Серебристо-белое сияние… Оно везде, оно ослепляет, хоть сейчас не утро и солнце не светит. Даже ночь теперь стала всего лишь тенью дня, и это сродни издевательства над теми, кто привык быть во тьме. Кто привык быть Тьмой. Впрочем, не думаю, что Здесь таких много. Такое впечатление, что одна я. Одна… Одна, чтоб его!

Из горла снова вырвался рык, на миг оглушив. Заставив прислушаться к собственному сбитому дыханию, учащенному сердцебиению… К падению ещё тёплого тела на холодную хрустящую неровную поверхность. Безупречно белый до отвращения снег рассекают тёмно-алые маленькие ручьи, делящие его, словно полотно художника, на мелкие кусочки. Растекаются узорами вен и артерий, ничуть этим не портя картину. Наоборот, украшая, делая живым этот чертов снег. Который давно мёртв. Как и убитый мной убийца.

Убитый убийца. Это почему-то смешит. И сдержать этот странный смех не выходит. Убив одного нельзя уменьшить число убийц в мире. А мне плевать. Просто плевать на это. И на тот факт, что этот преступник теперь не заберёт жизни невинных, тоже глубоко плевать. Хочется раздробить ему кости, оторвать конечности, выдавить глаза, разрушить к чёртовой матери ближайшие дома и фонари. Но вместо этого сжатые в кулак пальцы только с силой врезаются в кирпичную стену здания, оставляя вмятины. А потом сдержаться всё-таки не получается. И на грязной от крови поверхности появляются ещё несколько вмятин после череды ударов об неё мёртвого тела. Бесшумно сделать это, конечно, не выходит. Но беспокоиться по этому поводу не нужно: отовсюду слышны праздничные песенки и осточертевшие уже давно мелодии. У всех в квартирах работают телевизоры, очевидно. Никто не придаст значения какому-то глухому шуму с улицы. Мало ли, люди какие-то разбушевались, может.

Кто-то ещё умудрился развесить снаружи новогодние гирлянды, теперь раздражающие взор своим мерцанием. А кто-то на железной поверхности двери коряво вывел краской надпись «Верьте в чудеса!» Видя такое, слыша эти идиотские песни хочется по меньшей мере скривиться и сплюнуть. По большей — уничтожить того, кто всё это придумал, стереть память об этом дурацком празднике раз и навсегда.

Верьте в чудеса. А то. Никому и в голову не придет наконец осознание того, что в них не верить надо, а делать самим. Самим, мать его, а не без конца надеяться, что чудо из ниоткуда свалится. Но, конечно, это ведь всё осложняет, людей это не устраивает! Пропащие создания…

Ничто не приходит, не сваливается из ниоткуда. Сам не сделаешь — твои проблемы. И какая разница уже, оставался ли шанс что-то изменить, исправить, сохранить… Всё. Всё уже произошло, можно теперь только метаться от безысходности.

— Ну его во Тьму!

Нет-нет… Стоять… нет. Я не стою уже. Противно. От самой себя противно. Колени в перепачканном кровью снегу. И руки. Чёрные когти разрезают ледяную поверхность в два счета. Глазам снова больно. Они, наверное, тоже леденеют. Нет, он… Он бы этого не одобрил. А чтоб же ж…

Надо бы на что-то отвлечься. Но снег… он повсюду, он неизменно напоминает, воскрешает в памяти уже не раз проклятый мной день. Под этим чертовым снегом был похоронен тот, от кого всегда исходило нескончаемое тепло. Всегда. Благодаря ему я не замерзала. А сейчас?.. Сейчас рядом, везде вокруг только этот холодный спутник зимы.

— Оденься нормально, слышишь? Мне скоро надоест это повторять…

Обеспокоенный, давно ставший привычным голос заставил губы расплыться в идиотской хитрой улыбке. Надоест, а как же. Он совсем не умеет врать. Это было бы заметно, даже, если б я не могла различать ложь.

Не любимый, не брат, не друг. Защитник. Иначе его назвать я не смогла. И по-своему любила. Как и он меня.

— Так, а ты меня согрей, — невинно пролепетала, оглянувшись на него и встретившись со взглядом ярко-огненных глаз. В них плескалось неподдельное беспокойство, усталость и некая обреченность. И это уже само по себе согревало не хуже горячего чая, зимней одежды или тёплых прикосновений. Но меня всё-таки заключили в замок объятий, положив голову мне на плечо и тихо вздохнув.

— Доиграешься, манипуляторша.

— Так себе угроза, — хихикнула я, наслаждаясь полученным теплом.

— Это не угроза, а обещание.

— Пообещай лучше, что будешь рядом и дальше, — говорю, просто желая услышать это снова. — Ну или повтори.

— Я никогда не уйду и всегда буду рядом, родная, — с усмешкой таки произносит он, вдыхая запах моих волос. — Пока ты не пожелаешь иначе.

Почувствовать, как кожу разрезают свои же когти, не вышло. Видимо, пальцы таки замерзли. А я ещё думала, что это невозможно теперь, с изменённой физиологией. Впрочем, не всё ли равно. Я же…

— Я не… не желала иначе. Так почему же…! — хочется разбросать этот снег, убить ещё какого-то бандита, сломать что-нибудь, хоть что-то. А получается только нелепо дергнуться. — Так почему ты ушёл?!..

Риторический вопрос, наверно. Но мне и на это плевать. Надо куда-то деть это. То, что колет, режет и выворачивает изнутри. Пусть частично… пусть временно. Надо. Иначе это совсем сведёт с ума, убьет. А мне и так жить недолго.

— Эльс!

Окрик, хоть и негромкий, оглушил, словно выстрел. Плечо сжали крепкие пальцы, заставили обернуться. Взгляд зелёно-голубых глаз на время вышиб из головы все мысли. Отвлёк-таки. Наконец. Злость, раздражение, беспокойство — всё это в нём отразилось. Но всего на миг. Потом эти эмоции сменились временным замешательством.

— Эльс, ты… Да какого ж…

Да, вид у меня наверняка отвратительный. Впрочем, Рес меня однозначно видал в состоянии и похуже. Хотелось к нему потянуться. Забыться немного, ненадолго. Силы только куда-то словно испарились. К счастью, признаваться в этом не заставили. Алхимик первым ко мне склонился.

— Эльс, это уже совсем…

— Совсем никуда не годится, — сама закончила фразу я, пока он помогал мне подняться, и попробовала улыбнуться. Наверное, пробовать не стоило.

Рес замер на несколько секунд, глядя мне в глаза. Может, хотел так что-то для себя выяснить. Он внимательнее меня, это точно. И знает меня наверняка больше, чем я сама. Но что он сейчас может найти в чёрных, сливающихся со зрачками радужках, я не знаю. Разве что отражение тех чертовых гирлянд.

— Это ещё мягко сказано, — сухо подметил маг в ответ. — Пойдём.

Легко сказать. Двинуться сразу не вышло. Только легонько пошевелить пальцами и спрятать когти. Не хочется его ими поцарапать.

Он что-то хотел сказать, но передумал, прикусил губу. А я наконец стала снова чувствовать свои руки, чем тут же и воспользовалась, притянув его лицо к себе. Поцелуй получился каким-то рваным. Губы тоже успели обветриться и похолодеть, не сразу ощутив тепло других, родных. На этом всё и оборвалось бы, если б меня не притянули ближе и не поцеловали в ответ, даря желанное тепло и провожая этим в забытие. Я и сама не заметила, как глаза невольно закрылись, и всё вокруг поглотила теперь особо приятная и долгожданная тьма.

*

Праздничная ночь продолжалась до самого утра. Гирлянды не гасли, песни не утихали, и никто не заметил скользившую по улицам тёмную фигуру мужчины, несущего на руках неподвижную девушку. И лишь днём по новостям передали весть о странной и таинственной смерти преступника, уже несколько недель пугавшего всех в округе и убивающего детей. Было очевидно, что он умер насильственной смертью, только не получилось найти ничего, что помогло бы определить личность убийцы. Будто в шутку, весьма нелепую, ведущий нарёк произошедшее ночью новогодним чудом.

Никто так и не расслышал нервный громкий девичий смех, отдающийся эхом от стен и исчезающий в отголосках любимого многими праздника.