Зеркало он нашел в трехпалой руке клоуна-робота, который стоял в одной из густо поросших плющом ниш каменной палубы и тикал – в одиночестве и в спячке, как и почти всегда.

Доктор сел на пень от рухнувшей колонны и там, среди обломков опавшей и увитой плющом кирпичной кладки, углубился в самосозерцание. Прежде всего он обратил внимание на скулы – худые и острые. Настолько острые, что Доктору даже стало любопытно, каким образом они сходятся сзади. Он поднес зеркало к затылку, чтобы посмотреть, но понял, что своего отражения больше не видит. Он быстро оглянулся, но, к сожалению, так же поступило и его отражение.

– А, – понял он и широко улыбнулся. – Так на этот раз я болван! – Это было приятно, болваном Доктор быть очень любил. Он попытался радостно похлопать в ладоши, обеими руками промахнулся и случайно обнял сам себя. – Вероятно, слегка неуклюжий, – отметил он и поднял самый большой осколок разбитого зеркала, которое каким-то образом ухитрилось улететь в другой конец комнаты после неудачной попытки похлопать.

Доктор заметил, что волос у него теперь много. Увы, не рыжих, скорее каштановых. И густых. Он попытался сосредоточиться на огромной челке, которая летала у него над бровью, покрутился немного и тут же почувствовал головокружение. Взглянув в зеркало еще раз, он заметил за своей спиной тикающего клоуна, который прошаркал в галерею. Надо бы разобраться с ним как-нибудь, подумал Доктор. Он уже почти пришел к мысли, что как-то слишком уж смазлив, но повернулся к зеркалу боком и увидел подбородок, который венчал собой нижнюю половину его лица, как трамплин.

– Да я же теперь бананоголовый! – расхохотался Доктор. – Мистер Месяц! У меня лицо как сапог!

Да, весьма и весьма неплохо, решил Доктор. Очень в его стиле. Немного красив, немного нелеп, немного похож на банан. Он быстро произвел подсчеты, вместо доски используя пыльный пол, и понял, что это его одиннадцатое лицо.

– Неверно, – прошептал голос ему на ухо. Рука Доктора замерла в пыли. В тишине галереи его сердца вдруг забились очень громко. – Станешь ли ты отрицать меня? – прошептал голос.

Доктор глубоко вздохнул и отмахнулся от голоса. Просто тревожность, последствия регенерации, ничего больше.

– Одиннадцатое! – сказал он вслух и очень твердо. И, по приятному совпадению, одиннадцать оказалось его новым любимым числом. Доктор встал и хотел снова попробовать хлопнуть в ладоши, но решил, что будет разумней сначала потренировать руки.

По правде говоря, за прошедшие годы обуздать свои руки Доктор так и не смог и в конце концов пришел к выводу, что его центры речи неким образом напрямую связаны с руками. Он просто не мог произнести ни единого слова, не размахивая руками перед собой, – они походили на двух птиц, стремящихся вырваться из сетей. Доктор был уверен, что левая даже пытается изображать движения его губ. Иногда он так увлекался, наблюдая за собственными жестами, что замолкал, и руки тоже замирали прямо в воздухе. Со стороны это выглядело так, будто он сдается, и не раз оказывалось очень сильно некстати. Ну почему его руки не могли просто поправлять бабочку, как ему хотелось?

Клара беззвучно смеялась. Доктор посмотрел на нее и обнаружил, что Клары нигде поблизости нет. Ну вот, опять. С ним такое частенько бывало – начнет разговаривать с человеком, а рядом ли этот человек вообще, даже не проверит. Доктор грустно посмотрел на две чашки чая, которые налил для себя и Клары, и вспомнил, что она ушла на эту свою дурацкую работу, которая была ей зачем-то очень нужна. А ведь можно было бы путешествовать, смотреть на чудеса Вселенной и паровые двигатели. Доктор попытался рассердиться, но смог только вздохнуть. С собой разговаривать он, конечно, любил, но со зрителями было интереснее.

И вот утром того самого дня, который навсегда изменил его жизнь, Доктор, ранее известный как Воин и также известный как последний Повелитель времени, считающий, что бабочки – это круто и круче только фиолетовый твид, решил, что ему скучно.

Несколько секунд спустя синяя будка возникла из ниоткуда в поле на окраине Лондона и перепугала корову, которая в гордом одиночестве там паслась. Доктор выглянул наружу и потянулся к телефону в небольшом ящичке за дверью. Одним скучным вечером Доктор решил, что, раз уж его машина времени выглядит как телефонная будка, телефон в ней неплохо бы и починить.

– Здравствуйте, я совершенно нормальный человек и звоню спросить, не выйдет ли Клара Освальд поиграть.

Мистер Армитедж, директор школы Коал-Хилл, закатил глаза так, что получилось почти вслух.

– Неправда, вы Доктор, пришелец из космоса.

– А вот это уже немного расизм. Толерантность у вас в заведении, я смотрю, процветает.

– Мисс Освальд выйдет, когда закроется школа.

– Так до этого же еще семьдесят три года, – возразил Доктор. – Пожар тогда был ого-го, скажу я вам.

– Я имел в виду сегодня. Закончатся уроки, потом состоится педсовет, и Клара освободится примерно в 17.15. Погодите, пожар? Что еще за пожар?

– 17.15? Все равно это целая вечность.

– Да у вас же машина времени есть!

– А вы откуда знаете?

– Наш завуч – ваш давний друг.

– А он занят?

– Да, они вместе с Барбарой прямо сейчас уезжают в свой четвертый медовый месяц.

– Пусть меня подождут, я с ними поеду!

– Конец! – выдохнул мистер Армитедж.

– Конец? Конец чего? – удивился Доктор.

– Простите? – недоуменно переспросил мистер Армитедж, а потом добавил: – Конец бездействию! Слишком долго я сидел сложа руки!

– Сложа руки? Вы вообще о чем?

– Я про руки ничего не говорил, – вздохнул мистер Армитедж. – Я говорил, что, если вы мне скажете, где находитесь, я передам адрес мисс Освальд, и она сможет встретиться с вами позже, вы не оставляете мне выбора, сегодня этой войне придет конец, конец, конец!

Доктор схватился за консоль, чтобы она перестала трястись, – вот только дрожала на самом деле совсем не консоль. Это был голос не мистера Армитеджа – по крайней мере, не его одного. Доктор знал этот голос.

– Доктор? – позвал мистер Армитедж.

– Доктору конец, – прошептало нечто давно умершее.

Почему теперь? Почему он слышит этот голос сейчас? Все давно свершилось, давно забыто, ни к чему вновь вспоминать об этом. Доктор зажмурился и представил, что все тайные дни его жизни заперты под замок в старом дубовом сундуке на самом дне глубокого зеленого моря. Раньше это всегда помогало забыть о прошлом прежде, чем оно успевало вырваться на свободу, – но на этот раз цепи, сковавшие сундук, оказались ржавыми и поломанными, и крышка его стала подниматься. Доктор испуганно распахнул глаза и увидел, что консоль трясется пуще прежнего.

– Доктор, вы еще там?

Мистер Армитедж! Доктор быстро и максимально точно сообщил ему, где находится («Ну, здесь поле, дорога и корова!»), и повесил трубку.

Нет, размышлял он, блуждая по ТАРДИС и грохоча шагами по стальному полу. Нет, нет, нет! Некоторые вещи давно в прошлом, и туда им и дорога. Доктор схватил самую скучную из своих книг, сел на вторую по любимости лестницу и стал раздраженно читать. Это была книга по сложной темпоральной теории, а он уже несколько дней убил, пытаясь найти в ней Уолли. И даже начал полагать, что, возможно, Уолли есть не в каждой книге, но кто его знает?[1]

– Ты лишь пытаешься укрыться в своем чудачестве, – шепнул кто-то ему на ухо.

Доктор углубился в чтение скучных слов и сделал вид, что ничего не слышит. Те дни давно миновали, а с ними миновала и тьма. Разумеется, Доктор знал, что это не совсем так. Когда живешь в машине времени, прошлое никуда не уходит и не остается позади, как ни мчись прочь, – оно всегда поджидает за дверью. А иногда, как, например, сейчас, еще и стучит.

Но нет, решил Доктор. Он просто посидит здесь, почитает книгу, подождет Клару, а когда она придет, они улетят на поиски приключений и по пути, может быть, даже угостятся коктейлями. Прошлое осталось в прошлом, и никоим образом ни в каком виде оно больше мне не грозит.