Филька убрал поскорее свои бумаги в ящик и вышел в сени; окликнул нежданного гостя.
- Да отворяй... чего ты? Не бойсь! Свой! - услышал он сдержанный голос с воли.
- Кто такой свой? - сердито окликнул Филька.
- Софрон...
Меньше всего ожидал Филька такого гостя. Ой, ой! Затрясся от страха: к лицу ли ему теперь скрывать у себя воров и злодеев, когда по цареву приказу всех скрывающих у себя воров надлежит казнить колесованием, а имущество их отбирать в казну? Такая же казнь ведь ожидает и его, Фильку, если узнает власть о том, какие гости его навещают. Похолодевшей рукой он отодвинул задвижку и открыл дверь.
- Переночевать пусти... одну ночь, - прошептал Софрон, входя в сени.
- Милости просим, брат... Милости...
Филька пропустил в горницу Софрона и снова накрепко запер дверь. А когда вошел в избу, то не узнал Софрона: на скамье, сбросив рваную шубу, сидел громадный дядя с русой бородой, волосатый, в рясе чернеца. Да он ли это? Конечно, он, только бородатый стал.
- Что? Или не узнал? - засмеялся чернец.
- Да... бороды-то тогда не было...
- Отросла на вольном воздухе... Не долго.
- А ряса-то зачем?
- Чтобы не узнали... Вот, видишь, ты и то не узнаешь. А другие и подавно...
- Да и верно, я что-то не могу признать. Софроном назвался, а не похож... Не было бы обмана... Иди-ка лучше, добрый человек, от меня... Не вводи в соблазн, - начал хитрить Филька. - Софрона-то, батюшку, я бы как братца родного встретил, за него бы и жизнь положил и свою душу, а тебя впервые вижу и не хочу тебя, чтобы ты тут был у меня в доме. Уходи! А то сейчас десятского позову...
- Да господь с тобой, Филипп! Это я и есть - Софрон.
- Да нет же, какой же ты такой Софрон? Побойся бога! Он, батюшка, все видит... его не обманешь! Зачем же, божий человек, изрыгаешь неправду своими святыми устами? Это нехорошо, грешно... Уходи!
Филька вцепился в рукав Софрона и стал умоляюще просить:
- Уходи, божий человек, уходи, не вводи меня во искушение... не заставляй тревогу в слободе поднимать!..
- Филипп! - выдернул свой рукав из рук Фильки Софрон. - Не рехнулся ли ты? Да разве не видишь, что это я, Софрон, а не кто другой?
- Да не вижу я этого... Лопни глаза, не вижу! Говорю тебе - уйди, не томи меня... Не поминай всуе воина светлого Софрона. У меня и без того голова мутиться стала. Мать родную не узнаю... Не губи, а то я зарежусь... Где мой нож?! - Он стал метаться с блуждающим взором по горнице, сшибая скамьи по дороге. Софрон схватил его, Филька стал диким голосом кричать...
- Филипп, да ты что, ума рехнулся?! - зажал ему рот рукой Софрон.
В это время в наружную дверь кто-то забарабанил. Филька безумно (как сумел) вытаращил глаза.
- Нет, я тебя не пущу, - сказал Софрон, усадив его в угол: - я сам отворю.
- Нет, я! - рванулся Филька.
- Нет... нет... сиди!
- Да как же мне сидеть, раз на меня напал какой-то разбойник, душегуб... братцы, погибаю!!!
И заплакал.
Сильные удары в дверь повторились, потом посыпалась дробь в стену. Софрон быстро выбежал в сени. Филька ему вслед подумал: "Ишь ты, в моем доме распоряжается, как у себя в берлоге"... И стал кусать губы он от досады и страха. Зачем принесло разбойничьего атамана к нему? "Мало ли людей, которым не на плахе, так с голода помирать? Шел бы к ним. А то все норовят ко мне да ко мне... Не архиерейский же я зять - с меня нечего взять... А лезут. Хоть под небеса летай, и там найдут, - что это я уж им так пришелся по нраву?"
Пока он размышлял, сидя в углу за столом, Софрон отпер, впустил во двор Степаниду. Он назвал себя. Степанида крепко обняла его в темноте и поцеловала. От нее веяло теплом и хорошо пахло.
- Увези меня! - прошептала она.
- Зачем?
- Не могу я его видеть! Разлюбила...
- Что так?
- Скушно!
- Он ума не лишился?
- Еще хитрее, аспид, стал, чем, бывало, прежде. Не верь ему. Он не тот, что был. Мне страшно, как будем жить дальше... Сума переметная он!
Однако Фильке надоело сидеть и ждать Софрона. Встал и подозрительно заглянул из двери во двор:
- Милый, куда же ты запропал? - крикнул Филька в темноту, смягчившись.
- Иду! Иду!
Софрон и Степанида вошли в горницу.
- Софрон! - воскликнула Степанида, взглянув на гостя.
- Я самый! Здравствуй, здравствуй...
- Какой же это Софрон?! - в отчаянии попытался продолжать свою игру Филька, но Степанида оттолкнула его так, что он брякнулся на скамью.
- Буде притворяться! - закричала она на него. - Я с первого взгляда узнала, что это Софрон. Протри зенки!
Напрасно ей Филька делал какие-то знаки руками и глазами, она твердо держалась своего. Фильке поневоле пришлось признать Софрона.
- А я-то, а я-то дурак... господи! Чуть было не прогнал его... Вот простофиля, глупый человек! Что же ты, Софронушка, меня не остановил? Право! Ты уж на меня не обижайся... коли бы я знал... Дай я тебя поцелую... - И он обнял Софрона.
После этого, ворча на себя, пошел на улицу и закрыл деревянными щитами окно. В его отсутствие Степанида сказала Софрону с горящими от любви глазами:
- Ты сильный, большой, люблю таких, а он... настоящий Филька! Зачем я тогда не осталась у тебя в ватаге? Как я себя проклинаю! Глупая я, неразумная!
Софрон молчал. Вернулся снова в горницу Филька.
- Ты чего же в Нижний пожаловал? - обратился он к Софрону.
- Выручать из монастыря овчинниковскую дочь... Елизавету...
Лицо Степаниды покрылось красными пятнами.
- Не атаманское это дело! - сказала она сухо, недовольно и покачала головой, глядя с укором в лицо Софрона. Сразу изменилась.
- Надо.
- Зачем?
- Измучают они ее...
- И пускай... Худую траву из поля вон. Не доноси на отца, да еще на человека древлего благочестия... Мы должны беречь друг друга, а ты тем более раскол принял... Одной дороги теперь должен с нами держаться... Изменять не след, - говорила Степанида.
Софрон с удивлением посмотрел на нее.
- Какая же эта измена есть, когда человека от гибели спасаем?
- А какого человека? Девку, предающую отца и тебя предавшую, и многих других ревнителей нашей веры... Может ли истинный раскольщик защищать такую зазорную девку?
Слушал Филька свою Степаниду и диву давался: "Отколь явилось у этой глыбы такое извитие словес?" Откуда такая ярость у Степаниды в защите "ревнителей древлего благочестия?" Ведь не кто иной, как сама же она стала сбивать его не только с пути беспоповщинского вероучения, но и вообще сбивать с путей христианских и внушать неверие в бога и его матерь и всех святых угодников, которые только были, есть и будут... Она говорила с усмешкой: "Захочу, и меня после смерти за святую почтут, - все в руках человеческих"...
И чудное дело: подметил Филька, что стало это с тех пор, как она у Питирима и у Нестерова в прачках пожила. Неужели стирка архиерейского и дворянского белья бабу от бога отвратила? А теперь... она сидит и со строгим лицом обличает Софрона в слабости и холодности его к богу и расколу.
Она начинала сердиться, встречая упорное сопротивление своим словам со стороны Софрона. Он - тоже. В его глазах было непоколебимое упрямство.
Так ничем у них спор и не кончился.
Степанида рассердилась на Софрона не на шутку, даже постели ему не стала стелить, и если бы не Филька, - как хочешь, так и спи: на голых досках, на голом полу. Софрон поблагодарил Фильку и лег молча, подложив под подушку пистоль.
Утром Софрон встал и, не простившись с хозяевами, ушел.
После его ухода Степанида стала на чем свет стоит ругать Фильку за то, что он оставил Софрона ночевать, а не прогнал его.
- Вот теперь так и жди - закуют и тебя самого в цепи и казнят. Разбойника в доме в своем укрываешь... Лишку добр ты! Нам никто добра не делает, а мы всем!
И пошла, и пошла.
Филька попробовал оправдываться, говоря, что Степанида сама так сделала, что он остался ночевать. Вчера он ее останавливал, а она не послушала. Забыла?! Он нарочно притворился, что не узнал Софрона.
