— Сколько демонов поналезло к нам ночью?! С чего бы это? Не вдруг же они пришли! Что-то же их привлекло! Что? Чей грех? Кайтесь, пропащие души! Кто тут насмердел погаными поступками, да так сильно, что на эту вонь приперлось сразу столько демонов?!

И больше всего Тима утомляло то, что Ник никак не смотрит в его сторону. Словно бы не замечает. Даже не чувствует.

— Мы не уйдем отсюда, пока не найдем грешника, своим мерзким грехом привлекшего демонов! На колени, неверные! Все встаньте на колени!

Толпа стала медленно опускаться на колени. Кряхтели деды и бабки. Грузно опускались мужики. Девки, не жалея платьев, вставали коленями в грязь. Дети, смотря на взрослых, тоже опускались ниц. Многие кашляли. Грудные дети все чаще и громче плакали. Началось это все на самом рассвете, а сейчас уж солнце стояло в зените.

— Мне мерзко слушать ваш брехливый лепет! Долго я терпел, долго закрывал глаза на те беззакония, что вы творили тут! Думаете, я не знаю?! Про ваши пьянки, про блуд, про сквернословие? Думаете, я далеко и не вижу, чем вы тут занимаетесь? Хватит! Грешите вы — а горят все! Демоны топчат всех без разбору! Кто согрешил? Кайтесь! Должен быть грех! Должна быть чья-то мерзость особенная, что привлекла столько демонов! Признавайтесь! Пока не признаетесь — никто не поднимется с колен. Никто не поест, не попьёт! Признавайтесь! Я знаю — греховодник среди вас! И я жду!

Стоять в жирной, холодной весенней грязи было страшно холодно. Жрать хотелось ужасно. Тим и так натерпелся за эту ночь, а теперь еще это. Сестра стояла молча рядом, прикрыв глаза. И сейчас хорошо была видна царапина на ее карем глазу. Тут же была и мать, но она привыкла стоять на коленях.

Тим никогда бы не поверил, что будет испытывать такие чувства, но сейчас он и вправду сожалел о тех временах, когда она вела распутную жизнь. Она всегда пропадала у своей подруги-самогонщицы. В редкие дни она пила дома. Пьяная она была добрая, глупая, тихая. Сама себе рассказывала истории из прошлого, грозила кому-то кулаком, охала и хихикала. Потом напивалась так, что падала в беспамятстве и засыпала. Во дворе или между грядок, за столом или в сарае. Тим и не обращал на нее внимания. Ходил на рыбалку или подрабатывал за харчи. Олли играла, ей тоже было не скучно одной.

Но все изменилось прошедшей весной. Возвращаясь от подруги, пьяная мать упала под берег. Воды было много, темные льдины толпились в черной воде, песчаный берег круто подымался в высоту. Нигде ни лестницы, ни кустов, ничего, за что можно было бы зацепиться и вылезти. Летом вода спадала и появлялся пляж, но весной река подступала вплотную к песчаной стене берега.

Сколько она пробыла почти по пояс в ледяной воде — теперь уже неизвестно. Трезвый, порядочный человек уже бы заледенел и окочурился, но она выжила. Царапалась, кричала, бродила, и в конце концов увидели ее прохожие и вытянули.

И вот после этого что-то в ее голове и помешалось. Она решила, что это демоны пихнули ее под берег, а Единственный спас, позволил выжить. Так или иначе, но событие это очень сильно подействовало на ее психику, и с того дня она уже не пила, не гуляла, а надела на себя грубую власяницу и стала молиться. А вскоре — в первый раз в жизни — по трезвости заметила, что у дочери разноцветные глаза. То, что она даже не помнила, кто отец девочки — это ее не смущало, а вот карий глаз ей покоя не давал.

— Единственный любит вас, заботится о вас! И чем же вы отвечаете на его любовь? Предательством! Малодушием! Вот чем! Тем, что не хотите верно служить ему и своими греховными поступками привлекаете демонов!

Закрыв глаза, Тим глубоко вздохнул. Походу, это все надолго.

— А ты чего молчишь? Давай! Признавайся! — и кто-то пребольно ткнул пальцем ему в ребра.

Тим вздрогнул и обернулся. Холодно прищурившись, на него смотрела Айна. Тим решил не обращать на нее внимания.

— Говори! Сознавайся! — Айна опять ткнула его в ребра.

— Отстань! Совсем дура, что ли?

— Кайся, козёл!

— Да в чем? В чем каяться-то? — вспылил Тим.

— Как вчера на берегу с Ником голубятничал! Или не помнишь?

У Тима все заледенело внутри.

— Ниче не было! Не бреши ты!

— Я брешу? Я?! Я же видела, как вы лежали вместе! Целовались! Вы, значит, гомосятничаете, а нам всем страдать из-за вас?

— Пошла нахер! — прошипел Тим.

Айна поднялась и ткнула в Тима пальцем:

— Вот он нагрешил! Он хочет признаться! — сказала она громко.

Тим почувствовал, как дыхание перепёрло, и как волосы и лицо вспыхнули жгучим пламенем.

Вся деревня, все, кто стоял на коленях, все обернулись к нему. Старые и молодые, дети, девушки, парни. Беззубые бабки и седые старики. Жрецы на помосте тоже уставились.

— Говори! Говори! — Айна потрепала его за плечо и потянула наверх.

Тим поднялся. С колен потекла грязь. Он не смотрел на них. Он их всех ненавидел. Они ему были не нужны. Он смотрел только на Ника. Как тот побелел и замер.

— Ты хочешь признаться? — строго спросил верховный жрец. — Ну давай! Облегчи душу.

Тим молчал ледяным, мертвенным молчанием. Он видел только потемневшие от ужаса глаза Ника.

Опустив взгляд, Тим громко сказал ломающимся голосом:

— Я грешен, — даже отсюда ему было видно, как дрожат побелевшие губы Ника. — Я говорил богохульные слова…

— Что именно ты говорил?

— Что… — Тим с трудом сглотнул. Глотка пересохла. — Что… Единственный мне не нужен. Я… он нас не любит и он мне не нужен…

По толпе пронесся приглушенный шепот. Многие осуждающе мотали головами, цокали языками, хотя Тим прекрасно знал, что каждый в Грязном городе по десять раз на дню грешит таким богохульством. Но все эти рожи ему были не важны. Он видел только, как лицо Ника начинает приобретать живой, здоровый цвет, и в голубых глазах его набухают слезы.

— Вот оно — молодое поколение! — кивая своим чувствам, проговорил старший жрец. — Вот кого вы растите! Вот как вы платите Единственному за его любовь, — он опять стукнул своим страшным железным посохом. — Хорошо же! Я все понял, — он повернулся спиной к народу, и младшие жрецы обступили его. — Пусть люди идут на работу, а молодого грешника заприте в надежном месте, но ничего не делайте пока. Я доложу о нем Единственному, и он лично решит, что с ним делать.

Жрецы послушно закивали. Парни-прислужники подняли полы длинного плаща старшего жреца, чтобы он не испачкался в грязи, и процессия медленно удалилась.

========== Глава 7 ==========

Поначалу поволокли Тима к старосте. На его участке был особый погреб, где и держали провинившихся.

Раздутый, щекастый, как хомяк, со свинячими глазками и усиками, как два колоска спелой пшеницы, староста ходил по разрушенному хозяйству и молчал страшным молчанием. Обезумевшие куры летали по уничтоженному двору, бабы выли, дети плакали, собаки лаяли. У старосты был ад. Выверк своротил сарай, и погреб старосты оказался завален.

Тима потащили в другое место. Таскали долго. В конце концов решили оставить его у Тита. Тит, старый, страшный, нечесаный, с седой пожелтевшей бородой, уже давно схоронил свою бабку Евпл и жил один. Хозяйство его развалилось, сгнило и поросло бурьяном. Оба глаза Тита затянули белые мутные бельма, но он все же видел еще. Как он жил, что ел, чем топил, где мылся — ничего это было неизвестно, да и неинтересно никому. Знали только, что он растит много табака, сушит его и постоянно курит. Вот, кажется, и вся его еда.