Не удалось Темнику даже заснуть. Только стянул сапоги и свалился на топчан, чувствуя полную немоготу, которая оттеснила в едва проглядную даль все мысли и переживания, и тут в землянку вошел радист:
– К вам связной. Первый раз его вижу.
– От кого?
– Мне это знать не положено.
«Вышколен, – подумал Темник, чувствуя, как расслабленность улетучивается и как вновь обретает он способность действовать. – Вот тебе и молод. Не даст связи без Первого».
Повелел:
– Пропусти. И сам побудь у входа.
От Пелипей связной. Из тех, кто втемную использовался. Жил в деревне, землю пахал, скот растил, будто и войны нет и не фашист хозяин. Без видимого недовольства, даже с охотой сдавал все, что требовали от него оккупационные власти, не саботировал, но и для партизан у него всегда припасены бывали продукты. И роль связного охотно выполнял. На этот раз принес устное сообщение и письмо. Семейное письмо. Тоска в нем, что врозь приходится им так долго жить. Связной не был посвящен ни во что, он вполне верил, что служит делу священной борьбы с захватчиками, и, попади он в руки полиции, любые бы выдержал пытки, а сами фашисты ничего не смогли бы, по его мнению, понять, от кого письмо, кому и когда писано. А Темник только развернул его, пробежал по строкам и – все понял. Остался, правда, спокоен. Спросил:
– Какие новости?
– Очень плохие. Каратели готовятся. Полицаи в основном, но и эсэсовцы есть. Самолеты еще запросили. Бомбить, стало быть, базу станут.
– Когда начало операции?
– На рассвете завтра.
– Назад, выходит, не успеешь… Что ж, с нами будешь. Только в бой не лезь. Не дай бог кто из полицаев тебя заприметит. Ты нам как воздух нужен. Без пятнышка. Мужиком-хозяйчиком, кому любая власть сподручна. Понял? Отдыхай иди.
Подождал, пока связной покинет землянку, и попросил радиста:
– Нужно выходить на связь.
– Сеанс пропущен. И потом…
– Я все понимаю, но и ты пойми обстановку. Мне нужно получить инструктаж, что делать с освобожденными. Оружие наконец нужно! Сейчас они же – толпа. По экстренному каналу выходи.
– На обычный канал мне хозяин без его разрешения запретил выходить, а экстренный… Нет, увольте!
– Твое упрямство может дорого нам обойтись!
Вышел решительно из землянки. Пусть думает. Последняя фраза в любом споре гвоздем вбивается в сознание. От природы так у человека.
С великим трудом пробуждались уставшие партизаны, а бывших узников команда «Подъем!» встрепенула, будто острым шилом. Повскакивали и озираются испуганно: не вдруг привыкнут они к свободе, в новинку она им. Обмякли затем, вспомнив о свалившемся с неба счастье, и стоят, ожидая, чего ради сон прерван. И партизаны подниматься начали. По-мужицки неспешно. Пули не свистят, чего ж прыть выказывать? Не скакуны они.
– Стройся! – командует Темник. – Освобожденные – на левый фланг.
А фланг этот внушительней правого. Только не бойцы они без оружия. Обуза – вот кто они. Всем это понятно. Но Темник именно с этого начал:
– Душ у нас добавилось изрядно, но силы те же, а нам предстоит бой. Каратели на нас изготовились. Утром заявятся. Самолеты еще вызваны. Ворчали вы, наверное, когда велел я маскировать лагерь, а не зря, выходит. Поступим сейчас так: начальник тыла Акимыч еще раз маскировку землянок и траншей проверит. Все освобожденные – в его распоряжение. Остальные – в распоряжение начальника штаба. Мой резерв – десять человек с двумя пулеметами.
На остров, к Кокаскерову, повел партизан сам. Велел все собрать, во что можно набивать землю: мешки, матрасовки, плащи, телогрейки и даже исподнее, у кого запасное есть. Глубокие окопы рыть нет уже времени, а куль земляной – защита добрая от пуль и осколков. Правда, от бомб – тут как бог распорядится, но бомб много ли будет, а пули, известное дело, роем полетят. Автоматы – скороговористые штуки.
Вернулся к полуночи. Зажег коптилку и – за письмо. Теперь уже основательно. Каждую фразу перечитывал, стараясь ничего не упускать. И страшно стало от понимания того, что едва не разоблачил его и Пелипей секретарь райкома. Убрали всех: священника, сторожа и, конечно, секретаря райкома. Не вернется в отряд и «глаз шефа». Доброе дело сделал он и получил повышение.
Вполне понятным Темнику становился строгий приказ Первого не выходить на связь с центром без его личного распоряжения. Его, Темника, опасался Первый. Его подозревал. Верхоглядел, выходит, он, Темник, не все учитывал. И еще неведомо, чем этот срыв окончится? Если шеф-щеголь предположит, что подозрения секретаря райкома известны многим, он либо всех их уберет, либо…
«А не грядет ли расплата?! Самолеты вызваны!..»
Нет, не до сна ему теперь было. Во всем он видел опасность, даже в том, что послан к нему не верный им связной, а болванчик. Приберегли того, своего.
«Все! Конец!..»
Так и не смежил глаз Темник, с замиранием сердца ожидая начала стрельбы или самолетного гула. Они, самолеты, и исполнят волю шефа. Не верил даже письму, где Пелипей сообщала, что с рассветом начнут наступление каратели, а самолеты прилетят значительно позже. Но когда в им же установленное время дежурный, постучав для успокоения совести, вошел в землянку, Темник не вскочил, а прикинулся спящим, заставив трясти его за плечо. Логично все: переутомился. Поднял наконец голову и, будто войдя в реальность, быстро вскочил и начал одеваться. Приказал торопливо:
– Подъем всем. Живо! Акимыч пусть уводит освобожденных к старой гати. Если что – первыми уходить станут. Остальным – в окопы. Боеприпасы все рассредоточить по окопам и траншеям. Впрочем, постройте отряд.
Вышел на поляну, повременив чуток. Подождал, пока не успокоятся шеренги, и повторил все то, что приказал дежурному. Закончил просьбой-предупреждением:
– От нас зависят жизнь – и наша, и освобожденных. Все делать нужно быстро и точно. Стоять насмерть, если нужда определит. Все! По местам.
Не сразу повел Акимыч бывших военнопленных к тыльному болоту, вначале заставил разносить боеприпасы по окопам и траншеям, к пулеметным гнездам и, лишь когда опустела вовсе землянка-склад, скомандовал:
– Ну, с богом! Пошли.
Еще два часа, непонятно долгих, беспокойных, в жуткой тишине. Хотя какая вроде бы тишина в лесу – заливаются птахи неумолчные, да только не слышит их Темник, уши его туда, где заслон, нацелены. А там – тихо. Солнце уже пригревает, ласкает нахмуренно-озабоченное лицо, только зря старается: не тепло и ласка видятся Темнику сейчас, а только факт, что день грядет, а там, впереди, тихо.
Наконец застрекотало вроде бы. Точно. Винтовки хлопают. Пулеметы, кажется, тоже затараторили. Утихло потом все. Добрых полчаса прошло, прежде чем вновь ожил остров засадный. Вот уже и гранаты заухали. Это плохо. Близко, выходит, подошли каратели.
Вновь замолкло все. Неужто смяли заслон?! Через час здесь тогда будут. Нет, вновь ожили автоматы, винтовки и пулеметы.
«Слава богу!..»
Орудие надрывно кашлянуло в дальней дали – голову даже втянул Темник. Взрыв. Там, где заслон.
«Слава богу!..»
Еще. Еще. Еще. И самолеты летят. Над базой разворачиваются. Сейчас бомбами сыпанут, и – все! Нет, уходят. К заслону. Туда начали швырять щедрые пригоршни смертоносных гостинцев. Даже здесь почувствовалось, как ходуном заходила болотами подточенная земля. Но Темник не о тех думает, кто оказался на ладошке перед налетевшим с воздуха врагом, для кого лишь одна защита – болотная податливость земли, которая как бы засасывает бомбы, ослабляя тем самым их убойность; он снова обдумывает разговор с радистом и выжидает подходящий момент для того разговора. Намерения у Темника одни – драматизируя ситуацию до предела, напугать молодого парня как можно сильнее и в конце концов дожать.
На очередной заход пошли самолеты. Сейчас вновь сыпанут. Темнику как раз этого и надо. Поспешил к радисту и разговор начинает с места в карьер:
– Ты молод, еще не представляешь себе, что такое людская ненависть, и я бы не хотел, чтобы ты познал ее. Но, похоже, тебе этого хочется. Не возражай! Верно – принимать решение тебе, только послушай прежде. Слышишь – бомбы рвутся. Это люди гибнут! А если они погибнут все? Да, мы встанем здесь второй стеной! Но сколько нас? Да, Акимыч уведет по болотной топи тех, кого мы освободили и защитим ценой своей жизни, а дальше что? Они вновь окажутся у фашистов в лапах! Ты не знаешь, что такое плен, – я знаю! Не приведи господи!
