XXIII
Традиционно, Анна на свой день рождения никого не позвала, ограничившись выслушиванием поздравлений по телефону. Телефон сеньоры Роккафорте в этот день разрывался от звонков. Но даже это не уберегало Стефана от дурных мыслей. В этот раз ему думалось об этом дне – дне рождения Анны. Будто бы этот день был настолько загадочным и неизученным, что просто терялся во времени для его воображения. А возможно, не для него одного. Ведь никто не знал точно, сколько ей лет – истинная женская загадка. И пусть у этого дня была конкретная дата, а точнее число и месяц, год выпадал из исторического процесса, словно и не было такого года. А даже если и был, вряд ли он когда-нибудь узнает этот год. Его всегда путали, так или иначе меняя последнюю цифру, время от времени. Каким-то образом, у Анны это получалось. То ли это Министерство культурного наследия, культурной деятельности и туризма Италии, то ли обычная справочная информация – все равно. Хотя, откуда об этом может знать Стефан, если он в этом даже не уверен? И могут ли вообще быть какие-то основания для этой уверенности? Как всегда, Стефан умел загнать самого себя в мысленный тупик. Одно он знал точно: у него особенный билет на этот день, раз уж он был единственным непосредственным участником дня рождения Анны Роккафорте.
Пока Анна принимала поздравления, Стефан также много думал и о том, что последним временем их ссоры заметно участились. Причем, причины для этих ссор все расширялись, становясь все более нелепыми. К тому же, как думал он, начинала их Анна. И очередной его вопрос состоял в том, почему. Почему? Разве все так плохо? Ведь им же хорошо вместе. Он уже и забыл, как они пришли к таким розням, хотя совсем недавно он не мог избавиться от того чувства, будто бы обременяет ее своим обществом. И что интересно, чувствовал и сейчас. Но уже в другом смысле. Не в том, что они друг друга еле знают, составляя таким образом друг другу какие-то неудобства, что ли. А в том, что теперь они знали друг друга настолько хорошо. И как разомкнуть этот чувственный замкнутый круг, и стоит ли вообще, если ты рискуешь выпасть из него, не зная, что принесет тебе это? Неизвестность… Точно как у Джека, подумал Стефан, вспомнив о том, что пора бы напрячься, и продолжить свой роман. Перелезть через этот перешеек его мыслей, оставив их по ту сторону. Это будет единственным верным решением. Наверное…
Стефану очень захотелось писать в этот момент. Сесть за стол, вставить чистый лист бумаги в печатную машинку, сделать абзац, написать первое слово, а за ним второе, составить предложение, бегущее за его мыслями, уносящими его туда, подальше от всей этой реальности. Именно в такие моменты душевных терзаний, непонятных по своему происхождению, хочется высказаться на листе бумаги, поделиться мыслями, будто отпустить их с неким трепетом и облегчением. Словно избавляясь от грусти, делающей тебя счастливым в каком-то роде.
Стефан стал думать о своем романе. О том, как семья Лоуэллов бежит с острова. Точно так же, как и он. От жизни. И от смерти. Последние годы только этим и занимается. Убегает от всего. И таким образом – сев за пишущую машинку, он запросто убежит и от нее. Ему не придется очередной раз с ней ссориться, а затем мириться. Хотя бы на один раз сократить это он был в силе сейчас. Тем более, что есть желание.
Закрыться… Ему нужно закрыться, сесть за машинку, и начать писать. Когда в жизни много приятного, то и писать особо незачем. Нельзя забывать о той черноте, о той бездне, которая поглощает ранимого идиота, начинающего писать от этого. Именно от этого. Начал бы он писать, искать в себе подобный способ поделиться мыслями, если бы чернота его души не стала пожирать его изнутри, угрожая пустотой? Она и сейчас его пожирает, но медленнее. Растягивает боль, которая является удовольствием, неким спасением, отчасти. Может быть, поэтому человеку свойственно мученичество? Ведь люди копируют Христа ради спасения. Каждый день приносят себя в жертву тем, кто этого и не оценит, но последует их примеру, а кто-то воспользуется ролью насильника. Почему?
Почему все так? Ты живешь в своей ущербной квартирке, сидишь в комнатушке, творя произведение, которое по существу никто не оценит. Никто не будет читать эту книгу две тысячи лет. А ведь, этот никто и правда – никто. Кто он? Этот равнодушный обыватель, потребитель всякого дерьма, ни во что не ставящий тебя. А ты его, в свою очередь. Потому, что на самом деле он настолько одинок в этом прекрасном белом мире, насколько одинок ты. Ведь если существует одинокая человеческая душа, значит, существует и вторая такая. И с одной стороны ты не можешь надышаться этим, еще и еще. Подавай тебе эту вольность, которую ценишь ты с трепетом, но ничего не делаешь с ней, когда получаешь ее. Хочешь смерти. Но, скорее всего, если она придет прямо в эту секунду, то ты будешь не готов к ее нависшему над тобой образу. Вот, почему готовность и желание – противоречащие друг другу вещи. И вот, вдруг из своей комнатушки ты переносишься в иной мир. В твоей жизни появляются пальмы, бассейны, редчайшие виды вкуснейшего вина, ты встречаешь влиятельнейших людей, занимающих руководящие посты в лидирующих европейских странах, становишься частью их общества благодаря красотке, которая оплачивает за тебя все, лишь бы ты, такой особенный, не меркантильный и, что важно, такой одинокий, и этим очаровывающий, был рядом с ней. Будто она чувствует все твои муки, тем самым заглушая свои. Странно, но Стефан не замечал этого в Анне. Возможно, он слепой? Ведь как это назвать тогда? Когда вроде бы понимаешь человека, но и не понимаешь его совсем. Не знаешь его, по сути… Ты допускаешь мысль, что жизнь меняется, пусть даже люди в ней – нет. Свершается в ней нечто такое, что не можешь ты до конца понять. Ну, есть в твоей жизни богатая красавица, которая заботится о тебе, вдохновляет тебя, поддерживая твое творческое начало, еще и секс с тобой ей приносит огромное удовольствие. Ешь, пьешь, трахаешь ее. На что жаловаться? Действительно, как у львов… Как говорил Льюис. А ей даже нравится это. Приносит ей удовольствие. Она улыбается, когда делает тебе приятно. А раз улыбается, значит и ей приятно в этот момент. Разве что, она искусно притворяется. Но, тогда зачем? И какой смысл делать это на протяжении года? Почему? Ведь сейчас уже не так все гладко. Тебя уже порядком знобит и коробит от того напряжения, которое вдруг берется ниоткуда между вами. Ты не понимаешь причину. Она неизвестна. А неизвестность, как ты уже написал в своем романе, пугает. И тебе хочется скрыться, убежать подальше от этого. Вернуться в свою квартирку, забиться в комнатушке, забросить чистый лист бумаги в печатную машинку, почувствовать то удовлетворение, которое приносит тебе этот труд… Довольно рассуждений…
Стефан опустил голову, которая уже достаточно разболелась для того, чтобы избежать очередной ссоры с Анной. Пусть делает, что хочет. Она сама себе испортила свой день рождения, который она, между прочим, не отмечает. Она взрослый человек, и способна сама себе найти занятие.
Стефан так подумал, признав, что ни душевных разговоров, ни секса, ни просмотра кино перед сном у них сегодня не будет. Он никак не оценивал свой поступок, явно не корректный. Но как поступить по-другому, он попросту не знал. Он устал мириться. Поэтому, молча ушел в комнату, в которой он оставался еще в свой самый первый раз, в которой и выдавил из себя одну главу за полгода. Представляя ее ущербной, он поставил на стол печатную машинку, с трепетом проведя по ее боковым бортам своими пальцами, заметив немного пыли. Тяжело выдохнул от представления того, какой сложный момент предстоит ему написать в его книге. Порой, такой момент хочется оттянуть настолько, чтобы он и пропал вовсе из сюжета. Но без него никак. И чем дольше будешь тянуть, тем меньше шансов, что справишься с ним. Просто прогнешься под его тяжестью, и будешь ходить с этой тяжестью внутри…
- Слишком мы с тобой затянули, - сказал Стефан, смотря на печатную машинку, вспоминая тот день, в который сел и напечатал первые слова своего романа.
