От шума цепей Александр проснулся.

Софрон схватил его за плечи, склонился к нему:

- Бежим, бежим!

Диакон с сердцем отстранил его рукой.

- Не тяготит меня сия нора. Несчастия бежать не рассудно, не хочу обманом скинути железа. Одного в душе желаю, чтоб со Христом мне вечно жить. Для него скорблю, страдаю, крест его хочу носить.

Софрон еще раз тряхнул его.

- Очнись, ужель тебе по душе каторжная подклеть? Владей умом и волею... Бежим!

Александр снова оттолкнул его.

- Бежать - значит страх свой казать злочестивым, а я не страшусь ни муки лютые, ни огня. Бегство не унизительнее ли страданий?.. Мысль моя не убоится никакого испытания... Умру с ней, а не выдам ее... Об этом скажи там, на Керженце... Властем же предержащим всяка душа да повинуется.

Александр смотрел в лицо Софрона немигающим, застывшим взглядом. Он вытянулся, звеня цепями, и, словно во сне, ровным, похожим на бред, голосом произнес:

- Познал тщету земных я благ. Блаженство тот наследует, кто духом нищ, кто слезы проливает, правды алчет, правды жаждет, в кротости, незлобивости, миролюбив и сердцем чист, кто страждет от людей невинно...

- Стой! - схватил его за руку Софрон, трясясь от негодования. Лицо его покрылось красными пятнами. - Человеку гнусно быть голубем, не хочу я в лапы попасть ни соколу и ни кречету, а тем более черну ворону. Богатый и знатный - что медведь пресыщенный в берлоге. Похитили они у бедняков единственную радость свободно любить, растить детей. В венце порфирном и ризе висонной блаженствуют владыки мира сего на спинах рабов своих, а добродетелью, как кнутом, подгоняют. Бог казнит нас бедами, а их ублажает радостью и веселием.

Софрон с негодованием бросил цепь и гордо сказал:

- Уйду в горы, в леса, на Волгу расторгать сплетенные врагами сети. Противны мне предводители благоумные и смиренные духом, - они заодно с царями, боярами и князьями церкви, они предают нас, вводят в обман. Прощай, пустопоп благочинный! Противно мне твое смирение!

Богатырскими руками он ухватился за железные прутья решетки. Они погнулись.

- Помоги! - прошептал Софрон.

Александр попятился в ужасе в угол.

- Не хочешь! - засмеялся Софрон и со всей силой рванул решетку. Посыпалась известка.

Александр перекрестился, попятился к стене и сказал вслед Софрону, скрывшемуся в окне:

- Будь счастлив, юноша!

Слезы потекли по его щекам.

XVIII

Ночью дьяк Иван вернулся в Духовный приказ из подземелья весь растрепанный, глаза в разные стороны, бледный, чумной. Остановился среди кельи и прошептал, с трудом дыша, "вельми непристойные слова, не по чину"...

Но, опомнившись, докончил:

- ...Мати пречистая, спаси нас!

Да в расстройстве неловко повернул задом, толкнув сложенную в углу колонку киотов. Она рассыпалась. Такой шум потрясающий в архиерейском доме произошел, что сам преосвященный епископ сначала сильно закашлялся, а потом торопливо зашаркал туфлями у себя в половине. Дьяк Иван позеленел от страха, нагнулся, начал скорехонько поднимать киоты. Но опоздал - дверь отворилась: в белой ночной рясе на пороге стоял епископ.

- Ты чего тут? - спросил он, сурово нахмурившись.

- Беда! - воскликнул дьяк. - Беда!

Питирим уставился на него удивленными глазами.

- Говори!

Вытянулся дьяк Иван перед епископом и, не переводя духа, выпалил:

- Сию ночь противу четырнадцатого июня известный вашему преосвященству колодник, Пономарев сын Софрон, сломал у тюремного окна решетку, бежал, а после него в тюрьме найдены ножные железа, в коих тот колодник сидел, да деревянный ключ, да гвоздик железный, загнут крючком, которыми знатно те железа отомкнуты...

Питирим, в ярости, схватил дьяка за руку и так рванул его, что, несмотря на свою грузность, дьяк отлетел в угол, как перышко.

- Позвать пристава! - прохрипел епископ, как всегда в гневе прикусив верхнюю губу.

Дьяк от испуга не двигался с места... Минуту длилось молчание. Он, видимо, хотел сказать что-то в свое оправданье.

Питирим теперь дернул его со злостью за бороду:

- Чего стоишь?

Словно из-под земли, выскочил пристав Гаврилов и еле слышно произнес:

- Прощенья молю, ваше преосвященство! Слыхом не слыхивал, видом не видывал, как так мог утечь оный разбойник.

- Зови сторожа! - крикнул Питирим дьяку Ивану, ударив кулаком по столу, и обругался редкостно.

Дьяк исчез.

- Говори скорее! Диакон Александр где? - закричал епископ на Пристава.

- Диакон Александр не пошел за утеклецом, не захотел ослушаться твоей воли...

Питирим приказал ответ держать явившемуся с дьяком сторожу Федорову.

- В канун того числа к Духовному приказу пришед незнаемая жонка, сказал Федоров, - которая спрашивала у тюремного окна колодников, а лицо ее было закрыто, и кого именно спрашивала она, - из караула расслышано не было...

Пристав покосился в ужасе на сторожа...

- Каково имя жонки? - опершись локтями о стол, уставился преосвященный глазами в лицо пристава.

- Не ведаю! - отступил в растерянности тот.

- Так ли? - прищурился епископ. - А ты? - обратился он к сторожу.

- Не ведаю! - пробормотал сторож, посматривая на пристава.

- Иди! - махнул рукою на дверь Питирим.

Пристав быстро удалился.

Питирим подозвал сторожа к себе поближе и, отвернувшись к окну, начал молча перебирать четки.

Несколько минут длилось тяжелое молчание. Федоров стоял красный, весь в огне, мучительно подавлял дыхание, глазки его слезились, бороденка тряслась, выдавая внутреннее волненье.

Питирим продолжал смотреть в окно, как бы забыв о стороже. Вдруг раздался его тихий, какой-то незнакомо ласковый голос:

- Поговорим любовно. Слыхал ли ты, православный человек, какие разговоры той жонки с приставом Гавриловым?

- Многие разговоры она имела и привела еще двух девок, которые девки, как наслыхан я, утеклеца-де сестры, Авдотья и Настасья прозываются...

- А не видал ли ты: не было ли разговоров бывого студента, Пономарева сына, с бабами?

- Не! Не видал!.. - упал в ноги епископу сторож.

- Так-таки и не видал? - улыбаясь, переспросил преосвященный. - И не видал, с кем спали бабы?

- Видал, - тихо ответил сторож, стоя на коленях.

Питирим сказал дьяку: "Уйди". Дьяк Иван ушел.

- С кем?

- Убьет он меня. Разом перешибет.

- За лицемерные и подлые деяния сам же будет наказан смертью. Говори без утайки.

- Грозил мне смертоубийством.

- Пытать буду.

Сторож съежился, заревел:

- Пристав Гаврилов уходил в ночь. С какой женщиной, впотьмах я не разобрал.

- Кто эта жонка? - продолжал наступать на него Питирим.

Сторож шепотом сказал: "Степанида".

- Убирайся! - проскрежетал зубами епископ.

Сторож, пошатываясь, побрел вон из архиерейских покоев.

Питирим зло посмотрел на вошедшего вновь дьяка.

- Допрошу всех самолично. Беглеца повелеваю сыскать большим повальным обыском, многими людьми; искать везде накрепко, не взирая на чины. Пристава - в кандалы.

Дьяк низко поклонился.

- Бог в помощь! - благословил его епископ, смягчившись.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В эту же ночь дьяк Иван верхом на взмыленном коне объехал всех приставов, ландратов, фискалов, военачальников города с секретным сообщением о побеге опасного колодника. К заставам нагнали ярыжек и солдат. Ловили всех, кого ни попало, и тащили за ворот в острог: кого к Дмитровской, кого к Ивановской башне. Сажали в колодки и обряжали в цепи на общих основаниях с держанием до розыска.

Ночами по квартирам, словно мыши, шмыгали ярыжки и искали беглеца под нарами и койками, на печках, в чуланах и на чердаках.

И стали ломать головы служки архиерейские и епископ сам: куда мог направить стопы свои беглец? Приходили в Духовный приказ и губернатор Ржевский, и его помощник Волынский Иван Михайлович, и бургомистр Пушников, осматривали казематы и диву давались: какую силу должен иметь такой человек, изломавший тюремные решетки. Затем, вместе с Питиримом, сидели и гадали - где скорее всего можно накрыть утеклеца. То, что дорога одна лежит для всех бегствующих колодников - заволжские леса, - всем было ясно. Выходили на берег и смотрели в сторону лесов.