, неприятно царапнуло душу.

— Это все от сходства нашего и только, — она рассеянно пожала плечами, при этом всем своим видом выражая заинтересованность и подталкивая свою собеседницу продолжать.

— Вы ошибаетесь, ma chère mademoiselle, — покачала головой Пульхерия Александровна, явно недовольная, что была неверно понята своей собеседницей.

Лиза вдруг испугалась, что старушка сейчас заявит, насколько хороша была покойница в сравнении с ней. И потому поспешила задать вопрос, что так и крутился на языке с момента, когда она впервые увидела портрет Нинель.

— Расскажите о ней… Какая она была?

— О! — Пульхерия Александровна откинулась на спинку канапе, радуясь, что представилась возможность без всяких недомолвок поговорить о прошлом. Теперь, когда она не видела в глазах Alexandre той тени, что заслоняла собой настоящее, можно было выпустить на волю воспоминания, которыми она особенно любила делиться.

— Нинель была всеобщей любимицей. С самых ранних лет она обещала стать истинной прелестницей и разумницей. Так и вышло. В семье ее все обожали, а уж мой брат, покойный Николай Александрович, паче всех. У них были схожие склонности ко всему живому и цветущему. Приезжая в Заозерное, Нинель, на головную боль своей маменьке, целыми днями пропадала в усадебной оранжерее да в питомнике роз, что брат выращивал. С самых юных лет она славилась своей добротой. Приносила в дом и зайцев, что в силок попадали, и птичек с крылами или лапками переломанными. А уж какая щебетунья была… Так и звали ее — птичка, солнышко ясное, голубка…

Пульхерия Александровна облизнула пересохшие губы и потянулась к бокалу с вишневой настойкой, что стоял на столике близ канапе. Сделав изрядный глоток, она блаженно прикрыла глаза и продолжила откровенничать:

— Нинель лелеяли в семье, как прелестный цветок. В особенности ее мать Анна Денисьевна Дубровина. Уж как она ревностно относилась ко всем, кто мог сорвать его, тем самым погубив. А ведь так в итоге и вышло.

Пульхерия Александровна резко замолчала. У Лизы даже мелькнула мысль, что та уснула под расслабляющим действием настойки. Но присмотревшись внимательнее, девушка заметила, что старушка пристально наблюдает из-под полуопущенных век за Александром, который прощался с очередным визитером. Лиза с трудом удержалась, чтобы в который раз не обернуться, завидуя Пульхерии Александровне даже в том, что та так свободно может смотреть в сторону племянника.

— Уже не девочкой, а юной и прелестной девицей, Alexandre впервые увидел Нинель в Заозерном около восьми лет назад, в свой первый отпуск за годы службы. Подозреваю, что чистота ее души привлекла его, как ничто иное. Никто бы не обратил внимания на эту влюбленность: Нинель очаровывала всех и каждого, но всегда оставалась холодна к своим поклонникам, коих даже в деревне имелось изрядно. Ведь у нее не было дороги в счастливое и долгое замужество, все это знали и понимали. Все, кроме Alexandre…

Казалось ли это Лизе, или голос Пульхерии Александровны действительно с каждым словом становился тише, погружая ее в некий транс. В этом полусне-полуяви Лиза видела прошлое, будто сами стены усадебного дома вдруг решили показать ей развернувшуюся некогда здесь трагедию.

В ту пору Александру был без нескольких месяцев двадцать один год. Юная Нинель же только пару лет как покинула детскую комнату в родном имении. Ее редко вывозили даже на уездные увеселения, предпочитая держать вдали от всего, что могло разрушить ее хрупкий мир, в котором царили покой и радость. Мадам Дубровина будто прятала свою дочь за хрустальными стенами в высокой башне. Нинель никогда не было суждено стать женой и матерью — ей втолковывали это с младых лет, да и сама она никогда не стремилась к тому, видя в своих поклонниках лишь добрых друзей. Ровно до тех пор, пока на пути у нее не встал Александр.

Лиза прекрасно понимала, как легко было Нинель влюбиться в Дмитриевского, ведь, судя по рассказам, он всегда с легкостью очаровывал женские сердца. Но при этом и сама Нинель так легко завоевала сердце этого чародея. «Должно быть, она была необыкновенной особой», — со странной ноткой горечи подумала Лиза.

Уже через две недели пребывания в Заозерном убежденный холостяк Дмитриевский, до сей поры не пойманный в сети самыми известными столичными красавицами, просил благословения на брак с Нинель у своего отца. И получил отказ. Александр ожидал такой ответ, но в глубине души все же надеялся на иное. Тогда он решился переговорить с мадам Дубровиной. Но та пришла в ужас и стала кричать, что молодой Дмитриевский воспользовался ее доверием. И, разумеется, решительным образом отказала, упирая не столько на кровную связь, сколько на иную причину невозможности брака.

— Вы сошли с ума, Александр Николаевич! Сошли с ума! — горячилась она. И мерила комнату резкими шагами, то заламывая в отчаянии руки, то неподобающе широко ими размахивая. — Я и подумать не могла, что вы даже мысль допускаете о том. Вы — дядя Нинель! Дядя!

— Я ей родственник пятой степени, а не третьей, — возражал Александр. — Брак меж нами вполне возможен…

— Церковь не благоволит подобным бракам! — не уступала мадам Дубровина. — C’est inceste! Mon oncle^[174], я вас прошу, — взмолилась она к хранившему молчание отцу Александра. — Скажите же ему!.. Он погубит ее! Сведет в могилу… Mon oncle!

— Успокойтесь, ma chère, — граф Дмитриевский извлек из кармана своего жилета платок и властным жестом протянул племяннице. Анна Денисьевна смолкла и принялась вытирать мокрые от слез глаза. — У Александра Николаевича горячая кровь равно, как у всех в нашем роду. Это просто порыв. Вскорости (вот буквально на днях, верно, Alexandre?) он отбудет в Петербург, и привычные дни мигом сотрут легкий флер новизны, что вскружил ему здесь голову. И все пойдет своим чередом…

— Нет, ваше сиятельство, — эта короткая реплика Александра заставила остальных удивиться той настойчивости, что в ней прозвучала. — Боюсь, что в данном случае вы не правы…

— Боюсь, что заблуждаетесь вы! — резко оборвал его отец и стукнул об пол тростью, на которую опирался, сидя в кресле. — Своим безумством вы только погубите юную душу. Выпустите из своих когтей маленькую птичку, Александр. La petite oiseau et oiseau de proie ne font la paire!^[175] И дело не в вашем образе жизни, mon cher fils, вовсе нет, — мягкие отеческие нотки вдруг сменили прежнюю властность голоса. — Дело в вас самих. В вас и в Нинель Михайловне. Потому я запрещаю вам. Коли ослушаетесь, вы лишитесь моей поддержки и моего расположения. Подумайте о том. Хорошенько подумайте, Александр!

— Я не отступлюсь! — это было последнее, что произнес тогда молодой человек, покидая своих собеседников, а спустя некоторое время и усадьбу. — Не отступлюсь!

Только Пульхерии Александровне довелось поговорить с ним тогда перед отъездом. Она до сих пор помнила выражение глаз старшего племянника, когда он, сжимая ее руки, запальчиво исповедовался ей. Когда говорил о своей такой нежданной любви к той, кого помнил еще девочкой, а ныне увидел прекрасной юной девушкой. О, как тогда понравились Пульхерии Александровне его слова о Нинель! Из всех мужчин, которые только могли быть предназначены ее маленькой птичке в мужья, она бы и сама не выбрала более достойного, чем Alexandre! И сердце рвалось на куски при мысли о невозможности этого союза…