— И зачем я только этим занимаюсь, — бормочет Донхёк, собирая предметы первой необходимости в рюкзак, как Марк и велел, — все равно ведь не отпустят.
Минхён пускает в ход все свое скрытое обаяние, чтобы уговорить лечащего врача Донхёка отпустить парня на недельку из больницы. Юноша свято клялся следить за состоянием Хёка, своевременно давать ему лекарства и привозить два раза в день на процедуры. Конечно все это было не очень удобно, но это была единственная возможность показать Донхёку, что такое жить вместе, Марку и самому хотелось бы это испытать. Хотелось бы готовить с парнем ужин на двоих, печь клубничные капкейки, засыпать в обнимку, целовать украдкой в хрупкое, словно хрусталь, плечо, в тонкую шею, в место за левым ушком и обязательно на ночь в лоб. Хотелось бы варить кофе по утрам, делить одну одежду на двоих, принимать вместе душ, читать друг другу книги, смотреть фильмы вечерами с чашкой какао в руках, ходить за продуктами со списком Хёка, но все равно не справляться и заставлять его идти навстречу. Слишком много этих хотелось, которые находят отражение в карем зеркале души юноши, ведь одного его пронзительного взгляда становится достаточно, чтобы профессор Чхве все же сдался и позволил неделю такого маленького, но необходимого счастья.
— Надеюсь, что ты готов, потому что наши часики бегут, — Марк заходит в палату вместе с инвалидным креслом, в которое Донхёку ну очень не хотелось, — Извини, но твое головокружение может подвергнуть тебя опасности, так безопаснее.
— Тебе действительно удалось? Нас отпустили?
— А ты что сомневался в моем даре убеждения?! — Марк притворно хмурится, но как только на губах Донхёка расцветает яркая улыбка, парень думает, что ради этой улыбки стоит весь мир перевернуть.
***
— Нет, ты серьезно странный, — вздыхает Донхёк, лежа на коленях Марка, который щелкает каналы телевизора в надежде наткнуться на что-то стоящее.
— Что странного в том, что я люблю оливки? — усмехается Марк, ероша свободной рукой мягкие волосы парня.
— Абсолютно ничего, — улыбается младший, чувствуя, как чужие пальцы перебирают прядь за прядью, мягко поглаживая голову.
Марк откладывает в сторону пульт, так и не найдя ничего, что можно посмотреть, и обращает все свое внимание на парня. Донхёк еще никогда не чувствовал себя настолько комфортно, как сегодня, еще никогда не получал столько тепла и никогда не улыбался так много за один вечер. Если бы улыбки могли продлевать жизнь, то благодаря Марку Донхёк бы мог прожить на года два больше, это точно.
— Ой, это что «Один дома»? Оставь его, давай посмотрим, — Донхёк слышит знакомые реплики и отворачивается от. прожигающего все внутренности, взгляда Марка. Последний в свою очередь тоже переводит взгляд на экран телевизора, прибавляет немного громкости и спрашивает не жестко ли Донхёку лежать.
Парни сидели на полу, точнее, сидел Марк, откинувшись спиной на диван и вытянув ноги вперед. Донхёк же удобно расположился на чужих ногах, чувствуя теплое тело Марка, которое было в такой родной близости к нему самому. Они оба молча погрузились в фильм, смеясь над комичными ситуациями, устраиваемые Кевином, указывали на те или иные моменты, которые раньше не замечали, соревновались, кто знает больше реплик героев, а потом и сами не заметили, как погрузились в царство Морфея. Они так и уснули на полу в гостиной, держась за руки и всем своим видом показывая, как счастливы в это самое мгновение.
Марк просыпается посреди ночи из-за затекшей шеи, замечает, что они с Донхёком расположились на белом ковре очень неудобно, а отсюда и неудивительно, что все тело онемело. Юноша поднимается с пола, немного разминает шею, а после, стараясь не разбудить Донхёка, подхватывает его на руки, чтобы отнести в спальню и уложить на кровать. Старший аккуратно укладывает Хёка в мягкую постель, и тот, тихо посапывая, тут же переворачивается на правый бок, сминая в руках часть теплого одеяла. Марк присаживается рядом с Донхёком, поправляет его челку, спадающую на глаза, подтыкает уголочки одеяла и любуется им, как самым высочайшим в мире произведением искусства. Он бесшумно склоняется над лицом младшего, невесомо, едва прикоснувшись оставляет поцелуй, больше похожий на мазок кисти художника, на виске, а потом поднимается с кровати, намереваясь пойти покурить на балконе.
— Останься, — бормочет Донхёк сквозь пелену, окутывающую сознание, сна.
— Ты не спишь? — Марк боится, что своими действиями разбудил Хёка, который и без того беспокойно спал в последнее время.
— Что я должен ответить, чтобы ты поцеловал меня снова?
Марк улыбается на эту реплику, возвращается к кровати и уже более уверенно оставляет поцелуй на лбу парня, словно дарит этим жестом сказочные сны. Донхёк тянется к Марку ближе, цепляясь пальчиками за его футболку и просит сделать так снова. Курить хочется сильно, но вот так по-родному целовать Донхёка еще сильнее, а потому Минхён забирается в постель к парню, позволяя тому удобно устроиться в своих объятьях. Старший осыпает поцелуями лицо Донхёка, заставляя этими действиями буквально растворяться, умирать и вновь возрождаться с каждым новым поцелуем на щеках, глазах, висках и шее.
— Засыпай, Донхёк, тебе нужно набираться сил, — шепчет Минхён, оставляя очередной рисунок губами в районе уха.
— Хэчан, — слышится в ответ тихий голос, — сегодня ты можешь звать меня Хэчан.
«Когда я назывался Ли Хэчаном, я был счастлив» — вспышкой мелькают в голове Марка слова, сказанные когда-то Донхёком Хэчаном.
========== 2.5 ==========
День сто третий
Тишина светлой комнаты прерывалась шелестом страниц, тихим дыханием и возражениями Донхёка, который поставил себе на сегодня цель приготовить самый потрясающий ужин, который только может быть в одинокой холостяцкой квартире.
— Может быть тогда лучше приготовить пасту? — спрашивает Марк, перелистывая очередную страницу кулинарной книги, пылившейся раньше на полке, когда Донхёк бракует очередное предложение.
— Слишком банально, — фыркает младший, откидываясь на грудь Марка головой.
Парни удобно расположились на кровати с огромной красочной книгой Марка, которой тот никогда не пользовался и вообще говорил, что она тут для Тэёна существует. Минхён опирался спиной на изголовье кровати, а Донхёк сидел между его разведенных ног, подмечая, что Марк гораздо удобнее, чем кресло. Младший раскинул руки на чужие ноги, пока их обладатель держал книгу и перелистывал страницу за страницей, ведь Хёку не нравился ни один предложенный рецепт.
— Это не банально, это классика, — вздыхает интерн, снова меняя страничку.
— Стой, а что насчет вот этого? — Хёк упирается указательным пальцем в красочную картинку с кусочками обжаренной телятины, политой брусничным соусом и украшенной веточкой розмарина, на вид невыносимо вкусно и запредельно тяжело в приготовлении.
— Я с трудом могу себе яичницу пожарить, ты думаешь, что я справлюсь с таким?
— Я буду готовить, а ты помогать, — предлагает младший, поворачиваясь лицом к Марку, который удовлетворенно пожимает плечами, мол раз так, то пожалуйста.
Готовка ужина протекает весьма неплохо, учитывая, что один из парней около года у плиты не стоял, а второй и вовсе нож едва ли не впервые в жизни держит. Пока Донхёк ловко управляется с разрезанием мяса на средние куски, Марк безуспешно старается почистить морковь, но потом плюет на это дело и говорит, что и без нее вкусно получится.
— Ну, мы почти справились, — вздыхает Донхёк спустя добрый час, — где розмарин?
В глазах Ли старшего можно было ясно проследить всю длинную мыслительную цепочку, заметив проблески которой Донхёк уже успел напрячься. Судя по выражению лица Марка, с травами точно что-то успело случиться, пока Хёк был занят другими делами.
— Та веточка, которая лежала возле раковины?
— Да, Марк, где она? — парень складывает руки на груди, впиваясь своим уничтожающим взглядом из-под челки, без розмарина ведь будет не так вкусно. (!)
