- Вот как! - изумляется дед. - Да сейчас же тактика другая. Орудия другие. В военных условиях такой атаки может и не быть!

- Может и не быть, - соглашается полковник. - А может и быть...

- Ну, - хохочет дедушка, - вас не проведешь! Молодцы. Да так и надо! Новому учитесь, но и старое не забывайте!

И тут начинается пальба.

Пушки грохочут. И я вижу, как в парусах появляются дырки. Один парус пополам сломало - угодило прямо в мачту!

Те паруса, где дыры, - останавливаются. Много "танков" уже подбито. А другие еще идут. Ползут - и все.

У стволов огонь пляшет. Дым клубами. Остановились последние "танки". Все. Победа.

Иванов от стереотрубы отвалился, зубами сверкнул.

- Что ж, - сказал, - спасибо бойцам! Стреляли отлично. - Подмигнул деду: - Давай их поблагодарим. Покажи-ка, ты умеешь!

Полковник снова из ракетницы жахнул. На опушке солдаты к нам повернулись. Понять не могут, в чем дело. Ведь стрельба закончилась.

А дедушка подошел к краю помоста, сложил руки рупором, набрал воздуха и гаркнул:

- Бла-годарим за служ-бу-у!

Солдаты переглянулись. Быстро выстроились рядом с пушками. И хором ответили:

- Служу Советскому Союзу!

И так складно у них получилось, что мы все засмеялись. Будто солдаты только и знали, что генералам за полкилометра кричать в нарушение всяких уставов.

Потом обед был. Стол стоял огромной буквой П. За столом одни офицеры сидели. Когда всем налили вина, полковник произнес:

- Товарищи офицеры, прошу встать!

Все встали по стойке "смирно". Щелкнули сапогами враз. И я тоже встал. И генералы мои встали.

- Товарищи офицеры! - сказал полковник. - Предлагаю тост за здоровье дважды Героя Советского Союза гвардии генерал-майора Николая Петровича Иванова!

Офицеры выпили.

- Ура генералу Иванову, - тихо сказал дед.

Крыша чуть не рухнула от могучего, сильного "ура!".

ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ

Мы сидим, как в гнезде.

Я отбросил эту палку, на которую локти ставят и которая наши кресла отделяет. Приткнулся к дедушкиному боку. Он меня рукой прикрыл. Будто крылом. Как грачи сидим. Грачи в самолете.

- Никто ведь не поверит мне! - бормочу. - За одни весенние каникулы столько пролететь! Столько увидеть! Ты, дедушка, молодец, что меня взял!

- Мне бы и скучно без тебя было! - отвечает негромко дедушка. Хорошо, что мы вместе летали!

- Еще летим! - улыбаюсь я.

- Летим! - шепчет дедушка.

Лететь нам долго. Много часов. Но совсем не скучно. Потому что мы с дедом говорим. Помолчим. Подремлем. Опять продолжаем длинный разговор.

Действительно, столько замечательного увидел я за каникулы, но на душе у меня кошки скребут. Никак не забуду того парня в застежках. Фиделя. Тоже прокурор нашелся! Я и без него про себя знаю. Знаю, что похож был на тех внуков. Но в Москве-то чем я виноват оказался? Сами же явились!

Я спрашиваю дедушку. Он молчит. Потом говорит:

- Подумай!

- Ну, мог бы я им сказать: выметайтесь?

- Подумай!

- Чего еще думать?

- Все-таки подумай. Думать учись.

- Но я же вежливым должен быть.

- А про галстук? Когда этот Глеб про галстук сказал, ты почему промолчал? Знаешь, это как называется? Соглашательство! Ты хоть и не снял галстук, а с Глебом согласился, ясно? Потому что не ответил ему как следует. Промолчал. Примирился.

Я от деда отодвинулся. Стал в иллюминатор смотреть. Чтобы он не увидел, как в глазах слезы задрожали. Сказанул называется! Соглашательство! Еще чего!

- Вот видишь, - сказал дед, - я тебе правду сказал, а ты обиделся. На правду многие обижаются. На ложь не обижаются. За ложь - спасибо говорят. А правду простить не могут.

Я молчу. Обижаюсь. Потом не обижаюсь. Просто молчу. Думаю. Приваливаюсь к деду. Он опять прикрывает меня рукой.

- Честность и правда выше вежливости, - говорит дедушка. - А выше всех - убежденность.

- А как с тем парнем быть? - спрашиваю я. - С Фиделем.

- Никак, - отвечает дед.

- Может, письмо написать?

- Что напишешь? Что ты не такой? Не надо.

- Почему?

- Это в письмах не доказывают. Словам не верят. Верят делам.

Я молчу. Думаю. Что-то щекочет под ложечкой. Какое-то недовольство.

- Тебе досадно? - спрашивает дед.

Я киваю головой: еще как.

- Хорошо! - шепчет он.

- Чего тут хорошего?

- Это значит, недоволен собой. А когда человек недоволен собой, это прекрасно. Хуже нет, если он собой доволен. Пиши пропало. Нет человека. Хоть он и есть, а его нет. Умер, пусть даже живой. Человек должен быть недоволен собой. А если ошибся, должен досадовать. Когда он досадует, он ошибку понимает. Досада - это урок.

- А у тебя бывает досада? - спросил я.

Дед замолчал. Я думал, он задремал, мне же из-под руки его лица не видно. Я ворохнулся. Дедушка вздохнул. Значит, не спит.

- Бывает? - повторил я.

- Помнишь телеграммщика? - спросил дед.

- Того забулдыгу? - удивился я.

- Забулдыгу, - вздохнул дед. - Это он теперь забулдыга, а ведь был майор. Вот я и думаю, как же так вышло?

- Чего тут расстраиваться? - опять удивился я. - Досадовать надо на себя, ты говорил. Когда сам ошибся. А тут ошибается другой человек.

- Верно говоришь. Но ведь не бывает же так сразу: сначала - хороший и вдруг - плохой. Давай поразмышляем.

Я согласен. Я люблю, когда дедушка размышляет.

- Давай, - отвечаю я, - значит, он был майор.

- Война началась. Он пошел на фронт. Стал солдатом. Или командирские курсы закончил - стал лейтенантом. Войну майором закончил.

- Дальше что?

- Подожди. Заглянем в мирное время. Еще до войны. Кем он был? Может быть, бухгалтером. Бухгалтерия для артиллерии, например, великое дело. Возле пушек считать надо, чтобы в цель попасть. Вот он из бухгалтеров стал хорошим артиллеристом. Майором.

- Ну и что?

- А вот что. До войны - бухгалтер. Неплохо. А после войны? Опять бухгалтер? Ему это, наверное, не понравилось. Он решил - раз майор, значит, простым бухгалтером работать стыдно, хотя ничего стыдного нет: не звание красит человека, а человек свое звание. Я же говорил - бухгалтерия артиллерии помогает. Значит, и артиллерия бухгалтерии может помочь. Но он не захотел жить, как прежде. А чтобы по-новому жить, учиться надо. А учиться неохота. Вот и стал он просто майор. Бывший майор. Майор, который ни на что не годен.