— Бей!

Единственный ткнул ножом ему в бедро, оставив неглубокую рану.

И Ник начал хлестать Вэна проклятой палкой. Ужас и отчаяние ослепили его, и он остановился, только когда легкие лопнули и задушили его. Он слышал только свой вой, хриплое дыхание, и в полных слезами глазах плавали кровавые раны лопнувшей кожи на покрасневших ягодицах.

Вэн вел себя тихо. Единственный тоже молчал. Потом встал и, схватив Ника за горло, прижал к стене:

— Здесь только я решаю — кто, кого, как и когда сношает! Запомни! Последнее тебе предупреждение! А иначе я на твоих глазах отрежу тебе твой прыщик, поджарю его и заставлю сожрать! Понял?!

Но не успел Ник кивнуть, как Единственный коленом двинул его между ног, бросил и ушел как ни в чем не бывало.

Мир вспыхнул, и в одно мгновение Ник ослеп и оглох. Тут же пол подскочил и ударил его в лицо. Ник даже и представить себе не мог, что на свете может существовать такая боль! Но как бы худо ему ни было, самым ужасным было то, что легкие онемели, заклинили, и он не мог вздохнуть. Это напугало его до смерти. Хрипя и царапая половицы, он все силился вдохнуть хоть полглотка воздуха, но и это давалось ему с трудом. И в тот момент, когда он уже смирился со смертью, легкие немного ожили и позволили ему продохнуть.

Хрипя и обливаясь слезами, он подполз к Вэну и сжал его руку.

— Прости! Прости меня! — просипел Ник.

Вэн перевел на него взгляд и сказал прямо в лицо:

— Эта мразь за все заплатит! Все, что он нам сделал злого, все ему вернется назад! Я тебе клянусь!

Ник встрепенулся и глянул на дверь, выискивая — не подсматривает ли кто, но и дверной проем, и коридор были давно пусты.

========== Глава 20 ==========

В полном молчании они вернулись к землянке. Лежали на траве, смотрели в ночное небо.

Тим радовался как ребенок! Как же было прекрасно ощущать себя полностью независимым от холода и голода! Не чувствовать усталости. Не дрожать на морозе, не заботиться об одежде и обуви. Не беспокоиться об обеде и завтраке. Можно было просто лежать и смотреть на звезды. А лучше на Ингу. Что толку ему от этих звезд?! А Инга — вот она. Живая и нежная. Совсем рядом…

— Ты веришь ей? — тихо спросила Инга, глядя в ночное небо.

— Неа. Брешет она все! — Тим повернулся к ней, на правый бок, и подпер голову рукой. — Как такая дура может летать? Это же целая скала! У нее ни крыльев… ничего! Брешет гадина. Демоны — они вообще всех обманывают.

Инга молчала сосредоточенно.

— Ну, а как ты тогда объяснишь эти яйца? — наконец-то спросила она.

— В том-то и дело, что никак, — вздохнул Тим. — Ну… давай пока верить этой седой бабке. Может, если в будущем услышим объяснение получше или узнаем правду, или еще как… то тогда уже… не будем ей верить. Да и важно ли это все? Ну, яйца и яйца!

Тим улыбнулся. Инга нахмурилась.

— А ты что помнишь про пробуждение? — спросила она, наконец-то повернувшись к нему.

— Я ничего не помню. Я домашней выделки, от мамы с папой. Я не из яйца.

Инга долго смотрела на него, а потом опять подставила лицо под морозный звездный свет.

— А Единственный какая сука все-таки! А?! — усмехнулся Тим. — Как всем мозги закрутил! Блин! Ну почему у меня башка так не варит? Был бы я божеством. Собрал бы вокруг себя деревню. Поделил бы всех на красивых и некрасивых. Красивые мне бы служили, а страшные в поле пахали. Ведь это же гениально! Нет. Правда говорил дядя Ешта: «Ума нет — считай калека».

Инга никак не реагировала на его слова. Это уязвило его.

— Ты расстроилась, да? — спросил он.

Из мрака ночи выглянули звезды, и Инга спросила:

— Интересно, а отсюда видна та звезда, откуда они прилетели?

Тим молчал.

— Тим! — она положила ему руку на грудь и потрясла его. — Тим, отсюда видно ИХ звезду или нет?! Как думаешь?

— Когда я маленький был, мне тетя рассказывала про небо. Она говорила, что вот эта чернота — это просто шатер. А сразу за этим шатром нестерпимо сияет океан вселенского света. И вот эти все звезды — это просто прохудившиеся дырочки в шатре, через которые пробивается этот нестерпимый свет. И когда-нибудь от старости шатер порвется, и тот свет беспрепятственно хлынет сюда.

— И что будет дальше?

— Дальше уже ничего не будет. Будет только ТОТ СВЕТ. Все сущее в нем потонет, и ничего уже больше не будет.

— Никогда и ничего? — тихо спросила Инга.

— Потом этот свет погаснет, и наступит бесконечная тьма. И все. И потом уже в этой тьме опять вспыхнет огонь, и из этого огня выйдет новый Единственный, а из тьмы вылезет новый повелитель демонов, и они опять будут биться, и Единственный опять создаст землю и людей. А потом опять все испарится в Свете, и все начнется заново. И опять, и опять, и опять… — Тим зевнул. Инга молча смотрела на холодные синие звезды. Теперь они уже не казались ей такими величественными. - Этот мир погибнет, и будет создан новый мир, точно такой же. И в этом новом мире вот так же, на траве в звездном лесу, будут лежать новые Тим и Инга… И все это будет раз за разом повторяться. Как… — он задумался. — Как времена года. Какая бы холодная ни была зима, все одно придет весна, а потом опять осень…

— Тим. А Единственный — он какой из себя? Молодой, старый? Светлый, темный? Какой на лицо?

Тим внимательно осмотрел ее нежный тонкий профиль, взгляд его стал решительным, и он сказал, положив ей ладонь на живот:

— Я не знаю, каков Единственный. Я знаю только, что ты самая красивая на свете!

И не давая ни ей, ни себе опомниться, он жадно и горячо впился в ее губы. В следующий момент ему показалось, что она отвернется, сожмет губы и дернет головой, но она сделала то, что до этого не делала ему ни одна девчонка. Она стала гладить его затылок своей маленькой тонкой ручкой. От такого простого движения он совсем потерял память и стал оставлять засосы у нее на шее, ключице и ниже, а она все впускала в его густые черные волосы свои тонкие белые пальцы.

Это все было странным. Самым странным в его жизни. Последняя его мысль была о том, что он уже не управляет своим телом, своими желаниями, не управляет уже и своими мыслями. Поначалу он еще боялся немного, боялся, что не справится — опыта у него совсем не было; но охватило желание, что изгнало и всякую тень страха и нерешительности.

Тим залез на нее, задрал к животу набедренную повязку, сбросил с себя штаны, притянул ее к себе, и она обхватила его ногами.

Он знал только то, что он именно там, где и должен быть, и рядом с ним именно тот, кто нужен, и он занят исключительно тем, для чего и появился на свет. Все остальное не имело абсолютно никакого значения. И если бы ему объявили, что убьют его, если он не оставит ее в покое, то он, не думая, согласился бы и на смерть, лишь бы остаться с ней хотя бы еще на несколько мгновений.

Он ощущал себя прекрасно, тело было словно заговоренное. Он чувствовал, что ночь холодна и даже морозна, и что к утру будут заморозки, но кожа его была укрыта незримым теплым покрывалом. Это как насидеться до одури в парилке и вдруг прыгнуть в сугроб. Ты чувствуешь, что вокруг снег, но в теле столько жара, что оно не воспринимает холод.

Она вскрикнула и уперлась в его живот растопыренными пальцами.

Несколько тягучих капель темной крови упали на землю, и трава задымилась, но дымок тут же истончился и исчез.