Ахнув, старик пал на колени, опередив Крынкина. Полы его черного пальто разлетелись по самой грязище. Трясущимися руками он подбирал книги и все время то ли стонал, то ли охал, носовым платком обтирая с переплетов мутные капли и грязь.
Опомнившись, Крынкин налетел на старика, выхватил у него из рук собранные книги, оттесняя его тулупным задом, и поднял остальные. Что он произносил в душе - неизвестно, вслух же говорил следующее:
- Ах, пап-ппаша, работать не даете... Своих дел у вас нет?!
За чужими надзираете на общественных началах? Этт-тти мне пенсионеры!
Старик вначале опешил. Потом взглянул на Крынкина, руки тем же платком вытирая, и молвил необидчиво:
- Не обессудьте, молодой человек. Так уж судьба сложилась, что мне, кроме вас, и обратиться не к кому.
Тренированным нюхом почуял Крынкин - странное, но неопасное. Он повозился со столиком, выигрывая время, и осведомился:
- А вы от кого?
- То есть как, извините? - старик даже наклонился к нему.
- Ну, вам кто-то посоветовал ко мне обратиться или как? разъяснил Крынкин, не понимая, зачем тратит время на этого дремучего типа.
- Вот оно что, - с облегчением произнес старик - Нет, простите великодушно, никто мне вас не рекомендовал. Я ведь здесь никого не знаю.
Очень странно он последние слова сказал. Улыбка у него какая-то дикая стала, и головой завертел, заоглядывался. Псих, твердо решил Крынкин.
- Нет, никаких рекомендаций. Это просто невероятная удача, что вынесло меня именно на вас. Дар небес! Ведь один вопрос у меня вашему веку, только один, и кому, как не вам, благороднейшего дела вершителю, ответ держать..
Закашлялся старик, мосластые руки к груди притиснул, завибрировал весь от надсады. Крынкин теперь разглядел, что пальцы у него прямо-таки коричневые от табака, а пальто. И вовсе это было не пальто.
Это был длинный сюртук. Швы побелели от старости, а пуговицы были разные - одни медные, другие костяные.
"Ну, дает!" - беспомощно подумал Крынкин, не в силах подумать что-либо другое.
"Ти-ти, та-та та, ти-ти-тииии."
Мимо опять прошел патруль, и у Крынкина даже мелькнула мысль сдать им старика, а самому слинять - подальше и побыстрее. А что он им скажет? Это ведь не кинокомедия с психами и санитарами.
Старик тем временем отдышался, утер губы. Платок между пальцами потемнел, точно в нем раздавили вишню. Он виновато посмотрел на Крынкина, с досадой скомкал платок и швырнул его в сторону.
- Еще раз простите, бога ради, - севшим голосом выговорил он. Вас, молодой человек, извините, как именуют?
- Володя, - машинально ответил Крынкин.
- Владимиром. А по батюшке?
- Петрович.
- Владимир Петрович. Ах, боже мой, боже мой! - непонятно разволновался старик.
- Да что вам, собственно, надо? - возмутился наконец Крынкин. Он, которого даже сертификатные мальчики от восемнадцати до сорока лет уважительно именуют асом, стоит и теряет время непонятно с кем и неизвестно зачем?
Старик умоляюще протянул руку. Глаза его наполнились слезами, губы затряслись. Ему было очень стыдно, но он не мог сдержаться.
- Умоляю вас, Владимир Петрович, голубчик, не сердитесь. Безумно много зависит от вашего ответа, безумно.
Он отер глаза, успокаиваясь. Глубоко и судорожно вздохнул и заговорил:
- Покорнейше прошу вас, Владимир Петрович, вспомните - случалось ли вам встречать такую книгу? Автор ее - Дмитрий Хрисанфович Иванов, полный титул - "Человеческое братство в ожидании Золотого века". Отпечатана сия книга, должно быть, в типографии братьев Айвазовых иждивением Философического товарищества.
Как только речь зашла о книге, Крынкин моментально обрел трезвость мысли и стойкость духа, ему всегда казалось, что любой вопрос на эту тему мгновенно включал у него внутри жужжащие, щелкающие, искрящиеся реле, бешено крутил катушки с магнитолентой, дробно строчил печатающим устройством, а ему, Крынкину, оставалось только дождаться подачи ответа на выход.
Но ответ не поступал. Информация была неполной. Крынкин помедлил раздумывая, а потом спросил:
- А года нет?
- Какого года? - не понял старик.
- Ну, года издания?
- А-а-а, простите, Владимир Петрович! Тысяча восемьсот восьмидесятый или восемьдесят первый - старик, извиняясь, развел руками, - более точных сведений, увы, не имею.
Крынкин подумал еще. Старик примостился у облицованной серыми изразцами колонны и смотрел на него с надеждой и страхом. Он, видимо, сильно замерз часто вздрагивал и подгибал пальцы в рукава своего дурацкого сюртука.
Вообще-то я не букинист, - неопределенно сказал Крынкин, разряжая молчание. Ему давно хотелось уйти, но не давало не к месту задетое профессиональное самолюбие. Я ведь живыми книгами торгую.
Старик вдруг отодвинулся от колонны.
Что такое? - протяжно спросил он, поднося ладонь к уху. - Что значит "живыми"? Мертвых книг, сударь мой, не бывает!
Крынкин недоуменно смотрел на петушившегося старца.
Не в обиду вам будь сказано, сударь мой, - наседал на него размахивающий руками старикашка, - глагол "торговать" к книге не применим! Да-ссс! Совершенно ей чужд! Торговать книгой, как пуговицами, мясом, дровами, - омерзительно! Осквернять святое дело!.
От гнева и натуги старик опять зашелся в кашле. Но, держась за тощую грудь, хрипел сквозь приступ:
- Их надо раздавать!.. бесплатно!.. бесплатно!.. на улице!.. в лавках!.. в деревнях!..
Подождав, пока старик смолкнет, Крынкин иронически спросил:
- А кто ж вам их за бесплатно изготовит, папаша?
Выпрямившись, старик хрипло, но торжественно молвил:
- В грядущем, сударь мой, каждый сочтет наиблагороднейшей из обязанностей хоть малым содействовать просвещению и возвышению человека!..
Критически оглядев его. Крынкин ответил.
- До грядущего дожить надо, папаша!
Вздрогнув, будто его кольнули, старикашка изумленно уставился на Крынкина, но вдруг его глаза сощурились, и Крынкин увидел, что в них мелькнуло новое, очень неприятное ему выражение.
Подумаешь... И не таких видали. Недавно один недоумок отдал ему без всякой доплаты и "Стамбульский экспресс" и "День Орла" за какого-то разлохмаченного Одоевского, которого никто больше не читал и читать не будет.
Стоп. Что-то мелькнуло. Ну конечно! Крынкин торжествующе улыбнулся старику и щелкнул пальцами:
- Ликуйте, палаша! Вспомнил!
- Да, сударь?.
- Точно! Года два назад попросили меня найти это самое "Человеческое братство". Сперва через знакомых, а потом сам явился. Историк, что ли. Я нашел, да только не продали - книга здорово редкая. - Крынкин невольно понизил голос, со стариком что-то творилось. Потом, говорят, ее целиком реквизировали еще при царе. Считанные экземпляры остались.
Старик словно собирался молиться. Руки были сжаты перед грудью, глаза устремлены куда-то вверх, на лампу дневного света.
- Боже мой, боже мой, - захлебывающимся шепотом говорил он. - Вот, ничего не надо больше. Был человек, хотел найти, нуждался, искал, прочел. Ради одного этого...
Он вдруг скрестил руки на груди и выпрямился. Седые волосы засыпали воротник, глаза сверкали.
- Да, ваше превосходительство! - фальцетом выкрикнул он. - Да! Просчитались! Именно оставлен след, и не на песке! Господин полковник, жандармская крыса!
Стараясь сделать все быстро и бесшумно, Крынкин запер киоск и нацелился умотать. Но старик очнулся, суматошно взмахнул руками и бросился к нему. Вцепившись в рукавицу Крынкина, он затряс ее восторженно и благодарно!
- Владимир Петрович! Милый вы мой, дорогой! Если бы вы знали, что вы для меня сделали!
Роясь свободной рукой в карманах старик причитал.
- И одарить-то мне вас нечем!
Крынкин высвободился, отступил назад и сказал, брезгливо отряхивая тулуп.
- Да не надо ничего. Шли бы вы домой...
Старик все суетился, бормотал что-то, и терпение Крынкина с треском лопнуло.
