Усопшим слава как венец.

Но к ней уж нечего добавить

Иль убавить - они мертвы.

Деяньям их пришел конец.

Статуи Джулиано и Лоренцо, которые помещу в нишах над надгробиями, по замыслу сходны с моими набросками шести сидящих персонажей для усыпальницы Юлия II. Из шести намеченных скульптур удалось изваять одного лишь Моисея, который все еще стоит в моей римской мастерской на Вороньей бойне.

Чувствую, что уже превзошел Моисея. И хотя в часовне Медичи помещу также две сидящие фигуры, однако выражать они будут иные чувства, иной замысел и, я бы даже сказал, иные художественные задачи. Я всегда считал и считаю, что искусство - это постоянная эволюция форм и принципов, а посему не терплю никаких повторов.

Какое бы то ни было портретное сходство с усопшими членами семейства Медичи исключено. Хочу изваять статуи, в которых движение будет передаваться спокойствием позы, словно застывшей в воздухе. Вырастая из пустоты, жесты как бы лишат мрамор его материальной сути, и все выразительные возможности сконцентрируются на внутренней жизни героев. В этом будет основное отличие от скульптуры Моисея, где движение выражено открыто даже во взгляде. Надеюсь показать двух сильных молодых людей, преисполненных величавого спокойствия, как и Давид. Нет, я вовсе не собираюсь возвращаться к моему творению на площади Синьории. Мое намерение - установить с ним идейное и духовное родство, ибо чувствую, что Давид мне значительно ближе, чем Моисей.

Тем временем Джованни Фаттуччи * сообщает из Рима о желании папы, чтобы я собственноручно подготовил рисунки будущей библиотеки. Но пока даже толком не знаю, где мне предстоит ее сооружать.

* Фаттуччи, Джованни Франческо - священник флорентийского собора, с которым Микеланджело поддерживал дружеские отношения.

Как напоминает Фаттуччи, папа, мол, уже оповестил меня о предстоящей работе через своего посыльного Стефано. Но мог ли я целиком полагаться на его слова? Разве так поступают, давая столь важное поручение? Считаю совершенно недопустимым со стороны Медичи подобное легкомыслие. Да и сам папа, еще в бытность свою кардиналом, говорил со мной о будущей библиотеке в самых общих выражениях.

Не удивлюсь, если вдруг ко мне заявится какой-нибудь батрак и объявит, что папа через Фаттуччи повелел мне снова браться за работу над фасадом Сан-Лоренцо. Такая беззаботная легкость на все способна, и даже на несбыточные мечтания...

В той легкости изменчивой сокрыт

Источник жалости, откуда мои беды.

* * *

Вчера вечером, дабы развеять привычную тоску, принял приглашение отужинать с несколькими друзьями в трактире. Как обычно бывает в таких случаях, говорили обо всем: последних флорентийских новостях, женщинах, искусстве... Вечер удался на славу. Один из друзей принялся декламировать такие веселые стихи, что хохотали даже за соседними столами. Другой имел неосторожность прочесть стихи любовного содержания. Его тут же стали допытывать, кому они посвящены, но он, покраснев, так растерялся, что ничего путного не мог ответить. По-видимому, его стихи были обращены к какой-нибудь нашей общей знакомой. Но этот забавный инцидент заставил меня не вынимать из кармана листок со стихами, которые на днях сочинил, вдохновившись прелестными девичьими очами. Стихи кончаются так:

Кто страстью к ним не загорался,

Тот не родился - обделил его творец.

Такой на белом свете не жилец.

Кто пылких чувств всегда боялся

И в очи девы не влюблялся,

Тот прозябает, как мертвец.

Что бы подумал обо мне, прочитав такие стихи, папа Климент VII, который как-то предложил мне вступить в монашеский орден францисканцев *?

Возвращаясь к моим друзьям, хочу отметить, что самым занимательным собеседником оказался капитан Куйо. Он говорил о живописи настолько интересно, что всех заставил себя слушать.

Под конец веселой застолицы настал черед анекдотов Браччолини *, которые все еще в ходу и известны при любом дворе Италии. Кто-то из друзей с книгой в руке зачитал несколько его веселых историй. Особый интерес вызвал случай с проповедником, который возбудил желание у несведущих, и остроумный ответ одной женщины. Однако никто из нас, повторяю, никто не почувствовал себя задетым за живое двумя последними анекдотами Браччолини. Когда спросили мое мнение на сей счет и поинтересовались, как я веду себя с женщинами в постели, я вполне искренне ответил, что моя постель не знает женщин.

* ... предложил вступить в монашеский орден францисканцев - известно, что папа Климент VII решил выделить Микеланджело незначительную пенсию в размере 15 дукатов в месяц при условии принятия художником монашеского сана.

* Браччолини, Поджо (1380-1459) - флорентийский писатель, гуманист, дипломат. Путешествуя по Европе, обнаружил немало классических текстов, в том числе две речи Цицерона. Обрел известность своим сборником анекдотов и коротких историй антиклерикального характера.

- Это в ваши-то годы? - удивился капитан Куйо.

- Да, в мои годы, - ответил я.

- Тогда вы просто не раскусили еще наших прелестных женщин, - вновь сказал капитан.

- Петрарка забыл женщин в сорок лет, о чем даже написал, - заметил я. А Леонардо отошел от них еще раньше, когда "мерзкие желания", как он сам говорил, перестали его донимать.

Наш разговор обретал все более скабрезный оборот, но именно я положил ему конец, когда все друзья ждали, что вот-вот с моих уст сорвется пикантное откровение.

Все они измеряют обычной меркой страсть мужчины к женщине, понимая любовь как некую мешанину чувств, плотского обладания и звериной похоти. Они не в состоянии представить нечто иное, ибо глубоко уверены, что существует одна-единственная форма любви, проявляющаяся в плотском вожделении, которое всем свойственно.

Если бы мои друзья, с которыми я вчера ужинал, узнали в страстях, будоражащих мою плоть и душу, у них вытянулись бы от удивления физиономии. Но эти страсти возбуждают мое творческое воображение и, как искра, распаляют во мне желание воплотить идеал красоты, который меня преследует.

Работая над изваяниями в часовне Сан-Лоренцо, я исступленно бьюсь над воплощением такой красоты. Искусство для меня - это не только высшее призвание, это и любовь, светлая, возвышенная, прекрасная... Такая любовь доступна не всем.

Несется дней безумных хоровод,

А с ним и жизнь становится короче.

Но пламя страсти утихать не хочет

Придется чашу бед до дна испить.

Нет, небо мне на помощь не придет,

Ничто меня не сможет исцелить,

А жажду невозможно утолить.

За тот огонь, что камень расплавляет

И пламенем горит в душе,

Я должен лишь любовь благодарить.

Она мне сердце разъедает

Его не уберечь в огне,

Но даже смерть в усладу мне.

Уж лучше в одночасье умереть,

Чем безответно на костре гореть.

* * *

Сегодня, 18 октября 1524 года, направил работающего со мной Антонио Мини с письмом к Джованни Спина *, которого прошу сообщить, удалось ли ему добиться какого-нибудь решения относительно пособия за работы в часовне Медичи. Восемь месяцев назад я сам отказался от него по причинам, о которых не хочу здесь распространяться. Теперь же вынужден добиваться его, ибо постоянная нужда создает мне неимоверные трудности, мешая работать так, как хотелось бы.

* Джованни Спина - представитель банкира Я. Сальвиати, осуществлявший финансовый контроль за работами в Сан-Лоренцо.

Прав был Леонардо Селлайо, сказав однажды, что, отказываясь от пособия, я тем самым врежу самому себе. То же самое говорили Фаттуччи и Спина. Не вняв их советам в свое время, ныне вынужден просить у них то, от чего сам же отказался. А ведь как они упрашивали не противиться и принять то, что мне полагалось по праву, да и до сих пор полагается.

Кроме себя, корить некого. Своим отказом сам выставил себя на посмешище и к тому же оказался без гроша в кармане. Но кто тогда мог понять истинную причину моего отказа? А все дело в том, что в ту пору я не чувствовал себя вправе приниматься за дело, получив деньги и не завершив другую работу (гробницу папы Юлия II), которую не раз прерывал из-за обязательств перед теми же Медичи.