В конце концов каждая эпоха на что-то или на кого-то похожа. И великий народ под влиянием обстоятельств и в силу раскрывшихся затаенных национальных черт может стать совсем иным. В таком состоянии он может выдвинуть в лидеры даже ублюдка.

Легко убедиться, что, когда человек избавлен от слова «надо», он ничего не желает делать. Велика пропасть между «надо» и «хочу». Надо быть опрятным, а хочется плюнуть куда попало, надо работать, а не привык, надо держать слово, а не умеешь и лжешь, авось поверят. Верят, но, увидев, что обманули, идут на преступление. Человек, не подготовленный ни к какому общественному строю, кроме крепостнического, становится преступником. Восемнадцатилетние недоумки кричат: «Коммунисты – дерьмо!» – и голосуют против них, потому что те заставляют их работать, а не продавать «сникерсы», которые будут поступать в Россию, пока из нее не выкачают нефть и газ.

Я гордился тем, что я русский, сейчас так не скажу. В России всегда не любили русских, завидуя друг другу. Я знаю, как многие в оккупации пошли служить немцам из ненависти к своим же не только советским, а просто русским. Те, кто уехал, не скажут спасибо Родине. Но мы-то с вами остались. За что мы любим Россию? А ни за что. Любим, и всё. Мы самый открытый народ, но в нем трудно таким скромным, как Ильюшин.

С годами я убедился, что в народе Сталин никогда не умирал, его любят. Он был умен, а мы по своей природе не всегда воспринимаем умные рассуждения и не внимаем им, поступая вопреки рассудку, который заменяем сердцем. А любовь народа – высшая тайна. Невзлюбили же одного из самых умных царей Бориса Годунова, и ничего не докажешь! Сталин опирался на науку и главную правду. Он был земной и потому всегда побеждал. Нынешние псевдодемократы сделали ставку на мещанство, а оно непременно потерпит крах, потому что не выдержит столкновения с реалиями развития человечества и самим смыслом его существования.

Мне стало не по себе, когда увидел по телевидению, как советский президент Горбачев унизительно семенил за президентом США Рейганом... Такого у нас еще не было!

«Пойдем, Вячеслав, нам здесь делать нечего!» – сказал Сталин и встал из-за стола конференции трех великих держав. Собрал папку Молотов, и они со Сталиным двинулись из зала. Британский премьер Черчилль бросился за ними уговаривать. Даже больного американского президента Рузвельта покатили в коляске...

При Сталине – вера в идею, жестокость к себе и гордость за Родину; при Хрущеве – мещанство маленького человека; при Брежневе – желание украсть как можно больше, когда воровство приобрело размеры стахановского движения; при Горбачеве и далее – поощрение лжи, предательства и животнизация общества. История со Сталиным и события через сорок лет после его смерти показали, насколько велика подлость, приведшая к поражению. Наше счастье в том, что все поражения России временны. А Сталин и их не допускал. Чтобы его низвергнуть, надо уничтожить не только Ленина, революцию и всю коммунистическую идею, надо свалить Ивана Грозного, Петра Великого – они ведь были первыми сталинистами! – всю историю России, ибо она, эта история, таких вождей все-таки чтила. И «Медного всадника» почему-то не переплавили и не продали прибалтам как лом, хотя первый император истребил каждого пятого в России...

Топча Сталина, мнем эпоху. А она, между прочим, была талантлива и крылата. Придется смять и Ильюшина, изъять из неба двадцатого века его самолеты, как в свое время изъяли Ил-28...

Этот самолет летчики быстро освоили. Новый прицел позволял бомбить в облаках – землю можно было вообще не видеть. Самолет воспитал целую плеяду штурманов – цвет ВВС. Роль штурмана возросла – другие маршруты, сложнее полеты, иное вооружение... Ил-28 стал одним из лучших в мире самолетов такого класса. В КБ разработали несколько модификаций этой машины – учебно-тренировочный, разведчик, торпедоносец, научная лаборатория. В гражданской авиации под именем Ил-20 (не путать с не пошедшим в серию штурмовиком Ил-20) самолет перевозил почту и грузы. Кое-где эта замечательная машина служит и ныне...

В период хрущевской «оттепели», предтечи горбачевской «перестройки», развал великой державы только начинался, но авиацию он задел ощутимо. Никита Сергеевич решил, что в эпоху космоса самолеты не нужны. Летчиков увольняли в запас, многие спились и преждевременно погибли (знаю по своим друзьям), а технику резали автогеном.

Ил-28 выпускать прекратили. Решение это и тогда выглядело малограмотным, преждевременным и, как нередко случалось на Руси, довольно глупым. Так сложилась судьба выдающегося самолета: один руководитель государства дал ему дорогу в небо, а другой перекрыл.

«Народ безмолвствует», «горе от ума» и «умом Россию не понять» – все вместе.

Никита Сергеевич увлекся ракетами. Ильюшину тоже поручили заняться этим делом, и он занялся, но не очень охотно. Чувствовалось неодобрение: если нужно, мы ракету сделаем, но это потеря опыта создания самолетов. Его волновало то, что если ракетная лихорадка продолжится долго, то со временем не станет авиационных специалистов, так же как и тех, кто занимался стрелковым оружием, артиллерией, которых разогнали, а потом собирали по всей стране: с появлением ракет не пропала нужда ни в пушечном, ни в пулеметном вооружении.

Не по душе Ильюшину были ракеты. Уже приезжал известный ракетчик Челомей, смотрел фирму, нацеливаясь прибрать ее к своим рукам. Авиацию сворачивали, и ильюшинцы строили крылатую ракету «двадцатку» класса «земля – земля». (Крылатая ракета П-20 внешне походила на истребитель и предназначалась для запуска с атомных подводных лодок.) В эти годы, 1957 – 1960-е, они каждую неделю, а то и чаще ездили в Ленинград на «Красной стреле» по вопросам так называемой «спецтемы». Ездил и Сергей Владимирович.

«Я делал на „двадцатке“ пороховые ускорители, стартовое устройство – все новое, секретное, – вспоминает Р.П. Папковский. – Я рассчитал, начертил, Сергей Владимирович пришел утром и сидел до обеда, рассматривая чертеж. Для него это тоже было ново, и он буквально ползал по всем этапам, расспрашивая. Обратил внимание на крепление ускорителя, на которое приходилась нагрузка в 440 тонн: тут что-то надо подумать...

После обеда снова пришел и до конца дня сидел над чертежом. Но, когда спроектировали узел, выяснилось, что сделали неправильно, и именно там, где он засомневался. Интуиция, чутье, хватка конструкторская у него были потрясающие! А ведь совсем новое дело».

Сотрудник принес проект ракеты с четырьмя направляющими. Ильюшин посмотрел и сразу сказал: «Да она ж опрокинется!» И никакие расчеты не нужны, сразу сориентировался, тут же ухватил!

Инициативно вычертили новую ракету. Ильюшин договорился с заказчиком. Пришел, как всегда, к восьми утра и говорит Папковскому:

– Вот что, готовь документацию на макет.

А надо вычертить три вида, написать все данные. Он ушел, а Папковский полдня прикидывал, как лучше начертить. После обеда является Ильюшин:

– Готово?

– Как готово?

– Что-то долго.

Требования, как и прежде.

«С ним, когда говоришь, не надо бояться, – продолжает Р.П. Папковский. – Он заводился, когда не получалось, начинал нервничать: „Ты плохо объясняешь!“ Я обычно сам успокаивался, снова объяснял, и все в порядке».

Инженер написал на доске длиннющую формулу системы наведения – первая производная, вторая... стоит, разглагольствует. Ильюшин послушал и говорит:

– А зачем у тебя вторая производная?

– В общем-то, она большого значения не имеет...

– Ах, не имеет? Тогда ты ее зачеркни.

– Да нет, Сергей Владимирович...

– Ну вот что, на этом разговор мы закончим, ты подготовься.

«С „двадцаткой“ мы далеко зашли, – говорит В.А. Борог. – Очень прицельная ракета была. Но Челомей уже сделал свою, и существовало мнение, что если обеспечена большая площадь поражения, то прицельность не нужна, достаточно попасть в Нью-Йорк или Вашингтон. Такие ракеты, как наша, были не нужны, а сейчас бы пригодились».