Свод таков, каким я его вижу на самом деле. И мне не удастся расширить его, чтобы уместить другие сцены, то и дело возникающие в моем неугомонном воображении. И с этой мыслью мне следует смириться раз и навсегда. Во избежание неприятных сюрпризов я должен четко следовать разработанному замыслу. Только тогда мне удастся избавить себя от грустных мыслей, которые порою одолевают меня. Когда я смотрю на подготовительный картон с рисунками, то чувствую себя полным хозяином положения и непокорный свод вновь оказывается мне подвластен. Ко мне возвращаются приятное спокойствие и уверенность, но ненадолго.

Кроме росписей в будущих папских покоях, Рафаэль продолжает писать мадонн и портреты. От заказчиков нет отбоя, как когда-то во Флоренции. Но теперь он не в состоянии всех осчастливить. На днях он приступил к написанию портрета Юлия II, сидящего в кресле за рабочим столом.

Коль скоро папа возымел желание заиметь собственный портрет, то лучшего исполнителя ему не сыскать. Рафаэль способен мастерски изобразить любого. Он уже в милости у папы, а теперь постарается исполнить его желание, приложив все старание, на какое он только способен. Тем самым он обретет еще больший вес в этом обществе, обеспечив себя заказами на будущее. Но молодой живописец уже пользуется таким успехом и известностью, которых никто не в силах достигнуть.

В последние дни я раза три видел, как он выходил из ватиканского дворца. При его появлении окна всех домов раскрываются и из них выглядывают оживленные лица людей, не спускающих с него глаз. Народ из лавок и харчевен валит на улицу, стараясь не проглядеть его. Мне не раз приходилось видеть такие сцены и во Флоренции. А он выступает в окружении своих учеников и все той же неизменной свиты поклонников. Особенно неравнодушны к нему женщины, которые прямо млеют при виде его. Но он лишь улыбается и спешно проходит мимо. Ему некогда осчастливить ни одну из этих завороженно смотрящих ему вслед молодых красавиц, способных любому вскружить голову. Нет, он может только одарить их улыбкой, и не более, ибо спешит к другой - пышной красавице венецианского типа, но с иссиня-черной копной волос, томным лицом и живыми глазами. Словом, в жизнь молодого мастера случайно вошла женщина редкой красоты, которой удалось поразить его сердце блеском своих несравненных карих глаз. Он привел ее к себе в дом и теперь живет с ней вместе. Кажется, он даже работать не может, если ее нет поблизости. Говорят, что он настолько привязан к ней и нуждается в ее присутствии, что берет ее с собой во дворец. Она сидит теперь рядом, пока он, стоя на деревянных подмостках, расписывает стены в папских покоях.

Но маркизанец несколько изменился в последнее время. У меня такое ощущение, что он спал с лица и побледнел. А тем временем его избранница стала самой известной женщиной во всем Риме и повсюду в почете, несмотря на свое положение содержанки. Сколько римских аристократок завидуют ей и желали бы оказаться на ее месте. Говорят, он уже написал ее портрет. Зовут ее Маргарита *. Она дочь одного простолюдина из Трастевере.

* Маргарита - дочь сиенца Франческо Лути, державшего булочную на улице Санта Доротеа в римском районе Трастевере (кварталы городской бедноты). Впоследствии стала фигурировать под именем Форнарины (от итал. fornario пекарь, булочник).

Все эти подробности я узнал от своих подмастерьев. Хочу добавить, что мастерская Рафаэля притягивает к себе многих, как спасительный источник. Люди идут за помощью, и молодой мастер старается удовлетворить эти просьбы по мере сил и возможностей. К нему тянется молодежь, проявляющая наклонность к искусству. Он щедро раздает милостыню, вступается за некоторых осужденных, добиваясь их освобождения, одаривает приданым девушек из бедных семей. Нет, он не тратит деньги на пиршества, гулянки и сомнительные развлечения, как Браманте. Любит роскошь и живет в роскоши, но без чрезмерных излишеств и праздности. Ему полюбилась девушка, и он сделал ее своей. Обожает свою работу и испытывает также влечение к религии. Мне доподлинно известно, что, бывая в ватиканском дворце, он часто присутствует на заутрене, которую почти каждый день служит сам Юлий II в своей частной часовне или в капелле Никколина. Маркизанцу предоставлена и эта привилегия. Лишь немногим лицам дозволено присутствовать при отправлении папой религиозных обрядов.

Авторитет Рафаэля все более возрастает и в римском обществе, где он стал лицом первостепенной важности. Литераторы, ученые, влиятельные придворные - все наперебой домогаются его расположения.

Если бы в связи с этим мне пришлось говорить о себе, то следовало бы признать, что, по-видимому, я не в состоянии жить, как все остальные. Я даже не умею прилично одеться. Лишь от случая к случаю привожу в порядок нечесаную гриву и бороду, глаза у меня покраснели и слезятся от краски, ношу не снимая грубую одежду из посконины. Часто чувствую себя в одиночестве, хотя на самом деле это не совсем так.

Мое замкнутое и почти оторванное от папского двора существование все более вынуждает меня уединиться в мире, которому чужды как праздное славословие и парадная мишура света, так и обычаи простолюдинов. Я бы мог назвать этот мир только своим. В нем я чувствую себя полным хозяином и пользуюсь абсолютной свободой, пренебрегая нравами и привычками двора, богачей, народа. Моя жизнь целиком посвящена искусству, и все мое внимание сконцентрировано на том, что я замечаю вокруг себя. Для меня искусство - это не средство, помогающее выделиться в жизни, а выражение внутреннего мира художника, осознавшего свои возможности. Порою я спрашиваю самого себя: а не выражаю ли я самосознание и чаяния нашего народа?

Хотя о Рафаэле здесь написано уже немало, мне хочется вновь вернуться к нему и добавить, что его славу я принимаю такой, какая она есть, а именно: счастливый случай благодаря редкостному характеру, равного которому не сыскать на земле, и умению жить так, как никто другой не способен, кроме него одного. Кстати, об этих его свойствах мне не раз приходилось слышать от самых образованных людей при ватиканском дворе.

Чтобы не запамятовать, хочу отметить, что павийский кардинал, а ныне папский легат в Болонье действует, не совсем четко следуя распоряжениям Юлия II. Пока это лишь слухи, и мне неизвестно, насколько они обоснованны. Но все настойчивее ведутся разговоры о предстоящей поездке папы в Болонью. Поговаривают, что на сей раз он полон решимости окончательно выдворить правящее семейство Д'Эсте из Феррары.

Подумываю приобрести еще одно поместье где-нибудь неподалеку от Флоренции. Возможно, в Ровеццано. Поручу отцу заняться этим делом. В таких вопросах он знает толк.

* * *

Хочу упомянуть об одном эпизоде, касающемся Браманте. Если сейчас не запишу, то со временем забуду.

Как-то папа призвал меня к себе в рабочий кабинет. Я несколько замешкался с делами и отправился к нему с некоторым запозданием. Каково же было мое удивление, когда у папы я застал и Браманте. На сей раз Юлий II тут же предложил мне сесть, радушно улыбаясь. Браманте же не улыбался и выглядел угрюмым. Я даже подумал, что он чем-то обеспокоен. Мне не была известна причина вызова к папе. Однако я догадался, в чем дело, едва папа Юлий спросил, насколько соответствуют истине мои публичные заявления о разрушениях, произведенных по приказу Браманте в старой базилике св. Петра, где работами руководит его помощник Джульяно Лено. Вот тогда-то я и начал, как говорится, выкладывать все начистоту, не обращая внимания на сидящего рядом Браманте. Сказал, что тот распорядился уничтожить ценнейшую мозаику в старой базилике св. Петра, хотя ее можно было сохранить, будь на то добрая воля. Рассказал, с каким остервенением разрушались хоры в церкви Санта-Мария-дель-Пополо, которая была подвергнута настоящему глумлению. Напомнил папе и об уничтожении памятников античности, и об ущербе, причиненном многим ценным постройкам, в том числе церкви Сан-Пьетро ин Винколи *. Причем, круша и ломая, Браманте даже не побеспокоился о сохранении хотя бы части старинных построек.