– И как ты собираешься объяснить все это маме? – спросила я напрямик, видя, что Лэрис тянет время.

Она стрельнула глазами, проверяя мою готовность к разговору, и протяжно вздохнула.

– Ну, в общем… – начала она не очень уверенно, однако я знала, что Лэрис разойдется. – Может, тебе это покажется неправдоподобным, но так бывает, честное слово!

– Небывалое бывает… Особенно, если в этом замешана ты, Лэрис.

Она обиженно вскинула брови, но тут же, с ходу, уговорила себя не обращать внимания. Лэрис всегда удавалось быстро добиваться взаимопониманий с собой.

– Значит, легенда такая… Только ты выслушай до конца, не перебивай! Когда из гранатомета обстреляли их автобус, Андрей не погиб, понимаешь? По нашей версии, конечно. Он был контужен и плохо соображал. Очнулся от удушья. Пытаясь разорвать воротничок, он порвал и веревочку, на которой держался его солдатский жетон, и бросил его там же. Позже кто-то, видимо, нашел этот жетон, и Андрея посчитали погибшим. Там ведь мало кого опознать можно было. Мы даже не знаем, лежало ли вообще в том гробу хоть что-нибудь…

В наступившей тишине возникли шаги, и у меня на миг остановилось сердце, будто тень брата внезапно обрела плоть.

– Это Глеб, – она успокаивающе подняла ладонь. – Так вот, Андрей остался жив, но все случившееся до того потрясло его, что он понял: все, больше ему не выдержать ни часа. И он ушел. Сбежал. Дезертировал, если хочешь.

– Нет!

От неожиданности Лэрис лишилась упора и едва не слетела с окна. Шаги за стеной замерли.

– Чего ты орешь? – озадаченно спросила она. – Это же только мои фантазии.

– Мой брат никогда не дезертировал бы, – твердо сказала я. – В это мама ни за что не поверит.

Лэрис сочувственно покачала головой:

– Дура ты! Да она во что угодно поверит, лишь бы он оказался жив. В отличие от тебя, Анна Васильевна понимала, что ее сын – обыкновенный человек. Значит, это могло с ним случиться.

– Мама мечтала видеть его похожим на Ланселота!

Лэрис прыснула:

– Скажешь тоже, Ланселот… Он драться-то не любил. И скорости боялся.

– С чего ты взяла?

Лэрис только руками развела:

– Я всегда это знала. А ты ухитрилась прожить с ним столько лет под одной крышей, а разглядеть лишь то, что тебе хотелось.

– Неправда! Я знала его лучше вас всех!

– Ты будешь слушать дальше или нет?

У меня не было выбора, я обязана была знать, что они собираются врать маме. Но Лэрис неожиданно передумала.

– Пожалуй, я не буду посвящать тебя во все подробности, – с сомнением произнесла она и, решившись, энергично кивнула. – Да, не буду. Лучше тебе не знать, чего это стоит: добраться до Москвы без денег, без еды да еще в солдатской форме. Ну, форму он, конечно, сменил…

– Как?

– Я же сказала: тебе этого лучше не знать. Ты ведь снова начнешь кричать, что Андрей не мог такого сделать, это чересчур мерзко.

– Но маме ты собираешься рассказать все в деталях…

– Ей – да. Безусловно. Уж она-то понимает, что нет на свете такой мерзости, которую человек не смог бы совершить, если ему хочется выжить. Просто выжить.

– Что ты придумала, Лэрис? – спросила я, замирая от недоброго предчувствия. – Он убил кого-то по твоей легенде?

Она испуганно замахала руками и вытаращила на меня глаза:

– Да бог с тобой! Вот еще выдумала… Я хоть вру, да знаю меру. Убийство – это уже перебор, а вот воровство… Bce-вce! – воскликнула она, театрально зажимая себе рот. – Больше ни слова. Он добрался до Москвы и все. Знаешь, если не гнаться за удобствами, можно доехать в любую точку страны. Ему было не до удобств.

– Итак, он в Москве… И ты – тут как тут!

Лэрис обиженно хмыкнула:

– Не притягивай за уши. Он позвонил мне.

– Почему тебе? – не стерпела я. – Андрей позвонил бы домой.

Вздохнув, Лэрис сделала страдальческое лицо:

– Как ты не понимаешь? Он же всего боялся. Ему казалось, что за вашей квартирой следят, телефон прослушивают, ищут его. Он и сейчас-то боится выйти за порог… Ну, это мы Анне Васильевне так скажем.

В Москве они встретились, сняли квартиру, и пока он набирался решимости выйти-таки за порог, Лэрис крутилась, зарабатывая на жизнь. Для придания храбрости она обесцветила его и заказала косметические линзы, меняющие цвет глаз на карий.

– А! – вскрикнула я. – Вот как, да? Все наоборот. Это ты ловко придумала. А твой Глеб не запутается, когда надо снимать линзы, а когда надевать?

– Не запутается. Это не самое сложное, что ему предстоит.

– А если он проболтается про институт? Ты же говорила, что Глеб учится на экономическом.

– Учился, – вздохнула Лэрис. – Он бросил. А что, разве я не смогла бы дать любимому человеку образование?

– Ты так горячо говоришь, будто это было на самом деле.

Вместо ответа она с кряхтением потянулась и сползла на пол. По ее оживленному лицу было ясно: Лэрис полагала, будто уговорила меня. Но я еще не готова была сдаться.

– И ты сможешь спокойно поведать маме, как три года скрывала, что ее сын жив? И перед отъездом не открылась? Кстати, а почему ты уехала на самом деле? Ведь все действительно произошло так, как ты сейчас рассказывала: ты внезапно собралась и умчалась в Москву. Но перед этим вы говорили с мамой… О чем? Что тогда случилось?

Лэрис виновато захлопала ресницами, на моих глазах превращаясь из Карлсона в Чебурашку.

– А она тебе ничего не сказала? Значит, и я не скажу. Только не обижайся, к чему теперь это ворошить? Пойдем к ней. Нельзя с этим тянуть.

– Она не поверит, – продолжала настаивать я. – Ее сын – дезертир. Уму непостижимо… Знаешь, по-моему, уж лучше считать его мертвым.

– Нет! – вдруг выкрикнула Лэрис и угрожающе двинулась на меня. – Вот еще и поэтому он боялся вернуться домой! Потому что знал, как ты отреагируешь. Лучше мертвец, чем трус. Да, это на тебя похоже. Это ты обрекла его на три года скитаний, три года страха, ведь ему казалось, что сгоряча ты можешь даже выдать его властям. Чтобы он искупил, так сказать! И заодно откреститься от брата-дезертира. Ты же у нас бескомпромиссная, как Павлик Морозов!

– Замолчи, Лэрис!

Глеб ворвался в «светелку» и, схватив ее, зажал рот рукой. Глянув на меня через плечо, он сухо пояснил:

– Она слишком вошла в роль. Ты же знаешь, Лэрис чересчур впечатлительна. Иногда она и впрямь начинает видеть во мне твоего брата.

Но Лэрис не собиралась успокаиваться.

– А ты-то? – кричала она, отбиваясь от Глеба. – Что ты такое особенное из себя представляешь, чтобы судить других?

– Я? Да если хочешь знать, мне всегда было плевать на себя! Я думала только о нем. Я не могла позволить такому человеку, как Андрей, остаться никем.

Лэрис на миг застыла, впитывая мои слова, и откликнулась уже другим голосом:

– А вот это правда. Ты думала о нем даже слишком много. Лучше бы поменьше.

Она потерлась о плечо Глеба, как бы освобождаясь от пелены забытья, и подняла на меня потемневшие глаза. У нее задрожали губы, она хотела было что-то сказать и не смогла.

Я пробормотала, что не сержусь и уже привыкла к выходкам Лэрис, но ее почему-то передернуло от моих слов, и Глеб предусмотрительно опять зажал ей рот рукой.

– Собирайся в больницу, – приказал он мне. – Уже стемнело, можно выходить. Похоже, мы даже рискуем опоздать. До которого часа там прием?

…Мы нарядили его в старую Андрееву куртку на меху. На брате она сидела лучше, Глеб для нее оказался слишком худ. И во время суетливых сборов, и по дороге в больницу он был угнетен и молчалив, и хотя не озирался как обычно, но и не поднимал головы.

На половине пути Лэрис внезапно остановилась и схватила меня за руку.

– Давайте зайдем, – умоляюще проговорила, она и указала глазами на деревянную церквушку, построенную в прошлом году, как утверждала молва, на деньги мафии – грехи замаливать.

– Вот еще. Зачем?

– Как зачем? Ты что, не знаешь, зачем туда ходят?

– В нашей семье не принято было полагаться ни на кого, кроме самих себя.