Бред расширялся с каждым днём, не оставляя место ясности. Появились проблемы с памятью, он не мог припомнить последовательность дня, хотя трудно это сделать, когда лежишь шестнадцать часов подряд и смотришь в потолок. Мысли превратились в оползень, угрожающий разуму. Он не смог их разделить, не смог понять, что они ему говорят. Всё, что Вермир мог вспомнить, это утро, случайные размышления об окне, холодная темнота, а дальше всё по новой.

Когда Дора пришла его покормить, то Вермир её не заметил, хотя она нарочно громко открыла дверь и шумно топала, но он обратил внимание, только когда она поводила перед глазом ладонью, посмотрел, будто стеклянным глазом, смотрел глупо, словно ничего не понимает. Дора поставила тарелку с бульоном на стол, положила руки на колени.

– Я покушать принесла, – медленно и опасливо сказала она, – хочешь?

Вермир смотрел на Дору пару минут, а после уставился в стену. Дора подумала, что он обиделся, захотела прикоснуться к плечу, но побоялась. В последнее время она не часто улыбалась, но когда входила в эту комнату, то старалась всегда жизнерадостно улыбаться, сейчас улыбка спала.

– Можешь не смотреть на меня, но поесть надо, – сказал она устало. – Тебе нужны силы, совсем скоро всё пройдёт, но сейчас нельзя сдаваться. Каждый день, это целый шаг к выздоровлению. Доктор говорит, что ты быстро восстанавливаешься, осталось только потерпеть чуть-чуть и всё будет хорошо, – она неосознанно широко раскрыла глаза, её голос нёс надежду, воодушевление, – не надо давать слабину сейчас, когда половина пути пройдена. Хочешь, можешь потом. Ну, ну что ты смотришь в эту стену?! Там же нет ничего! Ну, ну поешь… пожалуйста, – её голос надорвался, она укрыла лицо в ладонях и тихо заплакала, сквозь всхлипы проносились слова. – Я хотела… назад… не могу! Делала… но если знала… не решилась… мука… боялась… прости! – она бросилась на колени и схватила его руку, Вермир перевёл пустой взор на её, испугавшееся от взгляда лицо.

Вермир не запомнил этого, как и много другого, но потом спустя многочисленные дни и ночи вспомнил, что был сыт. К удивлению разум Вермира оказался ясен, когда пришёл доктор. Он запомнил всё, от мелких деталей до последнего слова. Запомнил строгое, точёное лицо доктора, запомнил, как он разматывал с головы почти чистые бинты, как стоял у окна, как искал что-то в сумке, как рассказывал про депрессию, как успокаивал, говорил, что скоро всё пройдёт.

В один момент он просто проснулся, очнулся, открыл глаз и чётко задышал, слышал, как бьётся сердце, как поднимается грудь, как из окна светят лучики солнца. Он с удивлением понял, что боли нет, она ушла, оставив вялость. Тело не слушалось, будто задеревенело. Вермир коснулся лица, провёл пальцами через бинты, но ничего не почувствовал. Он медленно раскрыл рот, кожа растянулась, но швы не разошлись, а боль не пришла, кроме того чувства, которое приходит после долгой спячки мышц. Попытался что-то сказать, но вышло очень глухо и неразборчиво, прибавив силу в голос, и стало лучше, но не так, как было прежде, не так ярко. Он растянул улыбку настолько, насколько мог и почувствовал, что кожа напряглась. Перестав мучить лицо, он перекинулся на живот, приложил руку, пощупал, но дыру не нашёл. Единственное, чего побоялся, это глазницу, заросла ли, но он не решился проверять. По коридору кто-то прошёлся, скрипя досками. Вермир навострил уши, замер, но через пару секунд понял, что топот пошёл дальше. Он с трудом смог опустить стопы на пол, через силу встал, но тут же упал на кровать. В последующие два часа он разрабатывал ноги, пытался ходить, разминал всё затёкшее тело, с каким-то удивительным мгновением обрёл силу, энергию, ясность. Весь бред сошёл на нет, и смотрел он на него через призму отрывистых воспоминаний, а воспринимал как дикий сон. Он вновь почувствовал себя здоровым, хоть и не совсем целым, но почувствовал, что вернулся на все девяносто процентов. Это подействовало лучше всего, разум в какой-то мере очистился, стало легче, он воспринял всё, что с ним случилось, как не более чем непогоду. Только, к сожалению, он не смог спрятаться от неё.

Когда Дора вошла, неся тарелку супа, раскрыла от испуга рот, широко открыла глаза от удивления, но её встречал уже не сверкающий глаз, не тупой и пустой взор, а чистый, спокойный и, главное, разумный взгляд. К тому же в глазе прочитала, будто он очень давно не видел её и вот, наконец, она пришла.

– Привет, – неуклюже сказал Вермир, пытаясь изобразить улыбку.

– Привет, – медленно сказала Дора, сверкающе, но смущённо улыбаясь.

Она поставила тарелку на стол и села на кровать. Это было замечательно и откровенно, Вермир никогда после не чувствовал себя таким, будто понял весь мир, будто знает, как всё работает, будто вознёсся. Дора же никогда после не ощущала такого счастья, безграничного, неудержимого, прекрасного. Разговор длился долго, и был наполнен радостью, слезами, рассказами, печалью, воодушевлением, свободой, удовлетворением. Всё, что творилось с ними после разлуки, вылилось в этот разговор, вышло наружу, обнажилось, стало кристальным. Тогда Вермир понял, что не стоит терять голову, когда кажется, что всё кончено, всегда остаётся что-то, что очень важно, но оно кажется незаметным.

Все последующие дни Вермир разрабатывал ноги и голос. Спустя усилия и сжатые зубы походка стала напоминать прежнею, хотя и остались некоторые шероховатости, вроде лёгкого ковыляния. С голосом оказалось всё проще, чем он думал. Когда Вермир оставался наедине, ему казалось глупым говорить с самим собой, будто кто-то его мог подслушать и посмеяться, поэтому всегда говорил неуверенно и глухо, но когда в комнату входила Дора, и он начинал разговор, то голос сразу же набирал прежнею мощь. Со зрением никогда не было проблем, даже когда лишился глаза, то видел всё равно прилично, хотя его раздражало, что теперь нельзя смотреть справа боковым зрением, но он привык, не без взрывов в груди, но подстроился. Его слегка напрягало, что он потерялся в днях и не знает, когда будет перевязка, когда придёт доктор, сколько прошло времени. У Доры он спросить постеснялся, хотя, казалось бы, бытовая вещь, но он постеснялся тревожить таким пустяком и наводить на себя ненужные подозрения. Поэтому когда пришёл доктор, то это стало неожиданностью.

Как всегда доктор поздоровался, как только вошёл в комнату, монокль отсвечивал блики света, а холодное лицо не выдавало никаких эмоций. Доктор мягко положил сумку на стол и сел на стул напротив Вермира.

– Вам лучше, – сказал доктор.

– Да, – глухо сказал Вермир, но сконфузившись, прочистил горло и повторил, но уже громогласно.

Доктор будто не обратил никакого внимания на выкрик.

– Честно сказать, я думал, вы умрёте, – смотря в глаз, сказал доктор.

Вермир удивился и даже испугался, но доктор ничего не смог прочитать из-за бинтов, но губы и глаз с лихвой выдали.

– Почему? – спустя десяток секунду тихо спросил Вермир.

– Человек является тем фактором, который и спасает и убивает. Себя. Люди сами себя убивают и сами себя спасают. Бывает, от переизбытка чувств умирают, ибо сердце разрывается. Придумают себе что-нибудь и носятся с ним, только был здоров, как уже лежит, свернувшись клубком, а на следующий день хладный труп. Вы думаете, вас кто-то спас? Нет, конечно, с такими ранами помирают спустя пару минут. Плюс, минус, зависит от человека. Я даже сомневаюсь, что вы бы умерли, если было бы распорото горло. Вы прошли несколько сот метров с такими ранами, это очень трудно повторить. Можете гордиться.

– Откуда вы знаете? – со страхом сказал Вермир.

– Это теперь общественное достояние. Вы всю улицу, точнее две, залили кровью, заляпали стены. Сейчас отмыли, естественно.

– Так теперь все знают, – с затухавшим взором сказал Вермир.

– А вы не помните наш последний разговор?

– Помню… Я не представлял, что в таких подробностях…

– Привыкайте. Драконоборцы не любят внимание общественности, но вам выпал уникальный шанс. Теперь все ждут вашего выздоровления, возвращения, а также наказание злодеев.