Среди тех, кто верил этим слухам, была вдовствующая императрица. Она была настолько уверена в том, что Филипп имеет сильнейшее влияние на ее сына, что приказала дворцовому коменданту, генералу Петру Гессе, все разузнать об этом человеке. Мария Федоровна была убеждена в том, что он был «сатанистом», агентом международного масонства, желающего подчинить себе русскую монархию. Гессе поручил это дело Петру Рачковскому, главе заграничной агентуры Департамента полиции в Париже. Рачковский быстро сообщил, что Филипп «личность темная и подозрительная», шарлатан, занимающийся черной магией, и «еврей», имеющий связи со Всемирным еврейским союзом. К своему отчету он приложил статью из «Le Temps», в которой Филиппа называли шарлатаном и самозваным гипнотизером и где приводилась информация, полученная от французской полиции. Когда Гессе показал этот отчет Николаю, император лишь взглянул на документы, разорвал их в клочья, бросил на пол и растоптал. Затем он приказал министру внутренних дел Вячеславу фон Плеве немедленно прекратить расследование Рачковского, а Александра попросила Милицу принести Филиппу искренние извинения за те неприятности, которые Рачковский мог причинить ему и его семье15. В октябре Плеве уволил Рачковского, чтобы доставить удовольствие императору. Дело Филиппа сыграло определенную роль в этом увольнении, хотя и не являлось решающим фактором. Великий князь Сергей Михайлович, брат Сандро, начал распускать слухи о том, что, прочитав отчет, Николай приказал уволить Рачковского в двадцать четыре часа. Говорили, что Филипп через Милицу прислал императору письмо, в котором писал, что «сами небеса» требуют увольнения Рачковского.
В июле в Петергоф приехала сестра Александры, Элла. Она пыталась поговорить с ней о дурной репутации Филиппа. 23 июля Александра писала Николаю: «Она слышала о нем много очень неблагоприятных вещей и говорила, что ему нельзя доверять. Я не спрашивала, что о нем говорили, – я объяснила, что все это проистекает из ревности и любопытства. Она сказала, что все это было окутано тайной. Я же отказалась, сказав, что мы все делали открыто, и в нашем положении никогда и ничего нельзя скрыть, потому что мы живем на глазах всего мира»16. Александра не прислушалась к предостережениям Эллы. Всего за день до этого она написала Николаю, направлявшемуся в Ревель (ныне Таллин) на переговоры с кайзером Вильгельмом, поразительное письмо: «Так ужасно отпускать тебя, зная, какие трудности тебя ожидают. Но наш дорогой Друг будет рядом с тобой, и он поможет тебе ответить на вопросы Вильгельма».
Филипп вернулся в Россию в начале августа. Николай и Александра были в восторге от того, что видят его. 25 августа 1902 года Николай записал в своем дневнике: «Счастливый день – около 5 ч. на Знаменку приехал “наш друг”! […] Обедали и провели весь вечер на Знаменке в обществе “нашего друга”. Что за радость его видеть!» Но в это время в семье произошел кризис. Летом стало ясно, что с императрицей что-то происходит. Живот ее не увеличивался, и не было никаких признаков того, что плод развивается. Тем не менее во дворце строили планы появления нового долгожданного ребенка. Были заготовлены императорские манифесты по поводу рождения наследника. Весьма неохотно Александра все же дала обследовать себя доктору Дмитрию Отту, лучшему гинекологу России. И тот установил, что императрица вовсе не беременна. Это был тяжелый удар. Чтобы выйти из неловкого положения, было объявлено, что у императрицы произошел выкидыш17.
31 августа смущенная Александра была вынуждена сообщить правду вдовствующей императрице и другим членам семьи, а потом они с Николаем уехали к Филиппу в Знаменку. Тот постарался утешить царственную чету, требуя, чтобы они позабыли про «всякое горе». Николай записал: «“Наш друг” говорил чудесно!» Но семья не была готова забыть все так легко. 2 сентября мать Николая и его сестра Ксения приехали во дворец, чтобы узнать, что это за странный француз, который так близок императорской чете. Супруги утверждали, что ничего плохого в их отношениях с Филиппом нет, что они никогда ничего не скрывали, а просто не говорили лишнего, Ксения была подавлена. В тот день она написала княгине Александре Оболенской, которая долгое время была фрейлиной вдовствующей императрицы: «А тайна все-таки остается тайной – кто он такой, мы так и не выяснили! Они сказали, что он очень скромный человек и что с ним приятно говорить, т. к. он так хорошо понимает вещи и говорит. Но все-таки и то хорошо, что la glace est rompue! [лед тронулся!]». Раздраженный Николай 3 сентября записал в дневнике: «Вообще о нем разносят такой вздор, что тошно слушать, и не понимаешь, как люди могут верить чепухе, о кот. сами болтают». И многое из того, о чем болтали, действительно было чепухой. Великий князь Константин Константинович (КР), дядя Николая, верил слухам о том, что Филипп присутствовал на заседаниях Государственного совета18. Он же верил слухам о том, что Николай отдает приказы министрам, опираясь на советы Филиппа, – судя по собственным словам Николая и Александры, это действительно могло быть правдой. Государственный секретарь Половцов считал, что история с ложной беременностью, которая могла быть результатом гипноза со стороны «авантюриста» Филиппа, постыдна. «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно», – записал он в своем дневнике19.
Николай не обращал никакого внимания на беспокойство родных. 11 сентября он прибыл в Курск на военные маневры. «Не знаю, почему, но перед прибытием сюда сегодня я чувствовал себя так спокойно, – писал он Александре. – Это исполнение обещания “нашего друга”»20. Что это было за обещание, нам неизвестно, но слова царя отражают его абсолютную веру в способность Филиппа предсказывать будущее. В тот день, когда царь прибыл в Курск, Элла написала вдовствующей императрице о своем разговоре с Александрой и о беспокойстве, которое вызывают у нее встречи императора с человеком типа Филиппа. Она понимала желание Николая общаться с интересными людьми «без положения в обществе», но считала, что ему нужно быть очень осторожным и делать это только в присутствии других людей, иначе возникнут пересуды. Боже сохрани, если подобные встречи будут происходить втайне, поскольку это может иметь «фатальные последствия». Элла испытывала серьезные подозрения в отношении Филиппа и характера его отношений с ее сестрой и зятем. Она осуждала «черных принцесс» (их она называла «тараканами») за то, что они привезли Филиппа в Россию. Элла считала, что сестры используют оккультизм для того, чтобы управлять императором и императрицей. «C’est un crime», – так мать Николая описывала положение при дворе21.
В последний день августа Ксения снова написала княгине Оболенской:
«Теперь я уже больше не сомневаюсь, что то, что было с АФ, было внушение, но они сами этого не знают. Впрочем, она созналась сестре, что раз молилась с Ф. Странно, но и страшно все это, и Бог знает, чем это кончится! Боюсь, что знакомство с ними и дружба с теми не прекратится, – все останется по-прежнему, а мы останемся в дураках. Впрочем, теперь молчать-то мы больше не будем, но только надо умело за это приняться, а это не так легко, – они совсем подпали под его влияние. Многое могла бы рассказать, да только неудобно об этом писать»22.
К осени слухи о Филиппе распространились за пределами двора и аристократического общества и стали всеобщим достоянием. Русский журнал «Освобождение», издаваемый в Париже и Штутгарте, в октябре опубликовал статью, в которой утверждалось, что Филипп приобрел такое влияние, что без его разрешения царь не принимает ни одного решения ни касательно личной жизни, ни в государственных делах. Страной управляет человек, который утверждает, что может общаться с душами умерших и готов сделать императрицу беременной посредством «психологического лечения»23. Хотя журнал был запрещен в России, его доставляли контрабандой и передавали из рук в руки.
