Исследовавшей пространство мужской уборной, с высверленными тридцатым диаметром сквозными дырами в перегородках, Аглае было явно не до того, а посему прислушивалась она к салонным беседам в своей голове в половину среднего уха. Её более заботило иное. То ли в силу пикантности и новизны ситуации, то ли из смешанного со страхом стыда быть застигнутой врасплох, а может просто от изучения похабных рисунков и недвусмысленных надписей на стенах кабинок, она внезапно испытала приступ дичайшего возбуждения. Войдя в крайний от входа отсек, она на уровне глаз обнаружила цитату из классика: «Чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей». Крылатое выражение было зачёркнуто и чуть ниже исправлено на парафраз: «Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам». Однако и этот вариант кого-то из местных завсегдатаев явно не устроил, и он, вымарав предыдущий, оставил для истории автограф: «Чем меньше в женщине загадок, тем больше пофиг мужикам». Конечно, написано было не «пофиг», всё выглядело гораздо брутальней и даже было должным образом проиллюстрировано. Но, вероятно, в силу именно этой наглядной натуралистичности, этого расширенного эмоционального диапазона матерного слова, состоящего из знаков икс, игрек и ещё одного неизвестного высшей математике, Аглая, на какой-то миг спонтанно напряглась и внезапно расширила себя улыбкой.
«Не будет спокойным море – потонет судно», – продолжал по полям, по долам Голос с потолка, – «Предложит жертва самой занять позицию сверху – маньяк превратится в импотента, не соблазнится рыбка на наживку – рыбак лишится самомнения, завянет любимое растение – садовник переквалифицируется в писсиониста, не будет удобна подушка – голова изноется от мигрени, не будет цветок богат на нектар – так и простоит холостым всё лето», – Голос задним умом понимал, что его несёт, но сказать себе «стоп!» было выше его сил, – «Не подойдёт кольцо по размеру – останется палец без украшения, не найдётся перо – останется девственно чистым лист, не найдётся ложки – суп покроется слоем жира, не пройдёт дождь – не появится радуга, будет плох фильм – зрители разойдутся не дождавшись финальных титров».
«По наблюдениям за чулками, носками и колготками я сделала вывод», – то ли спросила, то ли констатировала внутрь себя вернувшаяся с искрящимися глазами Аглая, – «Имея две ноги, растущие из одного того самого места, я имею разный пробег на каждой из них – правый носок всегда изнашивается гораздо быстрее левого. Как такое может быть?»
«Господи, да кто тебе сказал, что носки должны быть одинаковыми?» – ответила ей «гипоталамус», – «Ну, если одна твоя нога чувствует себя красной, а другая – зелёной, что ты можешь с этим поделать? Другое дело, что одна нога – толчковая, ей всегда достаётся больше она же всю твою жизнь вперёд толкает. А то, что толчковая у тебя правая – это хорошо. Мы так и запишем, к походам налево предрасположенности не имеет. Другое дело, что при толчке справа, по всем законам физики, усилие направлено влево, но это уже из области «знание приумножает скорбь», так что оставим его мужчинам. Ведь у женщин свои секреты?» «Слава Богу, наконец-то, я поняла, почему в моей жизни все так запутанно», – прошептала Глашка. «Как всё, оказывается, просто! Я же правый носок от левого не отличаю, путаю их постоянно, вот и ношу их неправильно!» «А может это и верно?», – хором ответили ей в голове, – «Ведь так они и изнашиваются равномернее, всё какая-никакая, но на шпильки экономия. Шпильки – это же для женщин по типу Пушкина, в смысле – наше всё…»
«…Можно, конечно же, найти лазейки, но зачем? Всё всегда должно быть на своих местах», – долго запрягав и быстро поехав, всеми присущими красками заиграл драматический тенор-баритон Голоса с потолка, – «В том числе на своих местах должны быть и участники отношений. Хороша же будет связь маньяка и ложки, моря и садовника, фильма и радуги!.. Идеальные отношения должны с первой же секунды начинать удивлять вовлечённых в них своей лёгкостью, и в итоге сложиться, как пазл, или же не складываться вообще».
Только к вечеру изрядно помотанный информационными технологиями Мефодий наконец-то смог добраться до рабочего места. На столе ждал недопитый с утра кофе и запечатанный, размером с лист офисной бумаги, конверт. Ни адресата, ни отправителя на нём указано не было. Мало того, что столь официальным образом к Мефу никто никогда и ничего не слал, сам конверт, в отличие от своих многочисленных белых и охровых собратьев, был голубого цвета. Заинтересовавшись таким поворотом событий, Фодя прогуглил всё, что касалось деловой корреспонденции в голубых конвертах. Кроме информации, что в транснациональных корпорациях именно в таких разносят уведомления об увольнении, ничего в логичный строй его мысли всемирная паутина не привнесла. По мере того как таяли последние надежды на иное толкование происходящего, Меф всё больше и больше накручивал себя. «Увольняют? За что? Я же никогда, нигде и ни разу… Не состоял, не участвовал и не привлекался… Со всей душой, корпоративной этикой и в соответствии с дресс-кодом…» Закономерно, что в конце концов весь этот поток сознания слился в единый гулкий набат «Уволен», ухавший в мгновенно опустевшей голове Мефа.
Внезапно память выбросила спасательный круг в виде намеренно забытой Мефом истории увольнения с предыдущего места работы. Тогда, не послушав примет, он оформился в мае и промаялся год с небольшим вплоть до увольнения по собственному желанию. «Прямо как с женитьбой», – отшучивался перед друзьями и близкими добровольно ставший безработным Меф. Когда-то солидная контора, со временем растащенная менеджментом по карманам, явно дышала на ладан и перед ним стоял выбор, либо вовремя «спрыгнуть с темы», либо быть погребенными под обломками офисного счастья. Должность он занимал отнюдь не крайнюю, поэтому ставки были высоки. «Физиками» в те времена называли не людей, владевших знаниями из этой области науки, но тех ребят во вьетнамских спортивках и резиновых кроссах, которые намеренно перебирали с занятиями физкультурой. Для Фоди это являлось как приметой того времени, так и железным основанием не иметь знакомств с такими представителями конторских кредиторов.
Увольнялся он, как сказал бы ушедший на сорок четвёртом году жизни неоклассик, «заснежено и натужно, словно мучительная капуста». Отпускать Фодю не хотели, явно планируя на роль козла отпущения, а посему насекомили проверками финансово-хозяйственной деятельности, буратинили невыполнимыми поручениями и постоянно задерживали выплату и без того уже не заоблачной зарплаты. Но при этом периодически предлагали отозвать своё «по собственному», намекая на скоропостижное окончание проблем. Под конец нервы Мефа были расшатаны до состояния гиперемии, но терпение и труд, в конце концов, всё между собой перетёрли, включая курировавшую его замшу генерального, пойманную за руку во время очередной, инспирированной ею же, проверки Мефа. Так что заявление ему, скрипя сердцем, но, всё-таки, подписали, даже не заставив отработать положенные по закону дни.
Само увольнение Меф помнил, как состояние обморока штангиста. По ощущениям, он с раннего утра крутился в безвоздушном пространстве, согбенный в позу эмбриона и назад головой. Поэтому восстановить последовательность происходивших с ним событий, даже изрядно поднатужившись, не мог от слова «никак». Единственным светлым пятном было то, что, приехав домой по окончанию мороки, в состоянии нервной энтропии он пошёл выбрасывать мусор на улицу, чего с ним, в силу наличия в доме мусоропровода, отродясь не случалось. Следующим кадром в памяти всплывала огороженная со всех сторон и окрашенная тёмно-коричневый краской контейнерная площадка, закрытая на распашные металлические двери. Меф размотал проволоку, отворил створки и прошёл вглубь. Определив по месту назначения пакеты с мусором, в которые он сгрёб всё, что могло напомнить ему хоть что-то с недавней работы, его глаза упёрлись в стоявшую на бортике кирпичной кладки запечатанную бутылку шампанского. На улице вступал в права знойный август, традиционное время катастроф и катаклизмов. Уличное марево душило нещадно, так что выпить хоть что-нибудь показалось тогда Мефу весьма и весьма неплохой идеей. Он подошёл и взял бутылку в руки. На её этикетке курсивом под ручную вязь красовалась лишь одна фраза «С Новым Годом!», более никаких опознавательных знаков на бутылке не было. Фодя машинально сунул её подмышку и направился в сторону подъезда. Ещё поднимаясь в лифте он, исходя из принципа «будь, что будет», решил приговорить шампусик дома, хотя не пил перед этим года три. «Не просто так же мне её послали?», – оправдывал перед совестью такое своё решение Меф.
