У нас с мужем никогда не было африканских страстей в семье, даже в период юношеской влюбленности и встреч. Вернее, страсти были только со стороны Сергея – он пылал, был влюблен и безрассуден, ревнив и восторжен. Я же, как мне кажется, вообще лишена таких качеств. Не могу сказать, что это меня когда-либо расстраивало или расстраивает сейчас. Иногда во время просмотра любовных мелодрам или чтения романтических книг охватывала некоторая грусть, что мне такие порывы недоступны, не случилось их в жизни. Но с окончанием фильма или с последней страницей книги меня это сожаление оставляло.

Помню, как у моей старинной подруги Элки на первом курсе случилась «любовь-всей-жизни» – Гриша Берг, этнический немец, которых у нас в Сибири всегда было много. Гриша (Георг дома) был очень хорош собой, настоящий ариец, каких показывают в советских фильмах, – высок, худ, блондин, породистое лицо с высоким лбом и льдистыми серо-синими глазами.

На мой взгляд, внешностью его достоинства и заканчивались: в учебе он звезд с неба не хватал, бесед, так модных в нашей компании на тот момент (кино, литература, альтернативная музыка), поддержать толком не мог, ибо не интересовался. Он вообще мало чем интересовался, кроме зарабатывания денег у отца в автомастерской, разнообразных спиртных напитков и значков с городами СССР, которые собирал с неожиданными для его нордического темперамента страстью и фанатизмом. Короче, на мой взгляд, увлечься им было так же странно, как, например, триатлоном по телевизору или манной кашей на завтрак: оно, конечно, можно и так, почему нет, но все равно как-то удивительно.

Элла же моих советов не слушала, вся горела и была совершенно одержима Гришей-Георгом, сводя все наши беседы к обсуждению его достоинств, явных и вымышленных, поступков и слов. Я с изумлением наблюдала за Элкой, мне казалось, что с ней происходит что-то сродни болезни – иначе объяснить, как моя умная, саркастичная и амбициозная подруга вдруг споткнулась об этого примитивного Берга, я не могла. Она всерьез обсуждала его отзывы о просмотренном фильме (решила подтянуть парню культурный уровень и всерьез занялась его образованием), которые сводились к междометиям и неоконченным предложениям, типа «как бы оно да, зашло» или «ишь ты, как бывает». У меня вылезали глаза на лоб, когда Элка, остроумная и интеллектуальная барышня, объясняла эти непрожеванные комментарии как «глас народа», «интуитивное восприятие искусства» и «считывание контекста подкоркой».

Как только Гриша появлялся рядом с ней – Эллу было не узнать. Краснела, бледнела, кидала на него взгляды раненой лани, смеялась несмешным шуткам и каменела, как истукан с острова Пасхи, стоило ему кинуть одобрительный взгляд на какую-нибудь симпатичную особу женского пола.

Помню, как она мне пересказывала свой разговор с Гришиной матерью. Это была поздняя стадия их романа, незадолго до того, как они окончательно расстались. В тот момент ее влюбленность еще цвела и полыхала.

Мать Гриши была простой русской теткой, родом откуда-то вроде Малого Зажопинска или Верхних Трахунов. Приехала учиться в Новосибирск, не поступила, пошла работать на хлебокомбинат да так там и застряла. Самой большой жизненной удачей она считала то, что ей удалось подцепить Виктора, Гришиного отца, который и нес в их семье немецкое начало, попасть, так сказать, в «культурную семью» (ударение в последнем слове ставилось почему-то на букву «е»). Она, по доброте душевной, однажды взялась поучить Элку, как правильно нужно общаться с ее сыном.

– Эл, во-первых, краситься надо, а не как ты – дезиком шмыг, духами прыск, расческой возюкнула туда-сюда и пошла. Гриша такого не любит. Вот у него Марина была, до тебя. Вот та – да, час могла ресницы красить, не меньше. Выйдет из ванной, посмотрит на меня – а они аж стучат, когда она моргает. И блондинка она была, Гриша любит у нас блондинок. Ты подумай, мож, покрасишься?

Элла в ответ (я прямо представила это себе все отчетливо, хотя свидетелем разговора не была):

– Ыы… Аа… Да я, как бы…

– Вот, – продолжала мамаша, воодушевленная отсутствием отчетливого сопротивления. – И еще, значит, что ты к нему так сухо обращаешься? «Гриша» там или того хуже – «Григорий»? Вот Марина – она ласковая была, называла Гришана нашего «моя кукурузка», «моя кловуняшка».

«Кукурузка» с «кловуняшкой» Элку добили. Не способная к активному сопротивлению, она, шатаясь, вышла из кухни и сказала Грише, что подождет его внизу, у подъезда. И это Элка, наша Элка, которая за меньшее могла сровнять оппонента с плинтусом!

Это все было ужасно смешно, но и тревожно одновременно – по крайней мере, для меня. Смешно было потому… Ну, потому, что это мгновенное поглупение и зависание не может не быть смешным. Это как поведение пьяного глазами трезвого человека – потешно практически всегда, даже если пьяный абсолютно серьезен (этот вариант вообще самый смешной!).

А грустно мне было потому, что такое забвение себя, такая увлеченность были мне незнакомы. И чем старше я становилась, тем чаще казалось, что мне это просто не дано, так сказать, «недовложение при производстве». Что это – как талант, как умение петь или рисовать. Чисто технически этому научить можно, но у слушателя или зрителя от такого творчества ничего нигде не екнет, не встрепенется. Что нет у меня этого гена или кусочка мозга, которые отвечают за влюбленность, за безоглядность чувства, за глубину переживаний. По сути, я и замуж выходила по расчету – не в материальном, финансовом плане, а в том смысле, что объективно понимала: Сережа – мой человек, мне будет с ним спокойно, комфортно и уютно.

Постепенно у нас с мужем сложилось распределение ролей и обязанностей: вовсе не сложно поделить зоны ответственности, если между мужем и женой существует обоюдное стремление уживаться и договариваться. За мной были идеи, стартовые рывки и железная вера в то, что все у нас получится. За Сергеем – надежный тыл, реализация моих творческих проектов разной степени безумия и основательная проработка любых моих бизнес-затей, без каковой, я уверена, ничего бы у нас не получилось с агентством.

Тандем наш оказался удачным, помучившись на старте (творческие проекты – это не торговля: сложно окупаются и не особенно живучи, нежны и легко убиваемы парой-тройкой управленческих ошибок в младенческом возрасте), на сегодняшний день мы имели вполне солидный бизнес, который исправно нас кормил и позволял жить пусть не совсем уж на широкую ногу, но вполне сытно. И дочь смогли отправить на учебу в столицу, и сына в одном из лучших новосибирских вузов отучить, и дом построили красивый, большой и комфортный, и по машине у всех членов семьи было, кроме Кати (для нее заморочки с получением прав и ездой по специфическому московскому трафику оказались совершенно непривлекательными), и отдыхать в теплые края ездили пару-тройку раз в год исправно.

Я была азартна, мне хотелось наращивать и наращивать обороты, отжимать у конкурентов долю в бизнесе. Сергей был осторожен, уговаривал меня не жадничать и не торопиться, десять раз отмерить и один раз отрезать (причем утверждал, что, если этот один раз и не состоится, по итогам раздумий, тоже ничего страшного).

Мне тяжело давался небыстрый рост нашего бизнес-детища: я была нетерпелива, и динамика прироста на уровне одного-двух миллионов оборотных средств в год казалась мне черепашьим ходом. Сергей умел радоваться малому и учил меня этому искусству, иногда даже вовсе не безуспешно.

Так что, как показывала мне все эти годы жизнь, без всех этих горячих чувств и «волнительного придыхания» вполне можно обойтись.

Когда от меня ушла любовь, когда она обманула меня, обвела вокруг пальца, оставив тут, на качелях возле съемного дома на Оушн Бич в районе Фаэр Айленд, на косе Лонг-Айленда, в США, на берегу Атлантического океана? Аренда на который, кстати, скоро закончится, и Север наверняка не будет ее продлять. По крайней мере, без моей отдельной об этом просьбы. А просить я его об этом, в нынешних обстоятельствах, разумеется, не буду! Сама я себе такие непрактичные траты позволить не могу.