– Гвардейская воинская часть… – отчетливо произнес Федор Ильич, назвав также номер части, и добавил, помедлив: – Майор Шендерович… По кличке Пульсар…

– Че те надо, Шендерович? В рожу опять захотел? – раздалось из шкафа.

– А ты в том же духе? Спишь опять?! – усмехнулся Шендерович. – Ну, извини, что разбудил…

– Пульсар, я не в духе сегодня, – продолжила дама и стала вдруг декламировать, заикаясь: – Молодость моя… Иль ты приснилась мне… Или я весенней гулкой ранью… – И вдруг заявила: – Мне требуется всего один киловатт…

– Чего?! – удивился Пульсар.

– Серо-буро-малиновый с продрисью… Тайна века… Кто заплатил Ленину? Ась?

– Это не человек, это машина, – сказал Федор Ильич, – метет все подряд, что в нее заложили… Поехали…

Они сели в машину. Машина хрюкнула требухой и снова понесла их тоннелем.

«Куда еду? Зачем? – удивлялся Кошкин. – Кто эти люди?.. И кто в действительности этот Пульсар по фамилии Шендерович?».

Дивиться было чему. Каких-то несколько дней тому назад он даже и думать не думал, что поедет в какой-нибудь в лес, в подземелье, а фактически – к черту на рога, оставив дома андроида легкого поведения… «Пусть так, – отрешенно думал он. – Зато я поступил, как велит сердце. Даже если Катя и этот Пульсар или, как его, Шендерович, окажутся не теми, за кого себя выдают… Зато будет проверено мое предчувствие…»

За эти несколько дней Кошкин вдруг обнаружил, что мать у него была абсолютно права. Не в части его работы, а в части того, что жить дальше так нельзя. Он увидел себя снаружи и ужаснулся. Он вступил в отношения с андроидом легкого поведения – не с проституткой, само собой, но с сущностью, отношения с которой, с точки зрения человечества, ведут в тупик – как тоннель, в котором теперь гремела машина «Хантер».

«А Машку все-таки жаль, – поймал он себя на мысли, – потому что она от меня ничего не скрывала и всегда понимала… Интересно, поймет ли Катенька?..»

В конце тоннеля теперь маячил свет – то ли это была поляна, ослепленная прожектором, то ли помещение. Что-то да было там.

Машина, грохоча требухой, выскочила из тоннеля и остановилась в помещении без углов, размером с приличный спортивный зал, с распростертыми под потолком стальными фермами, над которыми, образуя купол, покоились выпуклые бетонные сегменты. Из самого верха, где фермы образовали отверстие, к низу вела гигантская широкая крашеная колонна. Скорее всего, это была не колонна, а труба, у основания которой находились стальные шкафы с закрытыми дверцами. На стенах, под потолком и на колонне висели длинные лампы, испуская стальной безжизненный свет.

Кошкин выбрался из машины и огляделся по сторонам. Зал был действительно круглой формы; вдоль противоположной от тоннеля стороны виднелись перила, ведущие книзу. Шендерович подошел к одному из шкафов, отворил дверцу и уставился внутрь. В шкафу располагались какие-то приборы, с цифрами и стрелками, вращались круги размером с колесо от моноцикла, и всё это было соединено толстыми проводами в металлической рифленой оплетке.

– Киловатты тебе нужны… – бормотал Шендерович. – Дадим киловатты…

Он щелкнул тумблером. Свет в лампах дрогнул, и шкаф заворчал под нагрузкой.

– Я ж тебе специально убавил, – продолжал он. – Ты же у нас беспомощная в этом деле…

Закрыв шкаф, он прислушался – со стороны колонны теперь доносилось отчетливое гудение.

– Что же это такое, Федор Ильич? – спросил Кошкин

Но вместо ответа Шендерович лишь крикнул: – Время! – бросился к автомашине, прыгнул внутрь, запустил двигатель и включил передачу. Катенька с Кошкиным едва успевали за ним.

Машина метнулась к перилам и пошла вдоль стены, опускаясь вниз. Она шла кругами, опускаясь все ниже под землю, пока не оказалась в помещении с круглыми высокими стенами и все той же массивной колонной, по низу которой имелось массивное утолщение в виде гигантской бочки, опоясывающей колонну.

От вращений по кругу Кошкина едва не вырвало, но он справился с тошнотой, выбрался из машины и, держась за дверцу, оглядел помещение. Внутрь утолщения вела овальная дверь с рукоятью в виде штурвала. В стороне от двери стояла белая будка с окном и стеклянной дверью, за которой виднелся монитор и черная клавиатура.

Кошкин не допускал даже мысли о существовании подобной Машины. Для ее строительства не хватило бы никаких денег – другое дело, Египетские пирамиды, которые, как выяснилось, соорудили пришельцы из созвездия Орион. И если б ему раньше сказали, что где-то подобное существует – он посчитал бы это за бред. Он и новым своим знакомым не верил, и учителю истории, пока не убедился лично.

– Броня… – произнес Шендерович, цепляясь руками за штурвал и глядя вверх колонны. – Выдерживает прямое попадание атомной бомбы… Хотя, если разобраться, теперь это никого не волнует.

Штурвал однако не хотел вращаться. Федор Ильич изо всех сил пытался сдвинуть его с места, тряся бородой и краснея от напряжения. Катенька бросилась помогать, но отец остановил ее.

– Тут дело в другом… – сказал он, отпустив штурвал и отходя на шаг от двери.

– Опять не в духе? – догадалась дочь.

– Кураж – святое дело…

Он шагнул в будку, включил компьютер и, стоя, стал тыкать пальцем в клавиатуру.

– Молодость моя… – раздался тот же женский голос. – Серо-буро-малиновый с продрисью… будки.

– Ее заклинило, – сказал Шендерович, зависнув над клавиатурой. – Даже не знаю, что можно предпринять.

– Теперь там дядя Вася, – неожиданно выдала Машина.

– Ты его знаешь? – встрепенулся Федор Ильич. – Что за лох?

– Он не лох, – покровительственно сказала машина.

– И все же?

– Дядя Вася в прошлом преподавал, – продолжила машина. – Он специалист в области программирования. С детских лет он вел тухлые разговоры об искусственном разуме. – «Это лучшее из того, что может придумать человек», – говорил он. Но Васёк не имеет никакого отношения к созданию искусственного разума. Он сам себя создал – этот разум. Бушлатик на нем потертый такой, серо-буро-малиновый с продрисью…

– У тебя глюки, вехотка ты старая! – воскликнул Федор Ильич. – Ты поразъехалась!

– Ты о чем, майор Шендерович? Я не понимаю тебя… Вехотка какая-то… В смысле мочалка?

– Ничего непонятного! Будем кувалдой дверь открывать. Не нравится?

– Так уж и кувалдой. Пошутить нельзя бедной старушке … Входите…

Штурвал на входе в «бочку» сам собой крутанулся, и дверь слегка отворилась.

– Ты грубый, Пульсар… – бурчала Машина и продолжила ни с того ни с сего: – Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит… Избушка там на курьих ножках, стоит без окон без дверей… Я вас люблю, но чувство мое безответно…

– Ты ошибаешься, – сказала Катя, – мы тебя тоже любим… Мы тебе говорили об этом.

– А я сомневаюсь! – воскликнула Машина.

– Мы с тобой, дорогая ты наша.

Отворив дверь, они вошли в освещенное помещение. Внутри находилась все та же колонна, которую как раз и обхватывала «бочка», образуя замкнутый, в виде кольца, коридор. На стенах «бочки», уходя от двери вправо и влево, располагались многочисленные приборы. Пол в помещении был выложен светлым кафелем.

Кошкин вошел последним. И замер в тоскливой истоме: за спиной у него словно ожил какой-то двигатель – очень слабо, почти бесшумно. Кошкин сразу же оглянулся, но сделать уже ничего не смог: дверь затворилась, щелкнула замками. Штурвал, вращаясь, окончательно запечатал их в стальном помещении.

У Кошкина шевельнулись волосы. В этой кадушке (по факту – в закрытой консервной банке) мог быстро закончиться воздух…

– Вот вы и попались! – воскликнула Машина. – А то я смотрю – чего это они втроем приперлись?! – И, понизив голос: – Ходят, бродят, комиссии создают… А то невдомек, что эти комиссии – как мертвому припарки: парить можно, но результат нулевой.

– Ты что удумала?! – испуганно закричал Шендерович. Но Машина его не слушала.

– Никчемные люди… – ворчала она. – У вас одно на уме… Или два… Пожрать и потрахаться… С роботом…