Прыжок в неизвестность
Глава1
Самолет прилетел утром и сел прямо на косу. Пилот вылез и, подняв летные очки, пошел осматривать «взлетную полосу». Он долго ходил, отшвыривая ногой какие-то незначительные камушки и весь вид его как бы говорил: – «Сесть-то мы сели, а вот как взлетать будем»?
Наконец он кончил осмотр и пошел к самолету.
Векшин прощался с товарищами. Валентин вырвал из альбома рисунок и подарил ему. Любовь Андреевна говорила, что передать Луговому.
Подошла попрощаться и Надежда Николаевна.
– Жаль, – сказала она. – Я думала еще поездить с Вами.
– Мы еще увидимся, – сказал он.
– Я надеюсь на это, – улыбнулась она и спросила: – Вы на меня не сердитесь?
– За что?
– Так, за глупые разговоры.
– Отчего же, – сказал он. – Конечно не сержусь.
– А все-таки жаль, сказала она. – Вот у меня всегда так, предполагаешь одно, а получается другое.
Они стояли друг против друга. Ему казалось, что чего-то основного, самого главного, он ей все-таки не сказал, но в чем это главное, он, пожалуй, не знал и сейчас.
Его позвали.
– Ну, до свидания.
Он торопливо пожал ей руку и побежал к самолету и, только когда под крылом все убыстряя ход понеслись камни косы, он вдруг понял: он хотел сказать, что счастье, построенное на разрушении чужой семьи, никогда не может быть ни полным, ни долговечным. Поймет ли она это?
Промелькнули палатки, ему махали руками, потом горизонт покачнулся, земля встала на дыбы, закрыла небо, нацелилась на него пиками вершин, а когда все стало на свое место и тайга и палатки были уже далеко внизу, под крыло самолета медленно подплыла синяя гладь воды.
Векшин оглянулся. Столетов сидел позади него на втором сиденье и широко раскрытыми глазами изумленно смотрел вниз. Векшин улыбнулся и тоже перенес свой взгляд на реку и ее берега. Они летели на высоте трехсот метров и он мог наблюдать, как справа от него левый берег реки расстилался ровным широким зеленым ковром, чуть холмясь по горизонту, а правый берег, от него слева, за широкими пойменными террасами круто вздымался кверху своими кряжистыми вершинами, некоторые из которых были покрыты снегом. Иногда скалы прорывались к самой реке и тогда, как правило, синяя гладь воды покрывалась рябью перекатов и белыми гребешками бурунов.
Общая картина пройденных маршрутов отсюда, сверху представлялась теперь перед Векшиным зрительно, ощутимо. Появлялись новые мысли, обобщения. Достав пикетажную книжку он торопливо записывал свои соображения, как и откуда по его мнению тянется гряда изверженных магнитных пород, выходы которых были подсечены им на Веснянке и эта картина была так захватывающа, что он забыл о самом факте полета. Земля как бы раскрылась перед ним в своей глубине и, когда он снова почувствовал прикосновение ее поверхности, это был уже Чернорильск.
Он так и вылез – в одной руке пикетажная книжка, в другой карандаш. Следом за ним вылез и Столетов. Его лицо все еще продолжало сохранять следы пережитого в полете и, когда твердая почва вернула его, как и Векшина, к действительности, он тихо прошептал:
– Здорово все-таки работать в Экспедиции.
В город они пошли берегом. Как ни велико было желание Векшина узнать, зачем его вызвали, он не мог обойти двухэтажное каменное здание почты.
В маленьком окошке он действительно получил семь писем и две телеграммы. Телеграммы он вскрыл тут же. Мама и Ирина поздравляли его с днем рождения Витюшки. Он тут же ответил им и стал просматривать письма. Мама писала, что дома все благополучно, тревожилась почему от него так долго нет никаких известий. Кирилл, старый товарищ Векшина по предыдущим экспедициям, в ответ на его восторженно-разочарованное письмо, как и Леонтьев, обозвав его «лириком», писал далее: «…Смотри, чтобы деревья не заслоняли от тебя леса. Помни, что геолог в поле, это бухгалтер, бухгалтер-ревизор, который ревизует и учитывает ценности скрытые природой… А Берегова-Сережина я знаю. В прошлом он был геологом, но помешанный на ложной романтике, самовлюбленный и оторванный от народно-хозяйственных задач, которые мы решаем, он оказался непригодным к настоящей, творческой, научной деятельности и перешел на административную, к которой он еще менее способен. Геологи у нас называют его „хозяйственником“, хозяйственники считают геологом, а в общем и те и другие сходятся на том, что он, как у вас правильно выразились, „пистолет в шляпе“…».
«Дорогой наш папулька, – писала Иринка. – В воскресенье, как обычно, ездила на дачу к Витюшке. Он замечательно поправился, говорит чисто, чисто: «молоко», «вода», «пить», «бабуля» и некоторые новые слова. Очень забавно выговаривает: «пацаца» – купаться, «кацаца» – качаться. Сейчас много земляники, ходим собираем. Витюшка замечательно ест ее, посыпает сахаром и с молоком… Я пишу, а Витюшка играет с мячом и говорит: «пивет папе». Сейчас забрался ко мне на колени, не дает дописать письмо, говорит: «мама, сам».
Читать мешали. Кто-то кому-то нетерпеливо объяснял по телефону, что в верховьях выпали дожди и вода прибывает, грозя затопить выгруженные на берегу грузы. Его не понимали или не хотели понять и он настойчиво повторял:
– Вода, вода прибывает. Срочно нужен транспорт. Да, транспорт же я вам говорю…
Векшин сунул письма в карман и вышел. Он перечитает их потом, когда никто не будет ему мешать. Сначала письмо матери, потом Кирилла, потом Ирины. Он разложит их по числам и будет читать, читать, читать…
Он шел по берегу полный мыслей о доме, взглядом вернувшегося человека оглядывая знакомый берег. Почти ничего не изменилось за время его отсутствия. Разве только что оживленней стало, да грузов прибавилось.
Он сразу вспомнил слышанный на почте телефонный разговор и остановился. Ведь в этой общей груде товаров, лежащих на берегу, несомненно, было и имущество Экспедиции. Он тревожно оглядывался, ища, нет ли кого из знакомых на берегу, не вывозят ли что-нибудь и неожиданно совсем рядом услышал знакомый голос:
– Под суд за такую работу! Что бы сейчас же двадцать лошадей…
Векшин обернулся, ну конечно, кому же еще – Берегов-Сережин.
Распушив полы пиджака, как петух крылья, он наскакивал на завхоза, который степенно отвечал ему:
– Петр Митрофанович, да у нас же всего-то восемь лошадей.
– Всех, сколько есть, всех на переброску, – кричал Сережин.
– Так, Петр Митрофанович, хлеб в столовую возить надо и воду так же, – загибал на пальцах завхоз, – опять же лес для складских помещений, плотники-то простаивают, бензин для машин, сено для лошадей, ведь все же возить надо.
– Ладно, пять лошадей.
– Две лошади, больше не могу.
– Черт знает что! – опять взорвался Берегов-Сережин, но, не вынеся никакого решения, пошел, махнув рукой и крикнув на прощанье:
– Смотри, будешь отвечать…
Векшин вспомнил перевалочную базу, Черныша и направился прямо к нему. Черныш с Павликом собирали на дворе движок.
– Я к Вам, Константин Иванович, – остановился перед ним Векшин.
– Ну? – поднял голову Черныш. – Э, да ты откуда взялся? Из партии? Ну-ка, пойдем ко мне…
Он провел его в свою маленькую комнатку, которую громко любил называть «кабинетом» и начал расспрашивать.
Векшин начал рассказывать, как они ездили, как жили, как вдруг вошел Шатров.
