Я не видел ничего перед собой, когда тянулся за пистолетом, которого там не было.

Картинки всплывали у меня в голове, и каждый удар посылал мое сердце нестись галопом. Я зажмуривал глаза, ожидая удара.

Он надвигался. Он всегда появлялся.

Моего слуха достиг приглушенный голос. Затем меня окружило что-то теплое и мягкое. Что-то, что пахло не как песок и кровь, которые я, без сомнения, мог узнать, накрыло мою кожу. Оно крепко меня держало. Накрывая мою голову и защищая мое тело от неизбежного удара от того, чем в нас стреляли.

Гудящий звук заполнил тишину между каждым взрывом и хлопком. Они продолжались, но мелодия медленно начала заглушать треск в моих ушах. Я открыл глаза, но ничего не увидел.

Я либо умирал, либо спал. В любом случае в реальности меня больше не было.

— Ты здесь, Меррик. Со мной. Именно здесь, а не где-то. Это фейерверки. И ничего больше, — сказал голос, дрожащий, как дрожало мое тело. — Ты здесь и ты в безопасности. Я смогу защитить тебя.

Ангел, не иначе. Это должно было случиться.

Я обвил ее руками, чувствуя потребность защитить ее от того, что бы там ни приближалось, но я слишком далеко зашел. Я не мог никого защитить, если не мог видеть. Я уронил голову ей на грудь и снова зажмурился, спасаясь в холодном поту. Все это время, пока раздавались взрывы, она, вцепившись в меня, напевала песню.

Когда наконец-то наступила тишина, все мои чувства, казалось, отстранялись от воспоминаний. Я не чувствовал огня или запаха горящей плоти, только сладкий, знакомый запах. Я не чувствовал песка и крови, только мягкость по щеке. Я не слышал ничего, кроме этого сладкого голоса, который я знал слишком хорошо.

Грэйс.

Дышать стало легче, но боль в моем теле с каждым вдохом только усиливалась.

— Ты вернулся? — прошептала Грэйс.

Впервые за долгое время мне по-настоящему этого захотелось. Мне захотелось быть дома вместо того, чтобы расплачиваться где-то там. Мне хотелось, чтобы это закончилось, вместо того, чтобы снова и снова переживать каждый момент.

— Я вернулся, — сказал я скрипучим голосом.

Надолго ли?

***

Прошло три недели, а я все еще не поблагодарил Грэйс за то, что она сделала тем вечером.

Как поблагодарить человека за, выражаясь фигурально, спасение чьей-то жизни? Никак.

Вот и я не могу.

Следующие несколько недель мы ходили на цыпочках друг вокруг друга. Общение было натянутым, но все-таки было. Ничего личного или назидательного. Грэйс не произнесла ни слова о том, что случилось, и я не мог поднять эту тему, не чувствуя себя слабым. Мы оба делали вид, что ничего такого никогда не происходило.

Она не рассказала маме. По крайней мере, в этом я был уверен. В противном случае моя мама была бы хныкающим воплощением вины за то, что ее самой там не было. Еще одна вещь, за которую я должен был быть ей благодарен.

Именно тогда, когда я открыл рот в сотый раз, пытаясь сказать что-то — хоть что-нибудь — она, наконец, сжалилась надо мной.

— Отпусти это, Меррик, — заявила она.

Воспоминание о ее руках, обхвативших меня, защищающих меня, когда она не должна была это делать, заставило меня спросить:

— Почему?

Она ничего не ответила, но, на самом деле, ей и не нужно было.

Грэйс снова спасла меня.

Не впускать ее в свою голову становилось все труднее и труднее. Она была такой мягкой и теплой и пахла так чертовски вкусно. Мне хотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, когда я знал, что она была так близко, но я так и не сделал этого. Ее спокойного прикосновения должно было быть достаточно, пока.

Мне становилось лучше, когда я садился и вылезал из коляски. Грэйс помогла мне найти более удобный способ, который уменьшал стресс на мои ноги и позволял больше использовать силу верхней части тела. С левой рукой без гипса все еще было не очень легко, но немного удобнее иметь еще одну конечность, даже если она еще слабая. Съёмный фиксатор, который прописал мне носить доктор Хопкинс, был занозой в заднице, но, по крайней мере, я мог его снять и почесать нежную кожу под ним.

Ощущение шрамов, ползущих по коже моей руки и кисти, было постоянным напоминанием о боли, которую я терпел, вытаскивая Райана из того горящего грузовика. Я чувствовал боль, но, в то время, это было неважно. Все, что имело значение, это необходимость оттащить моего друга подальше от опасности.

Райан выжил, и теперь, благодаря этой искалеченной руке, держал на руках свою маленькую девочку. Я гордился собой, но она все еще болела. В тот день я слишком много потерял, и хотя Райан был важен для меня, у остальных тоже были семьи и дети.

Просто еще одно болезненное напоминание, которое мне следовало принять в тот день. Не их.

Не нужно себя недооценивать.

Слова Грэйс, несомненно, возымели на меня эффект. Все говорили мне прекратить себя ненавидеть. Дело было в том, что ненависть к себе совсем не требовала усилий. Было проще верить в свою неадекватность, но она была права. Я недооценивал себя с самого начала, и хотя все еще хотел идти легким путем, я начал думать, что ненависть к себе была самой слабой частью меня. А не мое разбитое тело.

Грейс постоянно говорила о своей подруге Кире и ее без пяти минут женихе, Джоше Колсоне. Я когда-то знал Джоша, но мы никогда не были друзьями. На самом деле, я плохо помнил Киру.

Для Грэйс это было неудивительно.

— Мы оба продолжали прятать головы в песок и никого из нас никогда не приглашали на безумные вечеринки, на которые ты ходил.

— Серьезно?

— Серьезно. Мы никогда не подходили тем детям, поэтому предпочитали держаться вместе. Хотя я не думаю, что мы на самом деле что-то упустили.

— Ты и не упустила, — сообщил я ей. — Те вечеринки были не чем иным, как детскими попытками найти способ напиться. Спустя некоторое время это устаревает.

— Тогда почему ты ходил к ним?

— Потому что мои друзья ходили. Потому что они ждали, что я пойду. В основном эти вечеринки были веселыми, но впоследствии не стоили потраченного времени.

С минуту она молчала, потом спросила:

— Ты знал с самого начала, что собираешься пойти в вооруженные силы?

Я не был готов к этому вопросу, и еще меньше я бы готов к ответу. Мое решение стать военным, на самом деле, не было загадкой для меня. С самого начала я знал, что мне не нужны были деньги на обучение, и меня никогда не интересовала экстремальная подготовка, через которую мы все проходим. Просто что-то внутри меня хотело быть частью чего-то важного. Частью чего-то невероятного. Часть меня также хотела дисциплины и ответственности. Жизнь всегда была такой легкой для ребенка с прямой дорожкой, протоптанной перед ним. С друзьями и девушками, которые хотели его. Я хотел чего-то непредсказуемого, чего-то сложного.

Я всегда гордился, что служу своей стране. Первый день, когда я прибыл в часть, был наполнен ощущением, как будто я вернулся домой. Там я ощущал себя «своим» и знал, то смогу принести пользу.

Те первоначальные причины быстро изменились. Дело было больше не в вызове или в цели, дело было в человеке рядом со мной и в том, кто рядом с ним. Дело было в моих братьях по оружию. Дело было в том, чтобы их защитить и за них сражаться, потому что они сражались за меня.

Грэйс не слышала об этих причинах, потому что я ей не рассказывал. Я не мог подобрать слова, чтобы объяснить их ей, и даже если бы я смог, она не поняла бы. Поэтому, как невнимательный придурок, каким все меня считали, я просто пожал плечами и укатил назад в свою комнату. В убежище, которое больше не было убежищем.

Она не спрашивала снова, и в итоге мы держались подальше от этой темы.

Мне не было стыдно или страшно говорить об этом. Просто трудно описать что-то подобное. Трудно объяснить кому-то, что где-то там ты уже принял свою смерть. Что о тебе речь больше не идет.

Возможно, однажды я расскажу ей. Возможно, однажды она просто узнает, потому что она знала меня. Или, возможно, однажды причины изменятся, и я не буду чувствовать столько сожаления.