Звонки прекратились.

– Андрей, ты гильзы не искал? – спросил вернувшийся в квартиру Мелкумян.

– Какие гильзы? Я тут стоял, у дверей. Никуда не проходил, ничего не трогал.

– Андрей, скажи мне, только честно, откуда ты знал, что у нее шесть пальцев? – очухавшийся после очищения желудка Мелкумян стал чрезмерно подозрительным.

– Эдик, у тебя сегодня мозги не работают? Ты наклонись и посчитай, сколько у нее пальцев на руке.

– Не надо врать! – взвизгнул он. – Ты сразу же сказал, что у нее шесть пальцев на левой руке, а не на обеих руках. Правую руку у нее не видно, но ты-то знал, что с ней все в порядке. Откуда?

В подъезде хлопнула входная дверь, сразу же стало шумно. К нам поднимались по лестнице несколько человек.

– Сейчас начнется! – успокоился Мелкумян. – Сейчас сюда приедут все на свете, кому сегодня делать нечего.

Первым в квартиру вошел высокий широкоплечий мужчина лет примерно пятидесяти, лысоватый, кареглазый, с тяжелой нижней челюстью. Полковник Николаенко. Я сегодня мельком видел его в областном УВД.

– Что здесь случилось? – Николаенко по-хозяйски прошел к убитой, наклонился и в ужасе отпрянул.

«Ого! – мелькнула мысль. – Он ожидал здесь увидеть кого угодно, только не Лену Лебедеву!»

Медленно выпрямившись, не поворачиваясь к нам лицом, полковник достал из заднего кармана брюк носовой платок, неспешно отер пот со лба.

– Личность убитой не устанавливали? – спросил он спокойным ровным голосом.

– Вот он откуда-то ее знает, – сказал Мелкумян.

– Кто он? – развернулся к нам Николаенко.

– Я, товарищ полковник. Я учился с ней в одном классе.

В квартире повисла неловкая пауза.

«Началось! – невесело подумал я. – Все в точности как было в моих кошмарных снах: я и Николаенко встречаемся у трупа изувеченной девушки».

– Давно вы вместе учились? – спросил Николаенко.

– Мы окончили десять классов в 1978 году. После школы я уехал учиться в другой город и больше ее не видел.

О том, что я встречался с Лебедевой летом 1979 года, я умолчал. Что было тем летом, касалось только меня и ее, и я не собирался посвящать посторонних в наши отношения. Мы одноклассники – для всех этого будет достаточно.

– Вы не виделись почти пять лет, но ты с первого взгляда опознал ее? – подозрительно прищурившись, спросил полковник. – Да на ней лица нет, все кровью залито.

– Я не ее узнал. Ее руку.

Николаенко кивнул в знак согласия, а я подумал:

«Дурак ты, полковник! Если ты ломаешь перед нами комедию, что видишь Лебедеву в первый раз, то почему ты не обернулся, не посмотрел, о чем я говорю? Мало ли что у покойницы может быть с рукой? Может, у нее всего три пальца, а не шесть?»

– А что здесь за запах такой стоит, перегарный? – принюхался Николаенко. – Мелкумян, а ну-ка, иди сюда! Дыхни.

– Да я, товарищ полковник… – залепетал напарник.

– Мелкумян, я отстраняю тебя от дежурства! – отчеканил Николаенко. – Иди в управление и напиши объяснение, как ты посмел явиться на дежурство в пьяном виде. Все! Пошел вон отсюда, алкаш! Разбираться с тобой мы будем на кадровой комиссии.

«Держал бы Эдик язык за зубами, Николаенко бы не тронул его, – подумал я. – Теперь, если Мелкумян кому-то станет рассказывать, что Николаенко неадекватно вел себя у трупа, то все сочтут, что он оговаривает полковника. Мстит ему за отстранение от дежурства».

В квартиру постепенно стали приходить все новые и новые лица: начальник милиции Центрального района, прокурор района, заместитель начальника областного УВД, прокурор области, судебно-медицинский эксперт, следователь прокуратуры, инспектора уголовного розыска, участковый, понятые. Появились даже сотрудники КГБ в штатском. Еще бы! Убийство, совершенное с применением огнестрельного оружия, в ста мерах от улицы, где проходит демонстрация, – это не бытовая «мокруха». Это чрезвычайное происшествие, возможно, посягающее на государственную безопасность. Это вызов всему советскому обществу и всей правоохранительной системе в целом.

Пока высокое начальство осматривало место происшествия и обменивалось мнениями, Николаенко вывел меня в подъезд и подробно расспросил о Лебедевой.

Я рассказал полковнику только то, что хотел: я и Лена Лебедева учились в одном классе средней школы № 35, расположенной в Октябрьском районе города. После окончания школы я ее не видел, где работала – не знаю. Как оказалась в квартире в центре города и кому принадлежит эта квартира – понятия не имею.

– Я тоже где-то ее видел, – сказал Николаенко, морща лоб. – По-моему, я встречал ее в обкоме профсоюзов. Или в горкоме? Где-то там… Хорошо, Лаптев, я тебя понял. Сейчас иди к подъезду, я тут определюсь и дам вам задание.

Задание, полученное мной и группой инспекторов ОУР Центрального района, было обычным – совершить поквартирный обход дома, опросить жильцов: кто что видел, кто что слышал. Мне достался первый подъезд.

Из двадцати квартир в подъезде жильцы были только в трех. Ничего не поделать, праздник, все еще на демонстрации. В двух квартирах мне открыли дети дошкольного возраста, в третьей – низенькая, полная, аккуратно одетая старушка. Волосы ее были убраны назад полукруглым гибким гребнем. Ни в одном магазине я не видел в продаже таких гребней, но у каждой уважающей себя старушки он был.

Запах в квартире свидетельницы был отвратительнейший! Вдохнув его, я почувствовал, как желудок непроизвольно сжался в спазме, грозя выплеснуть содержимое наружу. Запах застоявшейся кошачьей мочи, перемешанный с «ароматом» жаренной на комбижире картошки и вареной салаки – это химическое оружие, такое же ядовитое, как горчичный газ иприт.

Взглянув на двух трущихся о ноги хозяйки котов, я понял, с чего надо начинать разговор.

– У меня тоже дома есть кот, – соврал я.

Старушка расплылась в улыбке. Пригласила меня на кухню. Контакт был установлен.

– Сама-то я ничего не могла видеть, у меня окна на детский сад выходят. – Старушка все порывалась напоить меня чаем, а я вежливо отказывался. – А вот двоюродная моя сестра Полина, она в доме напротив живет, она точно все видела. Она, сестра моя, целый день-деньской в окно глазеет да глупые стишки пишет. Но тебе она ничего рассказывать не станет. Она крепко на советскую власть обижена – в сталинские времена больше десяти лет по политической статье в лагере просидела.

Закончив обход подъезда, я по собственной инициативе пошел к Полине Александровне.

Бывшая узница сталинских лагерей встретила меня неласково.

– От тебя, мент, парашей пахнет, – сказала она вместо приветствия. – Это ты у сестры моей, крысы подзаборной, побывал? Признавайся, она тебя ко мне подослала?

– Полина Александровна, я пришел к вам как к специалисту, проконсультироваться.

– Чего, чего? – опешила старушка. – Ты меня ни с кем не путаешь?

– Я пришел к вам поговорить по одному конфиденциальному делу. Вы впустите меня или мы будем в дверях разговаривать? У вас соседи не любопытные? А то уже, поди, стоят под дверями, подслушивают.

Старуха неохотно разрешила мне войти.

– Полина Александровна, что означает у молодой женщины наколка в виде силуэта ящерицы?

– «Хрен догонишь, хрен возьмешь, а догонишь – хвост оставлю!» – не задумываясь сказала она.

– Вот черт, как я сам не догадался!

– Ты про наколку где-то слышал или женщину с такой татуировкой видел? Если женщину видел, то держись от нее подальше, а то обворует. – Старушке явно льстило, что я, офицер милиции, пришел к ней за советом. – И не вздумай на ней жениться, – поучала старуха, – это тебя до добра не доведет.

– Как я на ней женюсь, меня с работы за это выгонят!

– Если с работы выгонят, то все равно не женись. Теперь скажи мне, у тебя кошки дома есть?

– Полина Александровна, я живу в рабочем общежитии. Нам запрещено иметь домашних животных.

– Как выйдешь на улицу, проветри одежду, а то люди от тебя шарахаться будут. Запомни, запах кошачьей мочи – самый стойкий запах на свете. Точно тебе говорю, час у моей сестры в квартире пробудешь – все, одежку можно выбрасывать.