Вечер был душным, сумерки не принесли долгожданной прохлады. Но когда Лиза читала строки, написанные рукой Софьи Иогановны, показалось на миг, что на нее дохнуло ледяным дыханием зимы. Похолодели руки и ноги, а сердце при том будто сорвалось с места и пустилось в пляс, отдаваясь неистовым биением пульса в ушах. Лиза обессилено прилегла на козетку, ощущая под щекой неровные переплетения узора на гобеленовой ткани.

«…Будьте осторожны, ma fillette, заклинаю вас. Аид вышел из своего темного царства и разыскивает Персефону. На чьей стороне будет Господь — неведомо… Я не понимаю, с какой целью Аид вдруг решился на поиски, но сомневаюсь, что им движут благие побуждения. Ярость, что горела в нем той весной, невозможно погасить даже самому лютому морозу. Ад не замерзает, а Аид — истинный владетель подземного царства. Я заклинаю вас укрыться понадежнее. Истинное благо, что он заперт в своих землях волею более царственной, чем имеет сам. Посему не пишите ко мне покамест во избежание последствий, meine Mädchen… Да пребудет с вами милосердие Господне и моя любовь к вам…»

Волна противоречивых эмоций захлестнула Лизу: невольная радость, причину которой она страшилась себе назвать, предчувствие скорых перемен, страх, что прошлое снова поднимается из пепла. Господи, неужто наказания за прежние грехи недостаточно? Неужто ей вновь грозит преследование, от которого когда-то еле удалось ускользнуть с Немецкой улицы?

Значит, Александр все еще ищет. Значит, именно он тогда пустил по ее следу розыск. Сомнений в том уже не было. И видимо, не поймав ее, люди его отыскали Софью Иогановну даже на самом краю империи.

«…Он не отпустит тебя так просто. И мне не спустит. Не такова натура. Отыщет везде и воздаст за унижение, которому подвергнется, коли уедем. Не будет жизни после… не даст! И жить не даст…» — всплыли в памяти слова кукловода. Какими же пророческими они оказались! А Лиза, ослепленная чувствами, не прислушалась к ним. Выбери она другую дорогу, кто знает, не сумел бы ее отъезд из Заозерного переменить будущность Николеньки?

Волнение заставило Лизу вскочить с козетки и лихорадочно заходить по комнате. Нет! Она не будет думать о прошлом! Не сейчас, когда еще так остра боль, когда так мучительно терзает совесть. Ей казалось, что удалось позабыть обо всем, некогда случившемся в ее жизни. Всего лишь казалось… Стоило только прочесть полузабытое обращение Софьи Иогановны к ней — «meine Mädchen», и воспоминания буквально обрушились на нее, сладкие и горькие одновременно, как дикий мед.

Нет, нельзя думать о том, что было прежде. И нельзя плакать. Не зря ее старая нянька Степанида говаривала о долгих слезах по покойным: «Мокро им на том свете от слез наших, худо, коли мокроту разводим…» И тут же, словно ветерком, донесло до уха Лизы тихий голос брата. «Ne pleure pas. Tout ira bien…» — прошелестел он кружевом штор, а после прошипел угасающим фитилем в расплавленном воске догоревшей свечи.

«Все будет хорошо. Все должно быть хорошо», — убеждала себя Лиза, подойдя к окну и устремляя взгляд в летнее небо, раскинувшееся над Москвой. Иллюзия, что все ее беды и несчастья остались далеко позади, была недолгой. Все снова вернулось на круги своя, сдернув пелену обманной жизни и явив жестокую явь.

Прочь! Прочь из Москвы! Затеряться в просторах деревенских полей и садов, забыть обо всем. Кто отыщет ее в деревне? Никто… Никакие ниточки не приведут в Муратово. Только в монастыре да у графини знали, где она может укрыться. Но и там, и там молчать будут, Лиза не сомневалась в том. Да и как выйдут в розысках на обитель или графский двор? Нет ровным счетом ничего, чтобы связывало монастырь или графиню Щербатскую с канувшей в Лету Елизаветой Вдовиной.

Но следовало соблюдать осторожность. Лиза прекрасно помнила, какой острый ум у графа Дмитриевского. Не его люди, так он сам может додуматься, что монастырь всегда служил прибежищем для беглецов. Кто знает, может, ее уже ищут по женским обителям?

Единственным местом, куда она отважилась наведаться перед отъездом, было небольшое кладбище в селе Рождественском, где покоился ее брат. До сих пор даже думать о том, что под каменной плитой лежит его тело, было горько и больно. Разум, словно защищаясь, по-прежнему отказывался признавать Николеньку мертвым, оттого казалось, что лежит здесь вовсе не он, и навещает Лиза совсем чужую могилу. Отрицание его смерти было бальзамом для истерзанного виной сердца. Лиза до сих пор думала о Николеньке, как о живом, вспоминая легкую грустинку в его глазах в минуты разлуки, когда по окончании каникул он уезжал на учебу. «Ne pleure pas. Tout ira bien…» — все крутилось и крутилось у Лизы в голове на обратном пути в Хохловский переулок.

В доме уже вовсю готовились к завтрашнему отъезду. Грузили телеги со всем хозяйским скарбом — Дуловы решили совсем оставить городскую квартиру, чтобы сократить расходы. «Все едино теперь до следующего сезона мне не воротиться в Москву», — написала Натали в письме, которое было доставлено из Муратово с небольшим обозом, снаряженным в город за остальным имуществом. Между строк без особого труда читалась тоска по городским увеселениям, но Лиза надеялась, что сумеет развеять ее своим присутствием подле подруги. Тем более, как оказалось, по соседству с Муратово располагалось имение самих Апраксиных с небольшим крепостным театром.

«Нынче оно пустует, — писала Натали. — Его сиятельство Владимир Степанович все чаще в своем имении на Брянщине, но поговаривают, что Ольгово все же открыто для посещения. Жаль, что я не знала прежде о том соседстве, когда еще здравствовал Степан Степанович. Тут были и театры, и гуляния, и охоты. В соседях у нас еще и губернский предводитель, Петр Хринсафович, всего в паре десятков верст его Обольяново. Мне говорили, что летом там бывают славные приемы. Жду вас с нетерпением, mon ange. Всей душой разделяю вашу скорбь, но хотела бы утешить вас самолично. Горе переживается легче, коли разделить его. Павлуша также тоскует по вас и шлет вам свои наилучшие пожелания. Не терзайте меня, ma chère, приезжайте поскорее. Тревоги о вас не покидают меня ни днем, ни ночью, посему пожалейте несчастную. Никита Александрович выправил для вас все бумаги. Он особливо хлопочет о вас, тревожится, так что знайте, своим промедлением вы мучаете более трех персон, думающих о вас непрестанно. Apropos, коли речь зашла о La tête bien — не могу сдержать себя и не написать, что коли все так, как я полагаю (а я буду наисчастливейшей особой, коли все так), то я готова вовсю хлопотать перед моим супругом, чтобы все сбылось. Боюсь писать прямо из суеверия, потому что это мое самое наипервейшее желание среди прочих. Je sais que c’est égoïste^[341], но мне страшно подумать, что вскоре вы станете владелицей своего родового имения, а значит, будете вольны оставить нас. Однако, позволю сказать, что не одно имение не сравнится с возможностью счастия и покоя в супружестве, а La tête bien — та самая особа, что может подарить его. Ах, приезжайте же скорее, чтобы мы могли все обговорить толком!»

Далее следовали привычные для писем Натали заверения в особом расположении и горячие просьбы поскорее решиться на путешествие.

Душа Лизы наполнилась долгожданным теплом при понимании того, насколько дорога она была Натали. Пусть кому-то это письмо действительно могло показаться немного эгоистичным, но Лиза видела за словами подруги совсем иные чувства. Она вдруг поняла, что Натали права, — горе не следовало переживать в одиночку. И ей до безумия захотелось найти утешение в объятиях близкого человека.

Медлить более не стоило. Потому, отправив на подводах сундуки и коробы с книгами, посудой, гардеробом и прочим имуществом Дуловых в Муратово, Лиза озаботилась и собственным отъездом. Правда, хлопотать было не о чем — выяснилось, что Никита оставил для Прохора четкие указания. Лакею оставалось только найти нанятого человека, который и отвез бы Лизу в имение. Правда, пришлось изрядно переплатить вольному ямщику^[342] за простой — покамест он ждал, сумма за провоз увеличилась едва ли не вдвое. Когда Лиза узнала об этом, ей стало неловко за то, что так долго тянула с отъездом. Да и к тому же она вполне могла обойтись почтовым экипажем, тем более Дуловы высылали из имения на одну из станций собственную подставу, чтобы ей не пришлось ждать почтовых лошадей. Но все же забота Никиты была приятна Лизе. Никто и никогда прежде не проявлял к ней такое внимание. «Без умысла какого», — с горечью добавляла мысленно Лиза. Ведь прежде все, даже заботясь о ней, искали в том свою выгоду.