– Я и не собираюсь.

В груди слегка защемило.

– Нас наняли за три недели до случившегося. Сложно сказать что мы чувствовали в тот момент, но земля на той планете редко когда замерзала и больше походила на черные топи, в которых машины тонули почти по "щиколотку", опасно погружаясь в эти зыбучие пески Мальбука. Наши двигатели перегревались почти каждые десять минут. Мы были вынуждены делать привал прямо на открытой местности, не ища каких-то укрытий и не заботясь о собственной безопасности.

– Почему?

– А что делать? Двигаться было нельзя. Охлаждающая жидкость кипела в емкостях, как будто подогретая в котле. Жара, тяжелый зыбучий грунт, грязь в отдельных районах, все это создавало неимоверную нагрузку на узлы, и реактор, работавший на пределе своих возможностей, мог взорваться от малейшей перегрузки.

– Что потом?

Я с секунду помолчал.

– Потом мы дошли до назначенного места, по уши в грязи и уставшие как собаки, однако обнаружили уже остывшие остатки второго звена.

Офицер подозрительно посмотрел сначала в мою сторону, потом в сторону записывающего устройства.

– Ты все правильно помнишь?

– Я же говорил – слишком много воды утекло с того момента.

– Значит ты мог кое-что забыть?

Я наклонился вперед через стол, стараясь оставаться на месте. Потом облокотился и попытался встать, но охрана, наблюдавшая за всем со стороны, тут же усадила меня обратно, среагировав на мои действия почти моментально.

– Я знаю о чем ты думаешь. – прошептал я ему. – Знаю так же что написано в этом поганом отчете. Нет, я шел на помощь быстро насколько это было возможно в тот момент. Ты и все остальные, думаете, что я нарочно замедлил ход, чтобы не ввязываться в схватку с превосходящими силами противника, но это ложь. Я никогда не избегал схватки. Никогда! Даже, когда знал, что все может закончится печально. Такова моя натура. Но в тот день все будто говорило о том, что их смерть будет неизбежной.

Офицер замолчал. Внес мои слова в специальный журнал и тут же поднялся, повернувшись к окну, откуда теперь можно было смотреть на почерневшие скалы Саркаститового гребня. Температура упала. С внешней стороны окна, уже сейчас начавшей покрываться инеем и причудливыми ледяными узорами, офицер видел как столбик термометра начал падать вниз. Одно деление. Второе. Затем третье. И так до тех пор, пока минус не стал смертельно опасным для всего живого, что могло находиться за пределами тюремного комплекса. Снег посыпал с неба. Маленькие крошки, как будто хлопья попкорна, оседали на черной поверхности планеты, закрывая мертвую землю белоснежным покрывалом.

– Такое редко можно увидеть. – начал офицер, опять встав спиной ко мне. – Я столько лет здесь и последний раз видел нечто подобное четыре года назад. – потом он едва слышно усмехнулся. – Забавно. Иногда мне кажется, что природа просто издевается над нами. То невыносимая жара, от которой хочется забиться в самый холодный угол этой тюрьмы, то пронизывающий до костей холод. Никогда бы не подумал, что остаток жизни проведу в месте, где календарным летом можно замерзнуть насмерть.

Он устало вздохнул и еще какое-то время пробыл в таком положении, внимательно всматриваясь в покрытые белой пеленой горы.

– Заключенные, те, что еще работали в закрытых ныне копях Саркаститовых гор, утверждали, что слышали как воют волки, когда ветер Вервульф поднимается на самый пик этого проклятого места. Кто-то даже говорил, что видел целые стаи этих хищников, когда выбирался на поверхность.

Потом он слегка повернулся, держа руки сложенными за спиной и украдкой посмотрел в мою сторону.

– Но мы-то знаем, что все это байки.

Молчание.

– Живого на поверхности этой планеты нет и быть не может, но людям почему-то свойственно видеть в темноте все самое страшное, что таится в их прогнившей душе. Я устал, старик. Правда. Устал и хочу на покой.

– Я тоже.

– Помнишь как мы клялись, что будем сражаться до тех пор, пока у нас хватит на это сил? Как встали в один ряд: ты, я, Войтенков, Никитин, все наше звено, сложили руки, будто скрестив мечи перед страшным боем, и дали общую клятву.

– Конечно помню.

– Сколько нас осталось спустя годы?

– Только мы с тобой.

– Черт. Я так и не смогу отыграться у Войтенкова.

– Он тебе все простил. Ты же знаешь.

– Да, знаю. Но мне хотелось взять реванш. Жаль, что старина ушел раньше, чем нас опять свела судьба.

В комнате для допросов наступила тишина. Последние охранники, стоявшие у входа, вышли и теперь в помещении остались только два человека: я и он.

Потом офицер развернулся, потянул руку к пульту управления и уже хотел было закрыть каменное окно, но я попросил оставить все как есть.

– Не делай этого. Я хочу посмотреть на планету.

– Она тебе так нравится?

– Последние несколько лет я только и делал, что смотрел в мокрые каменные стены своей камеры и слышал как кричат озверевшие заключенные перед очередной схваткой на арене. А здесь…здесь все иначе.

Он усмехнулся и отвел руку от пульта. Затем вернулся за стол, поднес несколько документов и принялся молча читать, иногда поглядывая на меня из-подо лба.

– Давай начнем все с самого начала. Двадцать восьмое июля.

– У нас есть на это время?

– Я дам тебе его столько, сколько потребуется. Не скупись на детали, быть может перед казнью эта исповедь облегчит тебе душу.

Двадцать восьмое июля.

– Полная.

– Что?

– Говорю, коробка полная. – Войтенков спрыгнул со стального листа боевой машины, стряхнул грязь со своих штанов и закурил. – Он не успел сделать даже одного выстрела – короба набиты под завязку боеприпасами. Странно, что вся эта дрянь не сдетонировала, когда луч прожег машину насквозь.

Мех лежал на каменной глыбе, ставшей для него надгробной плитой. Лежал немного накренившись, будто устав от длительного боя. Корпус был изрезан осколками, вдоль всего боевого отделения виднелись прорези от попадания лучевого вооружения. Тут и там на броневых листах можно было увидеть шрапнельные отметины – оружие, которое редко использовалось в боях "мех-на-мех", но в крайних случаях способное здорово повредить движущиеся узлы, если удача была на стороне стреляющего. В этот момент я не преминул высказаться насчет этого.

– Ему здорово повезло, – сказал я, поднимая с перепаханной тяжелыми боевыми машинами земли стальной рифленый шарик. Размером с крупный абрикос, может чуть меньше, смертоносная начинка являлась идеальным оружием для истребления пехоты, но вот мехи…они мне казались всегда были хорошо защищены против подобного вооружения. Но сейчас, глядя как остывали останки некогда громадной машины, я подумал, что в этой жизни нельзя быть уверенным в чем-то на сто процентов и всегда существует маленький, но шанс, что даже такое безобидное, на первый взгляд, оружие, выведет из строя и поможет уничтожить шестидесятитонную громадину.

– Ты про того, кто стрелял? – Войтенков приблизился ко мне и поправил очки. – Да, ты прав. – он выхватил из моих рук шарик и подкинул вверх. – Ему здорово фортануло в этом случае. Обычно они как горох от стенки…отлетают, не причиняя никакого вреда. Но тут походу рванул фугас.

– Ты так думаешь?

– Да. – Войтенков кивнул головой и сжал шрапнель в своей ладони. – Там, – он указал чуть дальше за холм, где виднелось несколько крупных воронок от взрыва. – Я проверил то место – их заложили заранее, будто зная, что мехи пойдут этим местом. Когда машина Лирроя оказалась над ним, сработал магнитный детонатор. Пошли, я тебе покажу.

Мы приблизились почти вплотную к еще горячим останкам боевого меха от которых жарило как от батареи, потом обошли со стороны и остановились у ног, которым в этом бою досталось больше всего.

Броня на них была почти вся сорвана. Оказались оголены жизненноважные узлы, в которых как раз и было обнаружено множество шрапнели разного диаметра, застрявших там после взрыва. Обычно такое случалось, когда огонь велся поистине ужасающий, буквально срывавший крепленую броню, словно куски свежего мяса. Войтенков отошел назад – жар был сильным. Потом закрыл рот повязкой и попросил меня последовать за ним к воронке.