Добрались и до закуски. Мазали масло прямо на колбасу. Особенно любовно отнеслись к селёдке.
– А-а! – вдруг крикнул бледный мужчина. – Вспомнил! Вот! Один мужик всегда брал в магазине одеколон «Тройной». А тут приходит, просит ещё одеколон «Сирень». «Зачем тебе?» – «Будут дамы».
Не надо было ему этот анекдот рассказывать, ибо давно замечено, что слова могут воплощаться. В дверь постучали, и вошла дама. Лет то ли под сорок, то ли за. Она села рядом со мною, оттерев Аркашу.
– Жду, жду, напрягаюсь, думаю, пригласишь. Но я не гордая, сама пришла. Ждал Людмилу?
Застольем командовал Аркаша. Двоих отправил за дровами.
– Пока не напились: марш-марш! Гената свистните, он знает где и что. Сухих, лучше берёзовых. Берёзовые жарче, – объяснил он, считая, вероятно, что я и в этом не разбираюсь.
– Какие будут указания? – спрашивали у меня.
– А без указания вы не можете?
– Можем! – Мужчина с бородой обратился через стол. – Ладно, буду тоже на «ты», я сразу, а то потом к тебе не пробьёшься, докладываю проблему дорог. Я занимался коммуникациями. Спасение России – в бездорожье. Любишь Россию – ходи по ней пешком. И желательно босиком. Появляются дороги – начинается разложение: наркотики, преступность, остальное.
– Хватит о работе, – перебили его.
Вот уже и последняя бутылка задрала дно к потолку, а коллектив ещё только-только начинал разогреваться. Аркаша выразительно смотрел на меня. И другие смотрели. И что? И кто бы на моём месте поступил иначе? Раскопав в груде одежды свою куртку, я двинул в торговую точку.
Продавщица отлично понимала, что происходит в доме нового жителя, и советовала взять чего попроще.
– Мне-то выгодно продать дорогое, но вас жалко. Вот этим тараканов травят. Скорее упадут. Но сами это не пейте. А их не напоить. Мы, говорят, и работали до смерти, и пить будем до полусмерти.
Заговори, чтоб я тебя увидел
Около дома стояли широкие санки, нагруженные берёзовыми поленьями. У крыльца уже поселилась деревянная лопата для разгребания снега. В доме услужливо показали, что на кухне появились вёдра с водой.
Женщина Людмила снова сидела рядом. Человек в полувоенной форме встал:
– Прошу всех встать! За того, кого нет с нами!
И все посерьёзнели вдруг, встали и, не чокаясь, выпили. Причём я невольно заметил, как они переглядывались, изображали горестное состояние, взглядывали на меня, значительно кивали головами, потом отклоняли их под напором стакана, потом горестно созерцали его опустошённое дно, садились и сокрушённо склоняли головы. Потом, после приличного моменту молчания, была возглашена здравица:
– Теперь за того, кто пришёл на смену!
Все потянулись чокаться именно со мной. В полном недоумении я выпил. Ко мне протиснулся человек с листочком в руках:
– У нас же всё отняли: и труды, и технику. Даже личные ноут-буки. Всё отключили, живём в изоляции. Мы ж не с чего-то пьём. Так-то я спец по сферам управлений. Но немного архитектурю. Вот почеркушка. Тут двухскатность, здесь теремообразно. Тут в плане зала для собраний.
– Для каких собраний?
– Общественных! Но чтоб в будущем никакого асфальта! А то вот случай, был дом на улице Берзарина в Москве, в доме смертность зашкаливала. Сняли паркет, подняли оргалит. И что? Под ним мина – асфальт. Это же сгусток канцерогенности, раковая предрасположенность. Мёртвое море раньше называлось Асфальтовое. И когда стали в России делать асфальт, то звали его «жидовская мостовая». Гибнем от асфальта. А не за какой-то там металл. Люди гибнут за асфальт.
– Но это же надо изложить! – воскликнул я.
– Я подготовлю обоснование. – Человек поклонился и отошёл.
Тут Аркаша стал читать стихи. Оказалось, собственные:
Ох, бабы, бабы, ума бы вам кабы побольше бы, бабы.
Не квакали бы вы, как жабы, а были бы Божьи ра́бы.
– Аркаша, – растроганно сказал я, – вот тоже всё думаю, если бы классицизм не был бы так консервативен, его бы не вытеснил романтизм. А романтизм нам ни к чему. Уводит от реальной жизни, воспевает вздёрнутые уздой воображения чувства.
– А ты как думал, – отвечал Аркаша. – Как иначе – во всём борьба.
Женщина поникла и задремала. Архитектора сменил человек с ещё большей и уже седой бородой:
– Хватит слов! Мир перестал уважать слова, от них осталась только оболочка. Но есть же скульптура! Тут они все штучные многостаночники, а я как есть скульптор, так и есть. Ты ж видишь, я тут всех старше. Меня привезли лепить новых вождей. Чтобы, как власть сменится, мои работы размножить и натыкать по стране. Но мне ж не позировали! Нет доступа к телам. А объём? Только фото. Смотри! – Он вытащил пачку снимков, но в руки не дал, раскрыл веером. Всё мужчины с решительными взглядами в объектив. Ни одного с бородой. Он убрал снимки. – Я могу вслепую рельеф вести. Но! Кого слеплю, тому кирдык. Слепил Горбача – и что? И его тут же под зад. Борю ваял, и он вскоре не зарулил. Лепить этих или подождать? Но вообще как-то сероваты, мелки. Неинтересные черепа, слабая лепка. Какая твоя инструкция?
– Творческий человек инструкций не слушает. Бога надо слушать. Ренессанс в пример не бери. Какое там Возрождение, чего врать? Дикое язычество Античности реанимировали, труп оживляли. Ты согласен?
– Попробуй я не согласиться, – отвечал скульптор. – Ты же начальник, значит, мы обязаны руки по швам. Я вот всё пробую к Сталину подступиться. Любить его не за что, но он же – история. «Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад. Сколько стоил ему Севастополь, сколько стоил ему Сталинград?» Остальных изваять – раз сморкнуться: земнородные. А он всё выше и выше. Отчего? Оттого, что лилипуты стараются грязью забросать. Я ещё кукурузника успел изваять. Он на трибуне, по трибуне стучит кукурузным початком, в другой руке – ботинок. Голова легко далась – бильярдный шар. Уши прилепил – похож. Но а что? Сковырнули. А эти? Ты ж видел? Скушны модели, трафаретны позы, жесты перед зеркалом разучены. Нет, не они спасатели России.
– Изображай спасателей. Крестьян.
– Да оно бы и неплохо, но позировать им некогда: пашут.
– А рабочих.
– Эти пребывают в спячке. Даже свои цепи потеряли. Оставили только каски для стука. Лучше… – Скульптор всмотрелся в меня: – Дерево! Ты не для бронзы. Твоя голова топора просит. Пару сеансов – и свободен. Горлонару, назовем так гонорар, не надо.
– Ну, подымем, – воззвал истосковавшийся по вниманию Аркаша. – За то, чтоб крысы в подвале не плодились.
Вставший в рост мужчина в кителе возгласил:
– Нет, не споить врагам Россию, вина не хватит на земле! – Он оказался громче всех. – Ти-ха! Вопрос: от кого зависит наша жизнь? Конкретно. Думайте. Вас, мозгачей, зачем сюда везли? Поглядите в окно. – Все мы невольно глянули на тёмные, уже полностью оттаявшие окна. – Есть на улице голубые каски ООН? Нет? А почему нет? – Он грозно обвёл взглядом застолье: – Докладываю: а потому нет, что в стране есть оборона. А в этой обороне я был не лишним, но горько вспомнить куклят-марионеток истории – Мишку-похвальбишку и Борьку-алкаша. С них начиная, всё потащили на продажу и измены пошли сплошь и рядом. И одна наша сволочь, был такой, продал секреты обнаружения низколетящих целей. Это о-о-о! Бери нас голыми руками, вот как это называется. Вот такой оказался Мазепа, Петлюра, Бандера и Азеф заодно. В общем, целый поп Гапон. Н-но! – Оборонщик поднял указательный палец, потом помахал им справа налево и обратно. – Н-но русский ум неустрашим. Мы за отрезок времени замаштачили кое-чего. И получше. Летите, голубчики. Не летят. Зна-ают. Так что спасибо продажным сволочам. Воруйте, нам это только на пользу. Это же русские мозги, это же надо понимать.
– Скоро магазин закроется, – напомнил скульптор. – В счёт авансов, а?
– Я с ним! – вызвался и этот высокий, в кителе.
– Ноги в руки! – Аркаша не упускал командирство. Перехватил у меня деньги, немного убавил и отдал. – Пулей!
