====== 1. Бессонница ======

Ночи на Тисовой были сначала безумными, страшными и болезненными — тело утром ныло, видимо, мышцы сводило судорогой. Ему снились Василиск, мертвая Джинни, мертвый Рон, рыдающая Гермиона рядом и… смеющийся директор. Этот сумасшедший смех и был последней каплей, и он просыпался и больше не мог заснуть, хватая ртом горький и тяжелый воздух, пока не вспоминал наконец, что умеет дышать. Гарри даже завтракать почти не мог, так его мутило. И с этим надо было что-то делать…

Он стал стараться спать как можно меньше, для чего даже начал делать летние задания, сперев у Дадли небольшой фонарик, а потом и комплект батареек к нему. И ему совершенно не было стыдно или страшно, если вдруг найдут. Но щель под дверью он тщательно закрывал тряпками, точнее собственной одеждой. Еще не хватало, чтобы его от дела отвлекали… От усталости он чувствовал себя почти стариком, но переключение внимания помогало.

Сначала жить было просто тяжело, и даже родственники казались меньшим злом, чем эти треклятые сны. Потом он и вовсе стал ходить, как сомнамбула, тетка даже почти перестала загружать его домашними делами. И не говорила ни слова, если он вдруг отключался посреди дня, даже (о, святотатство!) в гостиной — днем ему, хвала мирозданию, никогда ничего не снилось. Гарри был за это весьма благодарен и мирозданию, и тетке. Даже начал сам убирать посуду после еды, совершенно не обращая внимания на то, как тонкие брови Петуньи Дурсль каждый раз встают аккуратным домиком.

Дадли… нет, он не продолжал гнобить Гарри, он был не совсем уж идиотом. Потому как в чем смысл издеваться над бревном? А кузен непонятным образом этим самым бревном и был. То есть стал. Чтобы понять это, большому Дэ хватило всего пары тумаков, которые оказались проигнорированы так, словно их вовсе не было. Обозлившись, он через день попробовал еще раз, с тем же точно результатом: Гарри был словно вообще неживой. Сначала стало страшновато. А потом просто не интересно. И он со спокойной душой попросту забыл о кузене. Ну ладно, почти забыл.

Вернон Дурсль в течение трех недель прошел все те же стадии, что и его сын. Так что жизнь у Дурслей для Гарри стала более-менее сносной, по сравнению с тем, какой была. Вот только он на это никак не реагировал и был не в состоянии как следует оценить…

А потом в нем словно что-то перегорело, и сны стали казаться просто странными. Противными и странными.

А потом… в нем проснулось любопытство. И он начал задавать вопросы. И вспоминать. И снова спрашивать и спрашивать себя — а как это вообще могло случиться? А почему было так? А не так, например? И не мог на них ответить. Зато удивляться — мог. Прежде всего, самому себе.

Гарри так ждал писем от своих друзей, с первого дня, как оказался вновь на Тисовой аллее, в доме ненавистных родственников… Любые несколько строк от друзей, безусловно, скрасили бы его существование здесь. И то, что он до сих пор не получил даже коротенькой записки, было обидно до ужаса.

Да, он обязательно выяснит причины, как только увидит тех, кто решил, что для того, чтобы называться его друзьями, вполне достаточно общаться с ним в школе. А писать летом, когда он один и ему хуже всего, совершенно не обязательно. Его снова захлестнуло обидой, но вдруг просочилась мысль о том, что, сколько ни дуйся он на Рона с Гермионой, это ничего не изменит. А ведь есть еще и другие странные вещи. И, наверное, он все-таки что-то может изменить. Вот только что именно?

Он опять задумался…

Начал он с самого простого и злободневного.

«Почему родственники так относятся ко мне?

Если я не урод, не придурок, ведь последний год в школе показал совершенно ясно, что я нормальный волшебник. Вот, точно. Волшебник.

Боятся волшебства? Но разве так ведут себя, когда боятся?»

Он вспомнил, как ему рассказывали про крысу, загнанную в угол. Кто же это был? Кажется… нет, лицо ускользает из памяти… Но смысл он вспомнил!

И отчего-то это знание о крысе показалось ему истинным. Впрочем, он еще откуда-то знал, что любое утверждение можно и нужно проверять на практике. Плевать, откуда, главное — никто не мешает ему попробовать. Хотя бы в саду или в сарае, точно, в сарае, на мышах, это ж почти что те же крысы, только маленькие!

Откладывать он не стал. Попробовал.

И офигел. Зажатая в угол мышка яростно сопротивлялась, до того, что бусины глаз едва не вылезали из орбит. В конце концов, кроха едва не прокусила несколько слоев ткани, которой он обмотал руку. И ведь извернулась, выскочила, оставляя куски шерсти и капли крови на тряпке, вызвав у него невольное уважение.

«Так вот, значит, как бывает… Значит, и так… можно?» — Гарри был потрясен своим открытием. Но вопросы, снова вопросы… Они его так скоро с ума сведут!

Значит ли это, что поведение родственников изменится, если он не будет угрожать им своим волшебством? Или наоборот, лучше пригрозить? А потом объяснить, попробовать договориться, но уже на своих условиях?

«И все же лучше никогда не давать загнать себя в угол», — услышал он смутно знакомый голос в своей голове.

Ну почему, почему он даже не попробовал учиться беспалочковому колдовству, ведь это было возможно!

Стоп. А это он откуда знает? И кто мог бы его учить? Точно не Дамблдор… Декан? Образ строгой МакГонагалл тоже как-то не вязался с этой мыслью. Перед глазами вставали только книжные полки. Библиотека? Нет, там другие, не закрытые стеклом… Книжный шкаф. Где? Чей?

Ревизия собственной памяти не предоставила ему ничего, кроме очень нехороших подозрений, перерастающих в неприятную же уверенность: кто-то что-то делал с его памятью. И Гарри вдруг понял, что такое настоящая злость. О, нет, Малфой может даже не мечтать довести Гарри так, чтобы он почувствовал что-то похожее. Эта новая злость была невероятной, заполняющей его целиком, согревающей изнутри, яркой и… классной. Она помогла ему почувствовать себя живым.

В конце концов, у него не было ничего своего, кроме его памяти и его тела! Это его и только его, и никому не позволено… Он никому не позволит!

Гарри не видел, как сжались его губы и заиграли желваки, а лицо стало выглядеть взрослее, с жестким, как у хорошего снайпера, прищуром. Он просто продолжал внутренний разговор то ли с самим собой, то ли с воображаемым собеседником.

Сейф в Гринготтсе? Помилуйте, вы еще доберитесь туда. Ну, нагребет он галлеонов, а куда с ними потом? Хотя… он совсем дурак, наверное. Это ж деньги. Можно хоть купить что угодно, хоть комнату снять. А еще того золота, наверное, хватит даже и на дом! Да он совсем ненормальный, что за все это время ни разу не подумал о таком.

Но сейчас с головой его явно что-то происходило. Точнее, в его голове. И Гарри это нравилось.

Во-первых, он спокойно закончил за пару недель все летние задания, что им дали в Хогвартсе. И это оказалось на удивление просто, хотя берясь за перо, он так совсем не думал. Теперь же он легко понимал прочитанное и на удивление все помнил, даже не стараясь специально. И это было просто здорово!

Голова продолжала работать и генерировать вопросы.

Он схватился за тетрадку, толстую, в обложке с красивым рисунком, но немного надорванную. Дадли из-за этого ее просто выкинул, а Гарри совершенно без разницы, было бы где записать, потому что он хочет это видеть. Иначе то, что творится в голове, рано или поздно сведет его с ума.

«Было бы с чего, — вдруг пронеслось в мыслях знакомое ехидство. — Это что, я сам о себе? Мне Снейп ничего не подлил незаметно перед каникулами?»

Он хихикнул, тут же признав эту мысль абсолютно бредовой, и открыл тетрадь. Мысленно показав язык вредному зельевару и ответив: «Э, нет, есть с чего. Теперь — точно есть. А раньше… возможно, вы были правы, профессор».

До его дня рождения оставалось немного меньше месяца.

В тетрадке появились первые строчки… Вопросы, его попытки ответить, одно цеплялось за другое и росло, как снежный ком. Зато в голове хоть немного стало проясняться. А то Гарри даже начал перечитывать учебники, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей, и заодно приятно удивился, обнаружив, что все помнит.