После кончины мадам де Помпадур Король жил один, поэтому враги герцога де Шуазеля не знали, в каком салоне и какими путями они могли бы подготовить и реализовать падение столь ненавистного им человека. Король имел отношения только со столь низкими женщинами, что использовать их для продолжительной интриги не представлялось возможным. (…)

Тогда было решено найти Королю любовницу, которая могла бы иметь свое общество и из ее салона можно было бы посредством ежедневных инсинуаций повлиять на давнюю привязанность Короля к герцогу де Шуазелю. Правда, мадам Дюбарри нашли среди довольно низкого класса. Ее происхождение, воспитание, привычки – все было вульгарным и постыдным. Но девицу выдали замуж за человека, чья родословная начиналась в четырнадцатом веке[86], и посчитали, что тем самым скандал замяли. Этой грязной интригой руководил победитель при Маоне[87]. Любовницу выбрали очень удачно, скрасив последние годы жизни мужчины, которому надоело величие, который устал от удовольствий и пресытился сладострастием. Казалось, что ум, таланты, очарование маркизы де Помпадур, ее редкая красота и любовь к Королю никогда не смогут возыметь воздействие на этого изношенного человека.

Ему нужна была некая Роксалана[88] с фамильярной веселостью, не уважающая достоинство монарха. Мадам Дюбарри до такой степени забыла о приличиях, что однажды пожелала присутствовать на заседании Государственного совета. Король проявил слабость и согласился. Она сидела на подлокотнике кресла и совершала ребяческие выходки, которые должны нравиться старым султанам.

В другой раз она выхватила прямо из рук Короля целую стопку еще не распечатанных писем, среди них она узнала письмо достойного графа де Брогли[89]. Она сказала Королю, что этот противный Брогли плохо отзывался о ней, и хотела быть уверенной, что хотя бы в этот раз Король не прочел ничего плохого о ней. Король пожелал вернуть назад стопку писем, но фаворитка не позволила и заставила его два или три раза обежать следом за ней стол, стоявший посреди зада заседаний, а затем подошла к камину и бросила письма в огонь, где те и сгорели. Король пришел в ярость: он схватил свою смелую любовницу за локоть и выставил за дверь, не произнеся ни слова. Мадам Дюбарри решила, что попала в немилость. Вернувшись в свои покои, она два часа провела в сильном беспокойстве. Потом к ней пришел Король, графиня в слезах бросилась к его ногам, и он все простил.

(…)

Граф Дюбарри по прозвищу Плут и мадемуазель Дюбарри[90] давали Жанне советы или, скорее, подсказывали ей замыслы маршала де Ришелье и герцога д’Эгильона. Иногда они даже заставляли ее действовать в нужном направлении при принятии важных политических решений. Под предлогом того, что паж, который сопровождал Карла I в изгнании, носил фамилию Дюбарри или Бэрримор, в Лондоне для графини Дюбарри был куплен прекрасный портрет, сегодня он находится в нашем Музее. Мадам Дюбарри повесила его в своем салоне, а когда увидела, что король в таком гневе, что готов разогнать парламент и сформировать другой, названный позже парламентом Мопо[91], посоветовала ему взглянуть на портрет короля, который пошел на уступки своему парламенту.

«Мемуары» мадам Кампан, где дается этот настолько лишенный снисходительности портрет Жанны, были написаны после страшных событии[у стоивших жизни ей и многим ее врагам. Но все же ни время, ни смерть дорогих ее сердцу людей, что могло бы примирить давних противникову не уменьшили враждебности автора мемуаров к Жаннеу жертве предрассудков «этой страны». В последние годы существования монархии при Дворе царствовали роскошь и при этом ужасная мелочность.

Из трех рассказанных историй: о заседании Совета, о брошенных в огонь письмах, о покупке портрета Карла I, по меньшей мере, первая и третья соответствуют истине. Ложь, недоброе отношение видны в освещении фактов, но не в изложении событий. Летописец более доброжелательный или просто более объективный, чем мадам Кампан, подчеркнул бы тот факт, что, в отличие от Помпадуру которая лезла во все дела и утверждала, что правит страной от имени Короля, Жанна присутствовала на заседания Совета просто потому, что они часто по желанию Короля проходили в ее покоях. Она не высказывала на них никаких мыслей и суждений, способных повлиять на политику. Пусть фаворитка вела себя смешно, пусть неловко пыталась привнести в них некую веселость, но разве этот промах настолько непростителен, что о нем стоит говорить спустя десятилетия?

Мадам Кампан явно не была подругой новоиспеченной графини Дюбарри. Даже само положение нашей мемуаристки, официальной чтицы дочерей Короля, а затем первой горничной королевы Марии Антуанетты, ставило ее в ряды противников Жанны.

Неприязнь, которую королевские дочери единодушно испытывали к «шлюхе» своего отца, была все же умеренной, по меньшей мере, в проявлениях, вследствие их посредственного умственного развития и недостаточного воспитания. Хотя, как и все при Дворе, они были обуреваемы пристрастием к интригам, в этом особого таланта не проявили. Король, их отец, питал к ним любовь, но совсем их не уважал. Он относился к ним с некой отцовской нежностью и беззастенчивостью, с какой, если можно так выразиться, относился к домашним животным.

Враждебное отношение королевских дочерей к новой любовнице Короля не беспокоило. К тому же они почти совсем не имели возможности ей навредить. Все считали принцесс совершенно незначительными особами, и это они, безусловно, понимали и должны были страдать. Особенно несчастная Луиза, имевшая крайне невзрачную внешность; вероятно, она решилась уйти из Версаля от мира сего только для того, чтобы скрыться от сочувственных и снисходительных взглядов придворных и отчаянной любви самого Короля.

Но вот что сама мадам Кампан, их официальная чтица, написала о них:

Людовик XV очень редко виделся со своей семьей. Каждое утро он спускался по потайной лестнице в покои мадам Аделаиды, часто приносил туда кофе, который сам готовил. Мадам Аделаида дергала за шнур звонка, чтобы сообщить мадам Виктории о визите Короля. Мадам Виктория поднималась к сестре и звонила мадам Софии, а та в свою очередь звонила мадам Луизе. Покои принцесс были довольно большими. Мадам Луиза занимала самые дальние из них. Она была младшей дочерью Короля, очень маленькой и неказистой. Чтобы прийти на ежедневную встречу семьи, бедной принцессе приходилось бежать через множество комнат, и, несмотря на все усилия, она успевала лишь поцеловать отца, который сразу же уезжал на охоту.

Каждый вечер в шесть часов принцессы прерывали мое чтение и вместе с принцами отправлялись в покои Людовика XV: этот визит назывался разувание короля и сопровождался некоторым этикетом. Принцессы надевали большие каркасы, которые поддерживали их украшенные золотом или шитьем юбки, вокруг талии повязывали длинный шлейф и прикрывали нижнее белье большими накидками из черной тафты, доходившими им до подбородка. К Королю их сопровождали придворные, дамы, пажи, конюшии, слуги с огромными факелами. В одно мгновение обычно тихий дворец приходил в движение. Король целовал каждую принцессу в лоб, и этот визит был столь коротким, что чтение, прерванное этим событием, возобновлялось часто через четверть часа. Принцессы возвращались к себе, расшнуровывали завязки своих юбок, развязывали шлейфы, снова брали в руки свою вышивку, а я – книгу…

Летом Король несколько раз заходил к принцессам до часа разувания: однажды он застал меня в одиночестве в кабинете мадам Виктории и спросил, где Кош, а поскольку я широко раскрыла глаза, повторил свой вопрос, но я так ничего не поняла. Когда Король вышел, я поинтересовалась у принцессы, о ком он спрашивал. Виктория ответила, что отец говорил о ней, и терпеливо объяснила: поскольку она была самой толстой из дочерей, Король дал ей это шутливо-дружеское прозвище Кош (Соске – Свинка). Мадам Аделаиду он звал Лок (Loque – Лоскуток), мадам Софию – Грай (Graille – Рожок), а мадам Луизу – Шиф (Chiffe– Тряпочка). Только пикантный контраст мог подсказать Королю некий шутливый выбор подобных слов. Близкие к нему люди замечали, что таких слов он знал великое множество, как все полагали, заимствованных у своих любовниц…