Подумав о соборе, Адамберг понял, что зверинец исчез, освободив окна, колокольню, портал и паперть. Животные вернулись по домам. Несси – в Лох-Несс, драконы – в сказки, лабрадоры – в фантазии, рыба – в свое розовое озеро, гусиный вожак – на Утауэ, треть майора – в его кабинет. Собор снова стал свободно парящей в облаках жемчужиной готической архитектуры.

– Сто сорок два метра, – сказал Трабельман и взял себе шампанского. – Никому такое не под силу. Ни вам, ни мне.

Он рассмеялся.

– Разве что в сказке, – добавил Адамберг.

– Вот именно, комиссар, вот именно.

Когда отзвучали речи и Данглар получил медаль, началось излияние чувств, голоса, подогретые шампанским, звучали все громче. Адамберг пошел поприветствовать свой отдел: после его побега двадцать шесть человек двадцать дней затаив дыхание ждали развязки, и ни один не поверил в его виновность. Он услышал голос Клементины – вокруг нее собрались бригадир Гардон, Жозетта, Ретанкур, которую ни на шаг не отпускал от себя Эсталер, и Данглар – он то и дело доливал шампанское в бокалы.

– Я ведь говорила, что он цепкий, этот призрак, и была права! Так это вы, детка, – Клементина повернулась к Ретанкур, – вывели его, укрыв своими юбками, под самым носом у полицейских? Сколько их было?

– Трое на шести квадратных метрах.

– Отлично сработано. Такого, как он, можно поднять, как перышко. Я всегда говорю – чем проще, тем лучше.

Адамберг улыбнулся, и Санкартье последовал его примеру.

– Черт, приятно все это видеть, – сказал он. – Все припарадились… Тебе здорово идет форма. Что это за серебряные листочки на эполете?

– Не клен. Дуб и олива.

– Что они символизируют?

– Мудрость и Мир.

– Ты только не обижайся, но по-моему, это не твое. Вдохновение – да. Я тебя не подкалываю. Вот только не знаю, какие листья могли бы стать его символом.

Санкартье устремил простодушный взгляд в пространство, как будто искал там символ Вдохновения.

– Трава, – подсказал Адамберг. – Что скажешь насчет травы?

– А подсолнухи? Нет, на плечах легавого это будет выглядеть глупо.

– Моя интуиция иногда напоминает сорную траву.

– Да ну?

– Вот тебе и ну. Бывает, я попадаю пальцем в небо, Санкартье, как последний кретин. У меня пятимесячный сын, а я это понял три дня назад.

– Ты не знал?

– Ни-че-го.

– Она тебя бросила?

– Нет, я ее.

– Разлюбил?

– Да нет. Не знаю.

– Но ты шлялся по бабам.

– Шлялся.

– И врал, а ей это не нравилось.

– Врал.

– А потом ты взял назад свои клятвы и отвалил.

– Краткость – сестра таланта.

– Так ты из-за нее в тот вечер напился в «Шлюзе»?

– И из-за нее тоже.

Санкартье залпом допил шампанское.

– Извини, что влезаю, но, раз уж у тебя от всего этого депрессуха, значит, ты запутался. Врубаешься?

– А то.

– Советчик из меня никакой, но ты давай, пусти логику в дело и включи мозги.

Адамберг покачал головой.

– Она отстраняется, я кажусь ей опасным.

– И все-таки, если хочешь вернуть ее доверие, стоит попытаться.

– Но как?

– Бери пример с лесников. Они выкорчевывают сухостой и сажают молодняк.

Санкартье постучал пальцем по виску – мол, используй «серое вещество».

– Оседлай и скачи? – улыбнулся Адамберг.

– Именно так, парень.

Рафаэль и Жан-Батист Адамберги возвращались домой в два часа ночи, они шли в ногу, касаясь друг друга плечами.

– Я еду в деревню, Жан-Батист.

– И я с тобой. Брезийон дал мне неделю отпуска. Он полагает, я должен оправиться от шока.

– Как ты думаешь, ребята до сих пор взрывают жаб у прачечной?

– Наверняка, Рафаэль.

Восемь членов квебекской экспедиции провожали Лалиберте и Санкартье в Руасси. Самолет улетал на Монреаль в 16.50. За последние семь недель Адамберг в шестой раз оказывался в этом аэропорту, и всякий раз у него было разное состояние духа. Присоединившись к коллегам под табло, он почти удивился, не увидев среди них Жан-Пьера Эмиля Роже Фейе, славного Жан-Пьера, которому он с радостью пожал бы руку.

Они с Санкартье отошли в сторонку – канадец хотел подарить ему свою всепогодную двенадцатикарманную куртку.

– Смотри, – объяснял Санкартье, – это не простая куртка, а двусторонняя. Наденешь черной стороной – укроешься от непогоды, снег и дождь тебе будут не страшны. А наденешь синей – будешь виден на снегу как на ладони, но она не отталкивает воду. Можешь промокнуть. Куртка под настроение, как хочешь, так и надевай. Не обижайся, все как в жизни.

Адамберг провел рукой по короткому ежику волос.

– Я понимаю, – кивнул он.

– Бери, – Санкартье сунул куртку Адамбергу, – будешь меня помнить.

– Тебя я точно никогда не забуду, – прошептал Адамберг.

Санкартье хлопнул его по плечу.

– Включай мозги, вставай на лыжи и вперед! Желаю удачи.

– Передай от меня привет сторожевому бельчонку.

– Черт, так ты его приметил? Джеральда?

– Его зовут Джеральд?

– Да. Ночью он прячется в водосточной трубе, она ведь покрыта антифризом. Вот ведь хитрюга! А днем выходит на дежурство. Знаешь, у него была любовная драма…

– Я не в курсе – у меня тоже были проблемы.

– Но ты заметил, что у него любовь?

– Конечно.

– Так вот, она его бросила. Джеральд заболел с горя, день и ночь сидел в своей норке. Вечером я чистил ему дома орешки, а утром клал их у желоба. Через три дня он сдался и поел. Шеф орал, спрашивая, какой дурак принес белке корм. Я, конечно, промолчал, у него и так на меня зуб из-за твоего дела.

– И что теперь?

– Джеральд недолго грустил, снова начал работать, а красотка вернулась.

– Его красотка?

– Не знаю. Поди разберись с этими белками! Но Джеральда я узнаю из тысячи. А ты?

– Наверное.

Санкартье снова хлопнул его по плечу, и они наконец расстались: Адамберг с сожалением смотрел, как канадец идет на посадку.

– Приедешь снова? – спросил Лалиберте, пожимая ему руку. – Я твой должник и хочу, чтобы ты вернулся посмотреть на красные листья и тропу. Проклятие снято, ходи по ней в любое время.

Лалиберте держал руку Адамберга железной хваткой. Комиссар всегда различал во взгляде суперинтенданта всего три чувства – теплоту, строгость и ярость, а теперь вот появилась этакая задумчивость, и выражение лица изменилось. Под гладью вод всегда что-то кроется, подумал он, вспомнив озеро Пинк.

– Хочешь, скажу кое-что? – продолжил Лалиберте. – Пожалуй, среди полицейских тоже должны быть романтики.

Он выпустил руку комиссара и ушел. Адамберг проводил взглядом его массивную спину. Вдалеке маячила голова Добряка Санкартье. Адамберг с радостью отщипнул бы чуточку его благожелательности, занес на карточку, вложил в бумажный медальон, сунул в ячейку и впрыснул в свою ДНК.

Семеро сотрудников отдела шли к выходу. Адамберг услышал, как его зовет Вуазне, обернулся и медленно догнал своих, неся на плече куртку сержанта.