– Все в порядке? – крикнул Олег.

– Да.

Несколько секунд я неподвижно всматривался в темноту, а потом развернулся и поднялся обратно в будку. Олег выключил прожектор и вернул его в исходное положение.

– Ну что там?

– Да ничего, – ответил я, – просто показалось.

Эстер откинула со лба непослушную рыжую прядь и, глядя куда-то вдаль, сказала:

– Давно нужно было решиться. Не понимаю, почему мы столько тянули.

Ее короткое летнее платье сидело точно по фигуре. Белый цвет выгодно контрастировал с ровным оливковым загаром. Наверное, купила специально к встрече, подумал я.

Отстраненное выражение лица Эстер сводило меня с ума. Хотелось сказать ей что-то резкое, чтобы оно, наконец, исчезло. В голове роились десятки слов, но все они казались глупыми и тяжеловесными.

Мы сидели на скамейке в маленьком сквере на окраине Беэр-Шевы. Мимо шли люди. Все со своими радостями и заботами. Каждый из них, от старика до ребенка, казался мне счастливее нас обоих.

– Так ты подпишешь разводное письмо? – спросила она.

– А есть варианты? – ответил я.

Это прозвучало фальшиво.

Эстер резко посмотрела на меня. Поняв, что это не протест, а лишь форма ответа, она вновь принялась рассматривать кроны акаций.

– Можешь видеться с Леей, когда захочешь. Я не буду этому мешать.

– Хорошо.

– Будет лучше, если ты сам ей все объяснишь.

– Лучше кому?

Кажется, мне, наконец, удалось пробить брешь в ее защите. Она повела бровью и глубоко вздохнула.

– Знаешь, иногда я жалею, что мы не порвали, когда ты только призвался. Уже тогда я понимала, что у нас ничего не получится. Зачем я только допустила все эти бесконечные камбэки?

– Действительно, зачем?

Я достал сигарету и закурил.

Зеленые глаза Эстер сузились. Теперь она рассматривала меня как какое-то докучливое насекомое.

– То есть ты обвиняешь меня?

– Я никого не обвиняю.

Облачко дыма поднялось вверх и поплыло над скамейкой. Луч солнца, пробившийся сквозь листву, упал мне на лицо. Я зажмурился и улыбнулся ему.

– Тебе кажется это смешным?

– Нет, Эстер, мне так не кажется.

– Тогда чему ты улыбаешься?

– Это просто солнце.

Эстер недоуменно покачала головой.

– Б-же, и что я в тебе нашла?

Я стряхнул пепел и посмотрел на жену.

– Хотел бы я знать.

Наверное, что-то в моем взгляде заставило ее замолчать. Она поправила прическу и потянулась за сумкой. Меня подмывало спросить, не появился ли у нее кто-то, но я промолчал.

– Ладно, мне пора, – Эстер сунула мне визитку. – Это контакты человека в раввинате. Он все объяснит.

Не глядя на визитку, я положил ее в карман. Эстер поспешно встала и одернула платье. Казалось, она ждет каких-то слов, но, возможно, мне только хотелось так думать.

В комнате Леи пахло красками. На стенах висели акварели, выполненные ее детской рукой. Несколько недель назад дочери исполнилось девять. Я и не заметил, как она успела овладеть техникой рисунка и научилась передавать свои чувства с помощью кисти.

Главной темой ее работ были пейзажи Беэр-Шевы – города, в котором она родилась и выросла. Каменистые склоны древних холмов. Небесная лазурь в кронах финиковых пальм. Традиционный бедуинский базар. Рукотворный лес Ятир. Красные крыши частных домов. И, конечно, городские кошки. Эти бездомные бродяги мелькали почти на каждом рисунке. Наверное, потому что, несмотря на бесконечные просьбы Леи, сами мы кошку так и не завели.

Я сидел на краешке детской кровати и пытался отыскать нужные слова.

В голубых глазах ребенка притаился испуг. Дочь чувствовала мое волнение. Оно, словно вирус, передалось и ей. Лея сжимала в руках плюшевую овечку (подарок за хорошую учебу) и внимательно наблюдала за каждым моим движением.

– Понимаешь, дорогая, – начал я, – иногда людям нужно побыть одним. Это не значит, что я не люблю маму. Просто мы слишком устали друг от друга.

Лея посмотрела в окно.

Мгла опустилась на улицы и затопила простирающуюся за окном пустыню. Изогнутые фонари гирляндой обвили соседние холмы. Где-то вдалеке провыла сирена полицейской машины.

– Я понимаю. Но почему так сложно извиниться друг перед другом и перестать, наконец, ссориться?

Я вздохнул и пожал плечами.

Дочка поджала губы и замолчала. Я погладил ее по голове и поцеловал.

– Мне кажется, вы просто не слышите друг друга, – сказал она, – или не хотите слышать.

Стрелки часов на стене показывали половину одиннадцатого.

Лее давно пора спать. Обычно уже в десять я дочитывал ей очередную главу из какой-нибудь детской книги и шел в свой кабинет, чтобы доделать работу, которую не успел завершить за день.

– Знаешь, у индейцев есть такая пословица: чтобы услышать себя, нужны молчаливые дни. Видимо, у нас с мамой как раз такой период.

– Может быть, вы еще помиритесь? – с надеждой в голосе спросила Лея.

– Может быть. Но сейчас кому-то пора спать.

Я поднялся с кровати и включил ночник.

– Подожди, – сказала Лея. – Я кое-что нарисовала для тебя.

Не вылезая из-под одеяла, она открыла ящик стола и достала оттуда листок с акварелью.

– Вот, – дочь протянула мне листок, – как-то само нарисовалось.

Я принял ее подарок и поднес к лампе. На фоне песчаных барханов стояла древняя старуха в лохмотьях из мешковины. Ее длинные руки были сплошь увешаны браслетами и обтянуты кожаными ремнями.

Конечно, я сразу узнал ее. На секунду мне даже показалось, что в раскрытое окно вновь дыхнуло суховеем. Рисунок чуть не выпал у меня из рук. Видимо, я изменился в лице, и это не скрылось от глаз Леи.

– Тебе не нравится? – спросила она.

– Очень красиво, – медленно ответил я, – но где ты ее видела?

– Нигде, – встрепенулась Лея, и в глазах ребенка я прочитал, что она говорит правду. – Просто выдумала.

– Может, расскажешь о ней?

Некоторое время дочь молчала, подбирая слова. Видно, они дались ей нелегко, но все же она заставила себя произнести их:

– Это дыхание пустыни, – наконец ответила Лея. – Она приходит только к тем, кто готов говорить с ней.

Я накрыл ребенка одеялом.

– И что же она рассказывает?

– Смотря о чем спрашивать. У нее тысячи историй. Для каждого – своя.

Я посмотрел на приставленный к окну детский письменный стол и подумал о том, сколько времени дочь провела за ним, глядя на раскинувшиеся за окном пески. Лея, будто уловив мои мысли, виновато пожала плечами.

– Уже слишком поздно, малыш, – сказал я, перед тем как закрыть за собой дверь. – Закрывай глаза и засыпай.

На безлюдной улице было так тихо, что казалось, будто уже далеко за полночь. Соседская кошка, неизменная героиня Леиных рисунков, услышала шум моих шагов и спряталась за кустом мимозы.

Я спустился вниз по каменным ступеням и свернул за угол. Старый потрепанный рюкзак слегка оттягивал плечо. Пришлось наскоро впихнуть в него самое необходимое, чтобы хотя бы на пару дней хватило чистой одежды.

Воздух, успевший немного остыть за вечер, наполнился ароматами цветов и плодовых деревьев. Из пекарни, расположенной выше по улице, доносился запах корицы. Работа там стихала разве что на шаббат и еврейские праздники. Уже с ночи кондитеры замешивали тесто, чтобы с раннего утра порадовать горожан свежей сдобой.

Я вышел на перекресток. Возле него светилось уютное окно круглосуточного киоска. Владелец магазина, седой марокканец с серьгой в ухе, завидев меня, приветственно махнул рукой.

По укрепленному под потолком телевизору шел футбольный матч.

– Опять ночная смена? – не отрываясь от экрана, спросил Йоав.

– Вроде того, – соврал я.

Не спрашивая меня, он положил на прилавок пачку сигарет и назвал цену. Я расплатился и положил сдачу в коробку для цдоки.

Йоав пожелал мне приятной смены и начал громко распекать нерадивого вратаря, пропустившего гол.