После краткого обсуждения -- господа экзаменующие подбирали формулировки, -- мне, под громкие и продолжительные аплодисменты, присвоили внеочередное философское звание, и единственное, что меня в этот момент настораживало, так это донельзя довольная физиономия царского стремянного.

Ну и устал, конечно -- возраст и здоровье уже не те, Цицерона и Демосфена одновременно изображать.

-- Тумил, а ты чего такой радостный-то? -- спросил я, забираясь на Репку. -- Съел бы что ли кислого чего, пока лицо от счастья не треснуло.

-- Как же мне не радоваться, государь? -- честным до полного неправдоподобия тоном отозвался парень. -- Мой царь и наставник только что доказал всему миру, что не только свят, но и весьма учен. К тому же явил мне пример истинной благодарности, которая не бьет по кошелю.

-- Ты сейчас про что? -- не сообразил я.

-- Про то, как твое величество облагодетельствовал трактирщика Марону. Так он твоим даром воодушевлен -- слов нет. Кстати, сказал что ему теперь сам Солнце велел переименовать «Коровью лепешку».

-- Даже любопытно, какое он измыслил название.

Тумил поглядел на меня честными и преданными глазами.

-- «Царёва картошка», государь.

***

На обед гостей было негусто -- главный министр с обоими своими тестюшками, хефе-башкент, капитан гвардии, примас, да Щума Золотой Язык. Можно было бы и еще кое-кого пригласить, но тогда на всех присутствующих точно не хватило бы вилок.

Арцуд Софенине и Шедад Хатикани едва сдерживались, чтобы открыто не демонстрировать самое безрадостное расположение духа, а Зулик Тимариани совершенно не скрываясь отравлял окружающее пространство могучим перегаром.

Тут, впрочем, винить его сложно -- не каждый день он известия о рождении детей получает.

-- Ну и что мы со всеми этими новостями теперь делать-то станем? -- спросил я, садясь на свое место.

-- Понятия не имею. -- развел руками Зулик, при этом и мимика, и интонации его были ну ровно как у Пьюрфоя[xvi] в роли Марка Антония. -- Обе мои дражайшие женушки пишут, что разрешились от бремени едва наступила полночь. Врут, разумеется.

Арцуд и Шедад смерили зятька мрачными взглядами, но смолчали.

-- Возможно у владыко Йожадату сыщутся люди, которые смогут усовестить неразумных? -- не без ехидства поинтересовался Щума.

-- Сомневаюсь. -- криво усмехнулась Валисса. -- Для обеих слишком высоки ставки. А вот допросить с пристрастием слуг не помешает.

-- Необходим надежный человек, который смог бы должным образом произвести дознание на месте. -- заметил Латмур. -- Надежный, грамотный и незаинтересованный.

-- Тебя не отпущу, и не надейся. -- по ходу начавшейся беседы я успел отметить, что князь Папак, похоже, умудрился всем присутствующим драйвера на вилки поставить.

Когда только успел?

-- А вот что ты насчет Фарлака из Больших Бобров скажешь, князь? Справится, если дать такое поручение?

-- Мясник? -- главногвардеец приподнял одну бровь. -- Что же, у него есть определенная репутация в таких делах.

-- Стало быть прикажу ему немедленно отправляться. -- Зулик пожал плечами.

-- Немедленно не надо, он мне еще сегодня самому потребен. -- ответил я. -- Нынче вечером будет суд над философом Яваном, я попросил судью Фарлака быть на нем моим помощником.

Щума вздрогнул и недоверчиво поглядел сначала на меня, потом на примаса. Йожадату на его взгляд лишь слегка кивнул.

-- Значит завтра поедет, ничего страшного. -- владетель Тимариани ткнул вилкой в тарелку.

-- Конечно, мне бы следовало посоветоваться с преосвященным и главой гильдии насчет сей кандидатуры. -- задумчиво произнес я. -- Однако мне показалось, что они не станут возражать.

-- Это воистину мудрый и благочестивый муж, государь. -- самым серьезным тоном ответил первосвященник. -- Лучшего советника и не сыскать.

-- А я, однако, слышал, будто бы он непомерно суров. -- не согласился Золотой Язык.

-- Именно потому я и взял его советником, а не поручил рассматривать дело. Возможно, прегрешения Явана покажутся мне не столь страшными, однако наивысшую меру я, благодаря сему суровому судие, буду знать, и не превышу ее нечаянно. Возможно, что даже проявлю снисхождение... Кстати, о снисхождении -- я должен вам, владыко, по этому поводу попенять.

-- Вот как? -- удивился Йожадату. -- Я вызвал ваше неудовольствие, о царь?

-- Скорее недоумение. Боги мстительны, а уж богини и того более -- вам ли не знать. Меж тем вы запретили блудницам являться в храмы, а часовни Петулии при веселых домах не посещаются жрецами для принесения ей треб. Вчера я совершал прогулку по Аарте и в одной из этих часовен провел службу, но, согласитесь, постоянно этого делать я не в состоянии.

-- Ваше величество чрезвычайно снисходительны к грешникам, и хотя я преклоняюсь пред той степенью просветления, что вы достигли -- запрет на посещение храмов для падших женщин я не сниму. -- твердо заявил примас. -- Что же касается часовен Петулии, мы обсуждали сложившееся положение в Конклаве. Все иерархи неизменно согласны, что ставить в них на служение жрецов, означает подвергать их добродетель испытанию, на что мы права не имеем. Добровольцев же в столице не имеется.

-- Служение? Ты имеешь в виду -- постоянное? -- уточнил я, и, дождавшись подтверждения, продолжил. -- Не о служении говорю я, но об искуплении. И жрецам, и монахам иной раз доводится оступиться.

Я повернулся к Латмуру.

-- Скажи, князь, что делает хороший командир с солдатом, который пусть и не сильно, но провинился? Какое он избирает ему наказание?

-- По-разному, конечно, бывает, государь -- смотря как и в чем провинился. -- ответил тот. -- Но, как правило, ставит его на самую грязную и не почетную работу.

-- Улавливаешь мою мысль, преосвященный? -- вновь обратился я к Йожадату.

-- Служение во искупление?.. -- задумчиво протянул примас. -- В этом, определенно, что-то есть...

Ну еще бы -- осрамить любого оппонента можно, если выписать ему пару нарядов по борделю.

-- Одно меня все же смущает: не впадет ли в обществе блудниц уже проштрафившийся священнослужитель в еще больший грех?

-- А за тем, чтобы его не искушали может проследить какой-нибудь городской чиновник. -- парировал я. -- Ведь может, князь Штарпен?

-- Вне всякого сомнения. -- поспешно заверил меня хефе-башкент. -- И может, и проследит непременно. Да я сам лично буду этим заниматься!

-- Ну и решено, стало быть. -- резюмировал я. -- Однако, прошу тебя не забывать, князь -- ты обещал мне придворный показ модной одежды. Хотя, может и не во дворце... Князь Шедад, царевна Валисса, я бы хотел это немедленно обсудить. И то, как под это дело устроить лотерею тоже.

-- Лотерею? -- изумился Утмир. -- Это как?

-- Казне всегда нужны деньги, внук. И если зрителям самим дать право выбора лучшего из костюмов -- на этом можно неплохо заработать. Хотя ты прав, тут больше подойдет тотализатор.

***

В синем плаще с гербовыми ежами, шаркающей старческой походкой, поздним вечером девятого числа месяца карка я подошел к трону, установленному в самом центре сцены столичного одеона.

Да -- шаркающей. С моря задул свежий ветер, подгоняющий обещающие в ночь дождик тучки, и артрит с радикулитом радостно бросились напоминать мне как о возрасте, так и о бренности бытия в целом.

Как я слезал с Репки, о, если бы это видели простые горожане... Лучше было бы им показать, как я впервые подмочил репутацию -- царский рейтинг упал бы меньше.

Шаптур порывался устроить мне паланкин и лазарет отседова, примас -- торжественный молебен об исцелении...

-- Каких нечистых? -- я оперся посохом покрепче, и используя его ну почти как стриптизерша пилон (единственное что -- не раздевался), с хрустом разогнул спину. -- Я обещал сегодня свершить правосудие, и оно свершится даже если я тут сдохну. Тумил, достань из сумы мой платок и опоясай им меня под рубахой вместо нижнего хонджана. И завяжи покрепче -- не хватало еще, чтоб с царя при таком столпотворении штаны упали.