Когда скрип в доме повторился, Тенуин первый рванул на веранду:

– Ждите здесь.

– Ну конечно… – буркнул Гром и последовал за ним.

Помедлив, на веранду пошли остальные. На улице задержались Феонил и Шанни. Эрза сама приказала юному следопыту стеречь девушку, чему он, кажется, только обрадовался. Шанни к происходившему не проявила ни малейшего интереса.

Один за другим мы вошли в парадный зал.

Скупые вензеля на дверных щитах указывали, что дом некогда принадлежал богатой, но неродовитой семье.

Тишина. Сумрачно.

Широкая лестница на второй этаж с накренившимися перилами. Земля под ногами на дощатом полу. Потемневшие комоды, шкафы, стулья. Высокая, обмотанная мягкой паутиной люстра с желобом для масла и ольтанской соли.

Посмотрев на трюмо, я вздрогнул. По телу прошла испарина страха. Всего лишь отражение… Обыкновенное пекельное зеркало[5]. Оно сохранилось в целости – я не заметил ни трещин, ни сколов, – но отражение в нем искажалось. В зеркале я был весь скрюченный, залитый бесформенными тенями, будто разводами прикипевшей крови. Сделал шаг. Отражение изменилось, но осталось таким же странным. Моя голова чуть наклонилась, шея неестественно изогнулась, вытянулась.

Посмотрел в зеркало на Громбакха. Он тоже был искажен – перекручен, смят после долгих пыток. В трюмо все отражались такими. Теор – с изломанными руками и ногами, едва удерживавший равновесие на полу. Миалинта – в разодранной одежде, с оскаленным ртом. Эрза, Нордис, Тенуин были давно мертвы и двигались так, словно кто-то удерживал их за привязанные к искалеченным телам веревки.

– Ты видишь? – Я показал Грому на трюмо.

– Что?

– Отражение.

– Никак не налюбуешься, какой ты красивый? Может, оставить наедине? Познакомишься с собой поближе, обнимешь себя, приласкаешь.

Охотнику здесь было не по себе. Но искаженного отражения он явно не замечал.

– Что ты видишь? – шепнул я Миалинте.

Она с непониманием заглянула в зеркало. Не вздрогнула, не поморщилась. Значит, тоже ничего странного не заметила. Пожала плечами. Не стала отвечать.

Опять скрипнула дверь. Наверху!

Тенуин бросился на лестницу. Снизу от ступеней посыпалась пыль. Мы с Громом и Мией ринулись за ним. Эрза, Нордис и Теор остались внизу. Теор вновь не проявил интереса к звукам. Отчего-то считал, что здесь его брата нет.

На втором этаже было совсем темно. Свет едва просачивался сквозь щели в затворенных ставнях.

Коридор. Комнаты с приоткрытыми дверьми. Несколько дверей осели на проржавевших петлях. В междверных нишах – едва различимые картины с изображением леса и цветов.

Кровать с перевернутым и отсыревшим соломенным матрасом, столы, заваленные посудой и кусками обвалившейся штукатурки. Густая паутина по углам.

Никого.

Тенуин склонялся к полу, трогал его кончиками пальцев. Ощупывал стены. Внимательно смотрел на них через бикуляры.

– Что? – прошептал Громбакх, нервно перекручивая в руках топор.

– Ничего.

– Что ничего?

– Тут много лет никто не ходил. Нет следов.

Миалинта провела пальцем по тумбе и показала нам черное пятно на перчатке:

– Здесь все выжгли. Только ничего не сгорело.

– Пойдем отсюда, – прошептал Гром.

Опять скрипнуло. В соседней комнате.

Следопыт резко повернулся на месте. Толкнул дверь. Она не поддалась, только взвизгнула старыми петлями. Тогда Гром выбил ее плечом. Грохот упавшей на пол двери разорвал тишину дома. Теперь не было смысла таиться. Вбежали в комнату.

Никого.

И вновь – никаких следов. Долгие годы сюда никто не заглядывал.

– Эй! – донеслось с первого этажа. – Что там?

– Ищем твоего брата, представляешь?! – огрызнулся охотник и уже тише добавил: – Не нравится мне это.

Подошел к ставням. Выломал их в два удара топором.

– Так-то лучше.

Комнату залил свет. Оживившись, Гром кинул в рот кубик клюта. В последние дни ему приходилось сдерживать себя. Пополнить запасы синюшки было негде.

Оглядевшись, я понял, что мы стоим в небольшом обеденном зале. Прошел вдоль стола. Поднял одну из чашек. Вымазана в чем-то липком. Какая-то слизь с присохшей пылью и хлопьями штукатурки. Приблизился к камину. Заброшен, но пахнет дымом, будто горел недавно, не далее двух-трех дней.

Все зеркала, как и трюмо на первом этаже, отражали нас изуродованными, измученными. Я старался в них не смотреть.

Где-то справа вновь скрипнула половица. На этот раз Тенуин остался на месте. Миалинта с ожиданием посмотрела на него. Позже скрип повторился слева, из другой комнаты. Затем – над нами, на третьем этаже: протяжный, тонкий, оборвавшийся легким металлическим звоном.

– Может, пойдем? – Громбакх расхаживал вдоль стола. – Нет тут никого.

– А скрипы? – спросил я.

– Нет и скрипов.

– Это как?

– А вот так! Благодаря одному умнику нас накачали ядом. И от него, знаешь, у меня второй день в подмышках зудит. Зад чешется и ухо свербит. Понял? И повязка на руке такого цвета, будто ею весь отряд подтирался. Неудивительно, что нам слышится всякое. Подожди, и не такое услышим. Или увидим.

– У меня зад не чешется, – усмехнулся я.

– Ну и гордись этим! Так и напиши на своем гербе и ходи по всем трактирам хвастай.

– Я это к тому, что нужно чаще мыться и менять повязки.

– Ты на что намекаешь? – Громбакх сплюнул густую синюшную слюну и, прищурившись, стал угрожающе ко мне приближаться.

– Постой.

– Что, трухня поджалась? – Охотник игриво крутил топор.

– Да постой ты.

– Как болтать, так язык до пола, а тут портки обмочил?

– Тихо!

Громбакх наконец понял, что я не шучу.

– Прислушайся к своим шагам.

– Ну точно… Зад у него не чешется, зато мозги потекли…

– Слушай! Пройдись еще раз и слушай.

– Сделай, – кивнул Тенуин.

– Начинается… – Охотник поморщился.

Скривившись, начал вышагивать вдоль стола. А потом замер. Понял. Сделал еще несколько шагов, но уже без кривляний, внимательно слушая.

Доски под грондами охотника скрипели как-то странно. С небольшим запозданием. Между его шагом и скрипом половиц был краткий промежуток. К тому же звук получался тихий, почти отдаленный, будто от чьих-то шагов над нами – на третьем этаже. Казалось, там кто-то в точности повторяет движения Громбакха.

Миалинта с подозрением посмотрела на потолок.

– Уходим, – позвал Тенуин.

– Здравая мысль. – Громбакх первым пошел в коридор.

– Что все это значит? – спросила Миа.

– Просто звуки, – неопределенно ответил Тен. – Нас это не касается.

– Как скажешь…

Уходили поспешно, не задерживаясь, не оглядываясь. Хотели скорее покинуть дом, оказаться на улице.

Я шел последним. Подходя к лестнице, взглянул на пролет, ведущий к третьему этажу. Отчего-то захотелось подняться в этот мрак. Ощутить его пыльное прикосновение. Почувствовать, как он обволакивает, прячет от проблем, от суеты, загадок, странностей… Чем больше я вглядывался в царившую на третьем этаже темень, тем глубже дышал. Каждый вдох приносил успокоение. Просто пойти наверх. Один шаг за другим. Одна ступень за другой. Нырнуть в темноту. И ни в коем случае не вскрывать ставни. Замереть неподвижной фигурой. И стоять в отрешении. Просто стоять…

– Эй! – позвала Миалинта.

Я растерянно посмотрел на нее, будто вырванный из дремы.

– Идем!

– Да, да… Иду.

Несмотря на жаркое солнце, вновь оказаться на улице было приятно. Из головы разом испарилась всякая сонливость.

Когда мы вышли на дорогу, из дома вновь донесся скрип; на него уже никто не обратил внимания. Нужно было двигаться дальше. Сейчас, день спустя, сидя на веранде в ожидании следопытов, я вспомнил и тот дом, и те скрипы, заодно вспомнил, что охотник до сих пор не сменил повязку.

– Гром.

– Идут? – Охотник оживился.

– Нет, я о другом. Тебе надо сменить повязку.

– Да, надо, – неожиданно согласился охотник.