Порезанный рукав она обнаружила уже за дверью. Выругалась сквозь зубы, но не звонить же обратно – что предъявишь? Родители мальчишки ни за что не поверят, что это их солнышко так порезвилось. Настроение упало на одно деление, пока Майя разглядывала неровный разрез на пальто. Малолетний отморозок, вот он кто. Нет, все, ни ногой больше сюда! Идея подработать на репетиторстве оказалась провальной. Или это ее фирменное Майское везение?

То, что от избалованного ребенка пострадала еще и нотная папка, Майя поняла только на улице. Когда вдруг почувствовала, что в руке очень легкая ноша. Причина стала ясна тут же – длинный и тоже неровный разрез. Через который уже успело выпасть все содержимое папки. Вот черт! Хорошо, что отошла недалеко от дома, где жил Гаденыш. Надо просто вернуться по своим следам.

Майя обернулась, чтобы увидеть, как в пяти метрах от нее на ее собственную нотную тетрадь паркуется большой черный автомобиль. Он и стал каплей – огромной темной каплей, вобравшей в себя все: усталость, обиду, облитую соком блузку, испорченное пальто, гадкую улыбку ребенка, уверенного в своей безнаказанности. Майя почувствовала себя героиней всех романов всех Бронте одновременно. И кинулась к машине.

Удары ладони по черному гладкому корпусу получались громкие. По крайней мере, владелец авто на них среагировал быстро. Дверь со стороны водителя распахнулась, и из автомобиля показалась высокая мужская фигура в темном пальто.

– Майя?!

Совершенно того не желая, она думала о нем каждый вечер с той встречи. Все десять дней. Все десять вечеров. Зажимала в руке уже порядком помятую визитную карточку – даже элитного качества картон не выдерживал такого обращения – и вспоминала. Широкие плечи в темном пиджаке. Внимательный взгляд. Едва уловимый горьковатый аромат парфюма. Твердые прохладные пальцы на ее скулах. «Я помню».

Помнила и она. И все примеривала к нему имя. Илья. И-лья. Иль-я. Не подходило никак. И это почему-то раздражало.

И теперь вот вам – пожалуйста. Словно материализовался из ее десяти ежевечерних мыслей.

– Это опять вы?!

– В общем-то, такой вопрос могу задать и я. Вы закончили со скрипкой и осваиваете ударные? – он указал взглядом на ее ладонь на крышке багажника.

Мало того что не давал покоя в мыслях десять вечеров, так еще и теперь… добил.

– Там мои ноты!!! – она со всей силы пнула автомобильную шину. – МОИ НОТЫ! А вы на них… колесом! Вы меня преследуете!

Она добилась того, что у него от удивления округлились глаза. Но тут Майе стало все равно. Она чувствовала себя и героиней всех самых жалостливых романов Диккенса заодно. Всеми обиженной и очень-очень несчастной. И очень-очень уставшей вдруг.

Села на бордюр, уткнувшись лицом в согнутые колени. И проговорила оттуда глухо:

– Отгоните машину.

В тот момент ей было совершенно все равно, слышит он или нет. Но хлопнула дверь. Негромко заурчал мотор, и послышался шорох шин. Майя подняла голову и увидела свои ноты. С четким рисунком автомобильного протектора.

Пока она оттирала тетрадь от автографа машины и убирала ее в рюкзак, Илья Юльевич вернул своего железного коня на место и вышел из автомобиля. Майя застегнула рюкзак и уставилась на пару мужских ног перед собой. О стрелки на брюках, наверное, можно порезаться. А в черных туфлях при удачном свете поймать свое отражение.

Ноги молчали. Точнее, молчал их обладатель, стоя неподвижно. Майя запрокинула голову, пытаясь разглядеть лицо. Вставать с бордюра категорически не хотелось.

– Дядя, дай папиросочку, у тебя штаны в полосочку.

Наверное, потому, что штаны были совсем не в полоску, а черные, дядя ничего не ответил, а продолжил смотреть на нее сверху вниз. У Майи затекла шея, и она опустила голову.

– Не куришь? Я тоже. А сейчас хочется. Ужасно просто хочется. День дурацкий, – а потом она все-таки вздохнула. И все-таки шмыгнула носом. – Ненавижу детей!

– Почему рукав порван? – донеслось сверху спокойное.

– Именно поэтому я ненавижу детей, – Майя попыталась стянуть края разреза. – Хорошее пальто, год назад купили.

– Ясно. Вставай.

Вставать она не собиралась. Ей вообще стало как-то уже совсем все равно. Накатило полнейшее равнодушие ко всему. Нехороший признак, но даже на это было все равно.

– Не хочу. Я устала и посижу тут. Помедитирую. Или порепетирую.

Майя попыталась откинуться на рюкзак и вытянуть ноги. Но ей не дали. Подняли вверх – спасибо, что не за шкирку, потрудились за локоть взять.

– Ты замерзнешь и заболеешь. Пошли.

У нее возникло парадоксальное чувство, что он сейчас поправит ей шапку. Вместо этого поправила сама. По крайней мере, попыталась.

– Меня не пустят никуда в таком виде.

Ответа не последовало. Снова за локоть – и вперед. Видимо, ей и в самом деле все равно, потому что пошла.

Равнодушие кончилось в лифте – под его взглядом. Тем самым, от которого все должно уменьшаться. Но Майя уменьшаться не собиралась. Она и идти с ним не собиралась. В гости не напрашивалась. Так что нечего тут на нее так смотреть! Да, у нее грязные ботинки, потому что по рассеянности вляпалась в лужу, рваное пальто, о которое она только что вытерла тетрадь, по которой проехался какой-то бездушный тип. И шапка наверняка набок. И очень хочется плакать. Или как-нибудь еще выпустить то, что накопилось внутри за сегодняшний день. За все десять дней до.

– В том месте, куда мы направляемся, у меня будет возможность уединиться и чинно порыдать?

– Мне казалось, что чинно вы не умеете, Майя, – послушался невозмутимый ответ.

Ну надо же. Чувствуется, перед ней большой знаток по части женских слез. И черта с два она скажет ему «Вы» после того, как десять вечеров примеряла так и эдак его имя.

– У меня много талантов, Илья. А Юльевича я потеряла где-то. Вместе с местоимением «Вы».

– Не получается чинно, можно не стараться.

Ей показалось, да, наверняка показалось – что при этих словах он слегка, самую чуточку улыбнулся. Но двери лифта разъехались. Показалось. Он не умеет улыбаться. Его идеально выбритые щеки просто не выдержат такой нагрузки.

За дверями лифта показался просторный холл, а в нем – диван, столик, икебана. И всего две двери – но очень солидные. К одной из них шагнул Илья. Через пару секунд она распахнулась под его приглашающий жест. Майя задрала голову вверх.

– Надписи «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate»[8] нету вроде. Ладно, зайду.

То, что он хмыкнул, ей снова показалось, не иначе. Или знаем итальянский, Илья? Тогда браво.

Внутри оказалось так роскошно, что Майе срочно захотелось зажмуриться. Чтобы не разглядывать. Но зажмуриться не получилось – он протянул руку за пальто. Пришлось снимать и отдавать. И спросить – исключительно с целью встряхнуть себя.

– Мы где? Это замок Синей Бороды?

– По утрам у меня отрастает, да.

Ей определенно снова почудилась улыбка в его словах, но лицо было абсолютно серьезным, когда Илья забирал пальто. А она вдруг некстати поймала себя на том, что гадает, какие у Синей Бороды бывают по утрам, после сна, щеки. Скорее всего, не такие идеально гладкие, как сейчас.

Начало-о-о-сь… Визиты к этому товарищу ничем хорошим не заканчивались, если верить сказке.

– Сейчас я провожу тебя в ванную, ты отмоешься, приведешь себя в порядок. Я сделаю горячий чай. А потом решим, как отправить тебя домой.

Четкая инструкция была приведена в действие. Ее провели в ванную комнату – именно комнату, метров десять по площади, размером со спальню Майи в родительской трехкомнатной хрущевке, и оставили одну.

Все было белым и бежевым, блестящим, идеально чистым. Включая штук пять разнокалиберных полотенец. И какое из них можно взять? Майя выглянула за дверь. И поняла, что совершенно не представляет, куда идти. И что в квартире тишина. Абсолютная тишина и красота.

Дело даже не в роскоши обстановки – в гнезде гаденышей было тоже очень круто. А в том, что все находилось на своем месте. Удивительно просторно и гармонично. Эта квартира была живой. Красивой, роскошной, но живой. Она дарила ощущение комфорта – в отличие от хозяина. И ее хотелось рассмотреть. Когда еще Майе представится шанс походить по апартаментам класса люкс?