Ш-ш-ших… Так я это ощущаю. Еженощно, когда-то от тягостных мыслей, то от изнуряющей боли не могу забыться во сне. Ежедневно, когда, надевая многоликие маски, пытаюсь абстрагироваться от реальности. И каждый раз понимаю, что не живу, а лишь создаю иллюзию жизни. Но и из этих миражей меня то и дело выдергивают и макают носом в говно вот такие типы…
Ш-ш-ших… Сколько еще твердить себе, что я сильный, что закалился и мне все похуй, что вытерплю что угодно и не сломаюсь?! Это все хуйня. И косой взгляд украдкой, и прямой тычок пальцем каждый раз, как в первый раз, бьет по нервам, словно по незажившей ране. И вроде давно должен наплевать с высокой колокольни, но боль не отпускает.
Наверное, многие думают, что если парни не плачут, то и души у них нет. Но это не так. Нам тоже бывает невмоготу. Только дать волю чувствам — значит проявить слабость. А мужчина должен если не быть, то хотя бы выглядеть сильным. Не жаловаться, не ныть и не перекладывать груз на чужие плечи. Все сам. Молча терпеть и тянуть свою лямку или вот так, стиснув зубы, косить, чувствуя, как душа обливается кровавыми слезами.
Ш-ш-ших… Пальцы крепко сжимают косье и рукоятку. Никогда не косил, но память предков направляет руки, и под эти размеренные взмахи от плеча теплые воспоминания о бабушкиных булочках с маком раз за разом сметаются в зеленый валик. Срезаю опиумные цветы, а в мыслях, словно тот самый Жнец, одним движением сношу головы своим непрошеным гостям. Ш-ш-ших…
Ровно постриженный луг. Запах свежескошенной травы. Пот струится по спине, испарина выступила на лбу и над верхней губой. Жар, и не только в теле — от физического труда, но и в голове — от кипящих мыслей.
Стою на крутом берегу небольшого пруда, что когда-то давно, почти как Бог землю, сотворил для своей спокойной жизни. Там — в другом мире — резвятся мелкие рыбешки, размывая расходящимися кругами мое темное безликое отражение.
Точно. Надо освежиться. Вода. Она смоет с меня грязные взгляды, остановит ход нелегких мыслей. Спинываю кроссовки, сдергиваю рубаху, штаны. Думая, как бы не испугать белизной жопы невинных рыбок, спускаюсь по скользким, заросшим тиной ступенькам вниз. Теплая вода ласкает ступни, голени, бедра, доходит до груди, и я уже чувствую отрезвляющую прохладу бьющих из глубины родников.
Дыхание спирает, а по коже бегут мурашки. Толчок, ложусь на поверхность, что всегда так уверенно держит меня на плаву. Солнце слепит глаза, лишь порой скрываясь за белым пухом облаков, и кажется, будто я парю по небосводу, отраженному в глади воды.
Отчего люди не летают так, как птицы?* Только допотопный идиот мог задать такой вопрос. А вот «Почему не перерождаются, как мотыльки?» — вопрос современного придурка. Но как было бы прикольно завернуться в плотный кокон, распасться на молекулы и проснуться уже другим. Не вынужденным ползать уродцем-гусеницей, а умеющим летать красавцем-махаоном.
Все, что говорится в Библии про право выбора — полная херь. Дал бы Он мне сейчас такое право, разве я бы остался в этой жизни? Неа, я бы захотел в другую. В этой меня ничто не держит. Попробовать, что ли? Хули нам? Это ж так просто — опуститься на дно, вдохнуть полную грудь воды, и больше ни одной мысли…
Погружаю ноги в леденяную темноту, поднимаю руки к теплому солнцу, и пластичная субстанция послушно принимает мое тело, смыкаясь над головой. Перед глазами мутно-зеленая прозрачность хризолита. Солнечные лучи бликуют на тонкой грани поверхностного натяжения. Стайки пузырьков воздуха, так красиво отливая серебром, убегают вверх и щекочут скулы.
Мне не страшно, как было бы страшно, стой я на высоте. Мне не больно, как было бы больно, черкани я бритвой по запястьям. Мне не зыбко, как было бы зыбко на шатком табурете с петлей на шее. Мне никак. Просто немного холодно. Просто с каждым ударом сердца все труднее сдерживать в себе желание взмахнуть руками и оттолкнуться от дна. Просто с каждым мигом все сильнее пережимает спазмами горло. Просто нужно-то всего лишь открыть рот, вдохнуть, и…
Что-то непонятное скользит по щиколотке. Снова задевает кожу под коленом и… беспардонно вцепляется зубами в бедро. Боль такая, что глаза на лоб лезут.
Выдыхая из себя остатки жизненно необходимого кислорода, пускаю пузыри и проклятья чертовой «пиранье», которой в этот драматический момент стрельнуло выкусить из меня кусок постного филея. Отчаянно молотя руками, всплываю на поверхность. Хватаю ртом воздух. Глаза режет. Из носа льется вода, вызывая противное жжение. Отфыркиваясь, отчаянным брассом стартую к железной лестнице.
На последней ступеньке мечется моя кошенка, боязливо трогая темной лапкой воду, мявкает, зовет. Пулей вылетаю на берег.
— Маркизка! Меня какая-то сволочь сожрать хотела! — Вытаращив глаза, пытаюсь разглядеть на ноге кровоточащую рану величиной как минимум с кулак, но на коже нет вообще ничего. Ни проколов от вампирских зубов приблудного ундина, ни присосавшейся гигантской пиявки-мутанта, ни отпечатков челюстей озверевших плотоядных карасей.
— Мммря-я-ям, — нервничает моя девочка, зовет подальше от злосчастного пруда.
— П-п-п-пиздец… — клацая зубами и покрываясь гусиной кожей, сам готов бежать вприпрыжку, настолько замерз в ледяной воде.
«Идиот! Хули раскис! Будь мужчиной! Чего удумал? Ебнулся совсем?! — вычитываю себя и свой ахуевший мозг, что подкинул бредовую идею. — У тебя есть те, за кого ты в ответе, — краем глаза вижу мою хранительницу, что гоняет поодаль мотыльков. — Маркизка, мать, отец. Мои девочки, которым пудрю мозги всякой ерундой. И еще есть Он»…
Елисей… Нет, этому парню мозги не запудришь, и кажется, он сам заморочил мне голову. Он так нравится мне, но все же… Наши отношения мне непонятны. Что самое страшное, они все меньше и меньше походят на игру, и я боюсь их. Давно запретил себе чувства, но отказаться от Лиса не готов. Он какой-то наркотик. Я всего сутки как не был в Сети, но едва сдерживаю себя, чтоб прямщас не сорваться в опутанный паутиной мир.
Туда, где живет мое рыжемордое наваждение. Туда, где он так близко, а на самом деле, может быть, и очень далеко. Я ведь до сих пор понятия не имею, где обитает хитрый Лис. На другом континенте, или на соседней улице. Да это для меня и не важно. Важно то, что я чувствую его присутствие. Вот и сейчас словно кто смотрит в спину, и меня передергивает под этим взглядом. Не отпускает нерв. В голове пульсирует непонятно откуда взявшаяся мысль, что пугает и волнует одновременно.
Меня ведет неведомая сила, тянет к раскинувшейся над водой плакучей иве — свидетельнице моего проступка. Срезаю тонкие прутья с твердой убежденностью, что так надо. Тело натянуто, как струна, звенит. Но нервозность отступает. Все правильно! Мне хорошо, спокойно, будто я достиг аматы*.
Темная комната. Я обнажен. В широкое окно врываются кроваво-красные лучи заходящего солнца и отражаются от растрескавшегося зеркала, встроенного в старинный шкаф. Взгляд через плечо. Отражение…
— Ты будешь наказан! — Он стоит за спиной. Высокий, сильный, негодующий, сжимая в руке пук розог. — Упрись руками в раму. Ноги шире.
Даже мысли нет сказать поперек слово или не подчиниться. Свист прутьев — и ягодицы обжигает болью. Раз, другой, третий… Я терплю — знаю, что заслужил.
— Как ты мог до такого додуматься?! — глухой, строгий голос вызывает дрожь. Прутья по-любовному жарко обнимают спину, обжигают кожу, покрытую татуировками и шрамами.
— Этого не повторится, — шиплю сквозь зубы, но дышать все трудней, как и сдерживать вскрики.
— Ты решил оставить меня в этом мире одного? — Я тону в боли. Погружаюсь в сингулярность, когда время и даже пространство изменяется. Когда с каждым ударом меня отпускает. Когда в голове становится пусто от мыслей, там живут только чувства. Выдыхаю боль. Кричу его имя. Я так хочу, чтобы он прижал меня к себе. Тронул пальцами саднящие полосы, но нет. Новые удары жалят тело.
Горю в лучах заката и внутренним пламенем. Чувствую его взгляд. Он скользит по моей вздрагивающей фигуре. Я возбужден. Кровь кипит в венах, шумит в ушах, но я слышу свист рассекающих воздух прутьев и его голос:
