- Успокойся, Витоля, - сказала Даша. - Мы не будем тебя расстреливать...
- Васютка, Митенька, отведите его в угол! Суд будет совещаться, - хмуро сказал Егор и, когда те отволокли Витолю в дальний угол, сердито спросил у Даши: - Ну, а что ты думаешь с ним делать? Куда его денешь? Одно остается расстрелять. Не выпускать же его на волю?
- Оставим в подвале, - устало ответила она. - Будет сидеть тут, пока придут наши...
- Да они же будут искать его, все в станице перевернут!..
- Треба у него выпытать, шо он знает про фашистов, шо они замышляют против наших людей, - сказал Гриня.
- Ладно, - согласился Егор. - Если скажет - оставим в живых, а нет - лабец ему!.. Конвоиры, сажайте предателя Ненашкова на скамью подсудимых.
Васютка и Митенька исполнили его приказание. Витоля с трудом удерживался на бочонке: его качало из стороны в сторону.
Гриня постучал карандашом по столу.
- Ну, Витоля, Витольд Ненашков, даю тебе последнее слово. Говори, шо ты знаешь про фашистские дела. Шо замышляют против советских людей твой батько-атаман, шпион Пауль и полицаи?
Продолжая судорожно икать, Витоля посмотрел на него мутными, безразличными глазами.
- Говори, Витоля, если ты еще не конченый предатель и враг, - сказала Даша. - Наши вернутся. Фашистов разбили под Москвой и теперь бьют по всему фронту...
- Я знаю... Я скажу... - проговорил Витоля, икая. Даша подала ему кружку воды. Он выпил ее до дна. Сидел сгорбившись, опираясь локтями о колени, отупело-равнодушный.
Они ждали молча, в упор глядя на него. На широком плосковатом лице Витоли выступил частый пот.
- Зараз вспомню, - заговорил он глухо. - Девчат незамужних и комсомолок собираются отправлять в Германию. Батя уже получил такой приказ из комендатуры. И вас отправят, Гриню и Егора. Пауль сказал: интересно с наследника красного атамана раба сделать. Пауль собирается казаков вербовать в армию генерала Краснова. Генерал сейчас в Ростове.
Короткопалой ладонью вытер пот на лице и задышал шумно, будто выполнил непосильную работу.
- Что ты знаешь про "арнаутку" и про гибриды? И что говорят немцы про них?
- Штопф как зашел к нам в первый раз, так зараз же спросил Пауля: как, мол, поживает "арнаутка" Уманского.
Потом приказал поставить охрану около нее. Когда ее сожгли, Штопф чуть не сдурел. На батю с пистолетом кидался, Пауля обозвал идиотом и свиньей... Говорит, не уберегли, собаки, добро для великой Германии... Ну, а когда я сказал ему про гибриды, он подобрел...
- Откуда ж Штопф узнал про "арнаутку"?
- Пауль ему еще в прошлом году сообщал, что Уманский выводит новый сорт пшеницы.
- Вот заразы! - возмутился Васютка.
- Почему Штопф так сильно цепляется за "арнаутку"? - спросил Егор, с большим вниманием слушая Витолю.
- Все Штопфы - богатые помещики. Хлебом торгуют. Про "арнаутку" Штопф говорил, это дорогой сорт пшеницы. За нее итальянцы и аргентинцы, мол, будут платить золотом, килограмм за килограмм. Ну, Штопф будто хочет преподнести Гитлеру подарок... Пауль говорил бате, что за ней в субботу придут машины.
- В субботу?! - всполошился Егор. - А сегодня пятница!..
Кончаем балачку. Я снимаю свое предложение о расстреле. Голосую за тюремное заключение.
За это проголосовали все.
Витоля сидел, опустив голову, безучастный ко всему. Гриня свернул протокол трубочкой, обратился к нему:
- Мы будем кормить тебя. А як придут наши - сдадим в НКВД. Только не кричи задарма, все равно никто не почует. Фонарь нехай горит... Вот тут на столе я тебе оставил бумагу и карандаш.
- Бумагу и карандаш, - машинально повторил Витоля.
- Ну, может, напишешь матери, мол, жив-здоров, не журитесь.
Не мог знать Гриня, какой цели послужат оставленные им карандаш и бумага.
Глава одиннадцатая
- Даша, беги в станицу, предупреди девчат, пусть прячутся, если не хотят ехать в Германию работать на фашистов, - сказал Егор, когда они вышли из подвала. - А мы пойдем на Егозинку. У меня есть план, как в амбар забраться.
- Ох, смотрите, хлопцы, осторожно! - сказала Даша. С мыса, заросшего лебедой и бодяком, где они залегли, хорошо был виден амбар. Задняя стена почти на метр нависла над рекой. Председатель колхоза все собирался оттащить амбар подальше, но ему отсоветовали: берег из каменных пластов, его не скоро размоет, а из такого положения удобно ссыпать хлеб по лоткам в баржи.
"Может, оно и лучше, что не оттащили амбар с обрыва", - подумал Егор.
Летом, в сухие дни, Егозинка, питаемая холодными ключами, которые пробивались из глубин подземного каменного кряжа, была прозрачной, искрящейся веселыми бликами. Но в паводки и половодье река завивала свое течение кудряшками-водоворотами и у крутых излучин шипела, как рассерженная змея, выступы камня стесывали с ее боков пенную стружку.
Сейчас, после обильных июльских дождей, Егозинка была именно такой. Вода сильно поднялась. Ольхи, росшие в расщелинах каменистого берега, полоскали в ней свои ветви. Мутные струи с клокотанием проносились мимо, кружа в коловертях сучья, траву и всякий мусор.
- Подождите меня здесь, а я сплаваю к амбару поближе и все высмотрю, сказал Егор, поднимаясь с земли.
- Ты шо?? - испугался Гриня. - Утопнешь. Смотри, какие водовороты засосет тебя.
Егор и сам подумывал об этом, но ответил с наигранной небрежностью:
- Не каркай, а то и в самом деле испугаюсь. Он отдал пистолет Грине, разделся до трусов. Сырой ветер обдул его, белые волоски встали торчком. На загорелой спине резко выделялись полосы розово-блестящей кожи: следы, оставленные плетью и шомполом.
Гриня подал ему английскую булавку.
- Приколи к трусам. Если судорога скорче ногу - довбони ее булавкой.
Егор спустился к воде по выступам каменных пластов, торчащих из крутояра. Если бы там, у амбара, были такие же выступы Хоть бы какой-нибудь паршивенький выступчик, чтоб зацепиться за него, прилипнуть к берегу. Страшно нырять, нет слов, однако медлить нельзя. Он знает, что друзья наблюдают за ним, пусть не думают, что он боится. Глубоко вздохнув, Егор оттолкнулся от пласта. Холодная вода стиснула его, поставила на голову, завинтила штопором. Затрещало в ушах вода больно надавила на барабанные перепонки. В голове мутилось, она хмелела, как от вина. Невыносимо захотелось вздохнуть: грудь заходила судорожно, но тянуло и тянуло в мутную глубину. "Не выдержу!" - обожгла мозг трусливая мысль. За веками вспыхивали красные хлопья. "Выдержу! Я могу!" - настойчиво повторял он, заглушая страх.
Раскинул руки, развел ноги - слышал об этом как-то, - и его выбросило на поверхность недалеко от амбара. Он задышал, радуясь необыкновенному вкусу воздуха, настоенного на тополевых и ольховых листьях. Подумал: "Ничего страшного, главное - удержать воздух".
Пенистая струя стремительно несла его вдоль берега, вставшего справа отвесной обглаженной стеной. Здесь каменные пласты стояли торчком.
Вот и амбар. На обрыве под ним - ни выступа, ни выступчика. Не за что было зацепиться. Руки заскользили по обглаженному камню, и он больно ударился животом о подводный порог - корень обрушившегося пласта. Охнул, но не растерялся - обрадовался удаче, - вцепился в него изо всех сил.
Отдышался и выбрался на подводный порог. Амбар козырьком нависал на высоте около двух метров. Были видны широкие трухлявые доски пола. Прижимаясь спиной к обрыву, Егор осторожно двинулся к середине амбара, нащупывая ногами узкий каменный порог, скрытый мутной бурлящей водой. Здесь, под двустворчатой дверью (Егор не раз бывал в этом амбаре и знал, что дверь была двустворчатая), ладони на две выдавался конец балки. Она подгнила, но вполне могла выдержать вес человека. На торец можно накинуть веревку и подняться наверх. Дверь открывалась внутрь, запиралась крючком - это он тоже хорошо помнил. И между створками есть щель, ничего не стоит откинуть крючок ножом. Вряд ли полицаи удосужились поставить на дверь какой-нибудь дополнительный запор. Ведь они, наверное, считают, что со стороны реки никакой черт не сможет забраться в амбар. Если бы это было так!..
