В последние недели он стал завязывать волосы в хвостик. Сразу сделавшись на кого-то похож. Лицо стало тонким, худым, неправдоподобно удлиненным. Он давно не улыбался мне (другим - иногда) и даже не здоровался, и когда стоял в коридоре наискосок от меня, мне почему-то казалось, что теперь его глаза - светлые. Совсем светлые, серо-зеленые. Это было красиво, и это я уже где-то видела. Где? Или - как сказала бы Машка - еще увижу.

За эти дни сама не заметила, что молчание А. кончилось. Статья о том же БГ, называлась она захватывающе - Самый Быстрый Самолет. Интервью с очередным учителем жизни, которого А. явно пытался так и этак поддеть. Что-то о каком-то скандальном балете.

5 ноября. Первый сон с участием А. Квартира моих родителей. Ко мне пришли двое: А., он сидит в моей комнате у зеркала, что-то (чуть ли не мои стихи) читает. А в коридоре - явно ухажер, явно посторонний. Он что-то пытается говорить мне о любви. Я спешно прощаюсь с криком: "О какой любви может идти речь?!" Заранее предвижу неприятный разговор с мамой (он нравится маме). Чуть ли не бегом возвращаюсь в комнату. А. сидит там, как ни в чем не бывало, читает. Не помню, говорим с ним или нет. Зрительно наконец помню.

Котя сделал из моих стихов самиздатовский сборник.

Вечером пришла однокурсница Коти - та самая Ася. Тоже дочь поэтессы. Худенькая, как травестийка. Разумеется, явилась и Маша, так что у меня, можно сказать, была презентация. И еще - совсем поздно, всего-то на полчаса, зашел Женька. Я в него почему-то вцепилась и не отпустила сразу. На самом деле было просто приятно его видеть. Он другой - похудевший и довольно бодрый. Какой-то освеженный и распрямившийся. Вот такому уже можно писать "Ответ Онегину", который я написала ему три месяца назад, когда он был полноватым и заикался. Я смотрела на него с нежностью, двойной, нет, тройной - за него, за Котю и за А. И как-то очень легко все сказала благодарность за то, что он - первый повод к стихам. После такого долгого не перерыва даже - провала. И он легко принял. Насчет А. пробурчал что-то о "сложных отношениях", да еще, уходя, обозвал его эпигонщиком. Вот забавно!

Жизнь отдельно

А что, в самом деле, увлечься

Одной из тех благородных девиц,

Что воткнут тебе под ребра перо,

Чтобы нагляднее было думать про птиц?

БГ

То, что мы "сочиняем" о человеке - скорее всего его возможность. Литература - не явление, даже не средство к большему. а просто - место, где мне хорошо. Если продолжается - счастлива. Если нет - я нигде не нахожу себе места.

Может быть, немного - в литературоведении. Хождение под окном любимого существа.

С вами мне было хорошо не под окном - вместе. Да, несмотря на ваше будем говорить так - несогласие. Обычная моя жизнь - затянувшаяся остановка, раздумье над кучей грязной посуды: мыть или не мыть?

Говорят, писатель с рождения хочет только писать. Я не хотела, поверьте. Но жить просто - не находить себе места - даже в церкви... С вами я нашла себе место.

Вы - любовь, но не та любовь, от которой умываются дождем, кусают губы... Почему вспомнилось? Была и у меня своя гора, свое море - и своя горечь на губах. Было абсолютно полное, совсем круглое счастье. Дни были яблочные, такой же прозрачной осени, и море, то, из вашего первого рассказа (почему - то? Это было в Крыму, у вас Кавказ), и дом поэта - музей, и только что обретенная церковь. А человек не был поэтом. Но одной песенки хватило. Все, что я любила, соединилось на том берегу.

Простите. Не за то, что хожу как тень за вашим дневником. Но когда попыталась однажды, ради психологического опыта, представить себе на этом берегу вас - ничего не вышло. Что было бы больше самого берега. Мы пошли бы на гору, на могилу поэта, спустились к морю, искупались бы - нет, только я, вам, южанину, будет холодно. Это уже было. Я ушла в темную воду, а он курил на берегу и смотрел на меня. И мне было так хорошо, как никогда в жизни (и в жизни - больше никогда, разве что - в литературе с вами).

Но я всегда помнила - "Белые ночи", хотя там - черные. Насчет одного мига мечты. Насчет десяти лет мечты, которые не стоят одного мига. А тогда не думала - о том, мечта это или нет, о соседних комнатах, о том, выразить ли любовь и как - сказать, промолчать или, может быть, просто обнять.

Я вышла, меня никак не волновало, как он смотрит на меня, мокрую (купальник тот был лучше всех и после тех дней бесследно потерялся).

Мы пили пиво с какой-то рыбой, а могли бы - воду с хлебом, мне было все равно. И он говорил, а я слушала, я говорила, а он отвечал - все было обыкновенное, в теперешней жизни равносильное чуду. И никто потом так не говорил, никто так не слушал. Никто вообще не говорил и не слушал. Кроме вас - вы говорили со мной, как он - сколько хотели и сколько я хотела. Вы не утаили ничего. Только с вами все это произошло в литературе - вот разница.

Потом, бессознательно, я приводила вас в ту же комнату, чуть не втянула в тот же разговор. Дальше не помню. Еще на берегу возникли сплошные "не" вы меня не обнимали, не говорили сверх приличий, не разглядывали через купальник. Это было важно. Это было условием. По Пришвину - обнимались только души. Шесть лет назад я не думала мучительно: "Обними!"" или "Не обними!", "Молчи" или "Говори". Ничего нельзя было ни добавить, ни отнять у моего счастья.

Может быть, пытаясь "экспериментально" мечтать о вас, я слишком хорошо помнила, чем кончилось для меня тогда вот это - "сказал", "обнял". Я крестилась в собственных слезах.

С вами я уже была близко - достаточно было открыть ваш дневник.

Простите меня. Вы - любовь, но другая. Слава Богу, что вы ничего у меня не просите (все-таки я вас люблю немножко больше литературы).

Вот так я попала в плен собственных возможностей. Я просто сутками - то хожу вокруг этого дома, то вхожу в него - все без сна. Физически сил уже нет - сидеть, смотреть в экран и нажимать на клавиши, держать ручку - а все думается и придумывается - больше. Чем можно записать. Что-то меня отвлекает, и две трети времени уходят на хождение около.

Мечтаю о приборе, который мог бы записывать мысли.

Никогда мне не приходило в голову - так выносить сор из избы.

----------------------------------------------------------------------

Вы с Котей недаром казались мне одним (нельзя изменить Коте с А. и обратно). Вы оба - отзвуки того. Что мы наделали?!

Будь моя воля... Недаром я ее не знаю!

10 ноября. Пришла в редакцию "Эмки" с какой-то ерундой - и с изумлением увидела Г., стоящую, а потом сидящую возле А. и болтающую с ним запросто. Мы с ней полгода работали вместе, в "Дне". Она мне нравится - простотой, непритязательностью, непогруженностью в шашни-сплетни. Ее муж - из молодых да ранних, работает на радио.

Она может так, а мне нельзя. Я действительно не умею...

Вспомнилось, как на монархической выставке Г. говорила:

- Для меня стихи - это непостижимо, у кого они получаются - загадка. И как это возможно?

Не было в этом никакой позы, чистое удивление. Пора удивиться и мне.

Ушла я из редакции, как всякий призрак от всяких живых. К сожалению, я была - замеченный призрак.

----------------------------------------------------------------------

А. пишет: кто-то выдумал середину. А вот мне никак ее не найти. Это нужно сделать, чтобы отгородиться от интерпретаций: вымыслов, домыслов, мнений - что у меня к нему.

Что с того, что сегодня я его увидела? Окруженного людьми, с каждым из которых отдельно - кроме разве что рыжей Анки - я могу спокойно здороваться и говорить? И они поняли, и я знала: пришла, потому что пришлось. Не остановилась поболтать, потому что - не хочу давать повод. Но повод и так виден.

Точно так же ведет себя наша знакомая Н., которая неравнодушна к Коте. Она справедливо считает, что я Коте не пара, и подчеркивает дистанцию. И об этом, увы, весь свет знает. Теперь я уже не решусь гадать, чего она хочет от Коти. Очень может быть - ничего.