А этот вот дом просто жалок до боли: его обрезали ровно наполовину, распилив вторую часть, мажет быть, на дрова. Маманя когда-то снимала в этом доме квартиру с отцом. В деревне нет теперь ни дома бабушки, ни материнского дома. Бабкин – сгорел, оставив после себя лишь золу. Материн продан за бесценок в Пригородное.

Выходит, с десяток домов осталось. Остальная земля – под «скворечниками» либо особняками.

Михалыч возвращался к Городищу мимо губернаторской дачи. Дозор в виде старухи куда-то исчез. У церкви бродили овцы, увешенные репьями и жадные до общения, – они тянули морды к «дипломату». Им бы корочку хлебца, но у Михалыча ее не было.

Вот и косогор. Михалыч подошел к машине, потянул ручку водительской двери. Кнопка сигнала – и звук машины, ударив в ложбину, эхом вернулся назад. Всё так же. Как в прошлые времена. Кому не спится в ночь глухую?! – У-ю. Кто ворует хомуты?! – Ты-ы…

У реки, из-под обрыва, выглянуло сразу пять голов. Следовало возвращаться как можно быстрее, потому что губернаторская теща, возможно, уже прочитала послание: «Приберись в лесу, старая холера. Твой Леший».

Михалыч махнул мужикам рукой – головы исчезли: им требовалось одеться.

Михалыч присел на скамью и задумался. Интересно, чем бы он сейчас занимался, если б не сбежал из местного каземата? Скучал от безделья и строил эфемерные планы? Зато теперь у него зудело в глазах. Накупался до безобразия. А в найденной баночке, может, всего лишь грузило да пара крючков заржавелых…

Глава 12

Ныряние на дно не прошло даром. Веки опухли, слезятся. В них теперь словно битый кирпич. Врач, абсолютный сухарь, едва разевает рот. Оттого он выглядит еще загадочнее. Зачастую этим способом пользуются профаны, чтобы скрыть некомпетентность. .

У Михалыча не было времени прохлаждаться в богадельне, хотя, по мнению доктора, необходим постельный режим. Однако в больнице, сразу видно, нет хороших лекарств. Для чего здесь лежать? Не для того ли, чтоб его передали с рук на руки. Через полчасика, должно быть, вернется из аптеки матушка с лекарствами – Михалыч собственноручно выписал себе рецепт. В аптеке оно должно быть. Сказал об этом врачу – тот ноздри раздул: своими средствами вылечим, не вмешивайтесь в лечебный процесс.

Матушка задерживалась. Возможно, в аптеке не оказалось лекарств, и она навострилась в город.

Михалыч плюнул на предписания эскулапа, вышел на улицу и сел у подъезда. Из-за угла стационара вывернул какой-то мужик. Лицо помято, словно капот машины после аварии. На ногах – ботинки с заклепками. На плечах – спецовка. Как видно, слесарь из местных. Поравнявшись с Михалычем, мужик опустил на тротуар инструментальный ящик, положил рядом газовый ключ и полез по карманам. Однако в них не оказалось того, что искал. Для верности мужик еще раз хлопнул себя по карманам и тут, словно только что, заметил Кожемякина.

– Сигаретой не угостите?

Ответ Михалыча обескуражил его. Он вновь хлопнул себя по брючному карману и качнул головой.

На тропинку вывернулась из-за угла матушка и поспешила в их сторону. В руке она несла свернутый прозрачный пакет.

– Вот, купила… Как ты просил.

Мужик, вскинув брови, таращился в лицо Михалычу:

– Толян! Ты ли это?! Никогда не узнал бы.

– Чачин?

– Он самый!

– Сколько лет…

Друзья обнялись. Михалыч смотрел на друга и не узнавал. Напрочь стоптался человек. Что с тобой стало, матрос?

Чачин согнулся вопросительным знаком и тряс головой, вспоминая.

Михалыч соглашается: да, да, конечно, это невозможно забыть…

Они учились в начальной школе. Переросток Миша Бянкин от скуки ронял на пол карандаш, потом ползал возле учительского стола, заглядывая Валентине Ивановне под подол. В классе стоял хохот: молоденькая учительница не понимала причину смеха.

Чачин мог испортить всю погоду, перемешать карты. В поселке теперь будут знать: Кожемяка явился! Никого из друзей пока что не видел, но в больницу успел залететь. Лежит пластом… В полковничьем звании… Говорит, генерала дадут скоро…

С этой секунды Чачин страшнее мины замедленного действия. Для деревенских ни для кого не секрет, что тетка Анна Аникина – это мать Тольки Кожемякина, парня из Москвы.

Михалыч вынул из пакета тюбик с мазью и глазные капли. Чтобы капать себе их в глаза – не так это сложно. Вместо этого его законопатили в больничную палату. С чего бы?!

Из стационара вышел к подъезду врач, сверкнул ядовито зубами. Нарушаем?! Мы положили вас сюда только из необходимости!

И Михалыч решил тут же удрать в неизвестном направлении.

Мать оживилась:

– Лёша в ограде работает, при больнице. Я тебе, Толя, писала.

Чачина слегка трясло. Надо бы встретиться, посидеть…

– А хоть бы сегодня! Не такое у меня сильное заболевание, чтобы отлеживаться. И мужиков остальных прихвати…

– Тебе же лечиться надо! – опомнилась матушка. – У тебя же глаза!

Чачин подхватил ящик и дернулся в сторону. Кран в хирургии течет.

– Иди, мама. Вечером поговорим…

Михалыч с пакетом в руке ушел в стационар. Благополучие одиночества закончилось. Скоро пройдет слух: Кожемякин приехал… Заелся, видеть не хочет…

Вечером в матушкин дом пришли трое, включая Чачина. Михалыч оказался четвертым. Накрытый стол ждал гостей, а хозяин был выздоровевшим, он сам себя вылечил. Поднявшись в стационар, сначала обработал глаза каплями. После того как слезы унялись, стеклянной лопаткой положил мазь под веки. Через какой-нибудь час зуд прекратился. Удачным оказался диагноз, а также «рецепт», написанный лично. Михалыч удивлялся: зачем только в больницу обращался, время терял. Зато встретил там Чачина.

Они выпили по первой и нехотя закусили, а закусив, налили по второй и по третьей, вспоминая теперь не только учительницу Валентину Ивановну, но и всех остальных обоего пола – кто и где живет, да и жив ли еще, чего в жизни достиг. Вспомнили про Бутылочкина – тот служил старшим прапорщиком на Тихом океане. Вспомнили даже про то, как этот товарищ припёрся в школу с бутылочкой, наполненной чернилами, и старинной ручкой. Оттого и прилепилась к нему новая фамилия – Бутылочкин. Виделись недавно. А вот Физика видеть не приходилось. Тот, как защитил кандидатскую, так и пропал с концами.

Что ж, бывает. Михалыч вдруг решил попросить о важном одолжении. Мужики навострили уши.

– Просьба моя простая: вы меня никогда здесь не видели и со мной незнакомы.

Ребята сверлили его глазами – с трех сторон.

– Так надо. Для дела.

– Военная тайна, что ли?

– Вроде того… Мы еще встретимся, посидим…

Друзья обещали. Никто из них не знает парня по имени Кожемяка.

После пятой рюмки Михалыч как-то сразу потерял им счет, и разговор перешел на «политику». Вначале ругали «мирового жандарма», потом родное правительство и, наконец, приступили к местной олигархии. Друзья говорили о том же, что и ребята в полиции. Это был гротеск: впереди всех на белом коне сидел Сухофрукт – олигарх № 1, банкир. Вторым выступал Политик. Это был пеший человек, вооруженный мечем и щитом. Далее следовали три второстепенные фигуры, без которых, однако, орнамент терял причудливость.

Михалыч был рад встрече, он никуда не спешил. При необходимости друзья могли заночевать, не отходя, как говорят, от кассы. Всё так и было бы, не залай во дворе собака. Михалыч, опередив мать, выбежал в сени: на крыльце стоял Иванов.

– Михалыч, надо поговорить… Без свидетелей…

Оперативник спустился с крыльца, косясь в проем приоткрытых ворот. Гуща сидел за рулем.

– Пришла телефонограмма за подписью Тюменцева. Требует информацию о работниках полиции, не подчиненных управлению, – об отпускниках, командированных и прочих.

– Вот даже как?

– С учетом недавних событий, я бы ушел от греха подальше.

– Может, зайдешь на минуту?

– Даже ни на секунду.

Иванов вышел. Мотор фыркнул за воротами и вскоре затих.