У Барнса потемнели глаза. Подернулись блядской поволокой, а искусанные губы раскраснелись, набухли, как спелые вишни. Хотелось занять чем-то этот блядский рот, и Брок, еще раз звучно хлопнув Стива по заднице, с оттягом, так, что ладонь стала горячей, а на бледной коже остался красный след, оттянул вниз штаны и, продолжая удерживать Стива за волосы, погладил отпечаток своей ладони, подул на него, а потом прижался членом.

— Блядь, — беззвучно выдохнул Баки. — Блядь-блядь-блядь.

Брок погладил Стива от напряженной шеи до копчика, снова с наслаждением коснулся сжавшегося входа и сплюнул на него, растер до влажного блеска, чувствуя, как Стив тихо выдыхает, но пока сдерживает стон, и снова огрел его от души, с силой впечатав ладонь в пылающую кожу.

Стив вздрогнул, мышцы его спины обрели рельеф, напряглись, перекатываясь, заставляя почти ослепнуть от возбуждения, и Брок ударил снова, с оттягом, по самой выпуклой вершине идеального холма, так, что по всей руке, до самого плеча, пошел гул.

Баки издал странный полустон-полурык и вдруг сцепил руки на пояснице, так отчаянно пытаясь не касаться своего члена, что его было почти жалко.

— Сладкий, — прохрипел Брок, скользя членом между ягодицами, — какой ты сладкий весь. Драл бы, не вынимая. Но пока не об этом, верно?

Он отпустил его волосы, но Стив остался стоять на вытянутых руках, все так же по-блядски прогнувшись, развернув полыхающие ягодицы, будто нарочно показывая блестевшую от слюны дырку. Только голову опустил, пряча пылающее лицо.

— Наконец-то тебе стыдно, — хмыкнул Брок. — Пусть и не за то, за что нужно. Всего, что в койке приносит удовольствие, стыдиться глупо, — наклонившись, он длинно лизнул горячий красный след на идеальном полужопии, подул на влажную дорожку от своего языка и с удовольствием прижался губами к обожаемой заднице, заставив, наконец, Стива вскрикнуть и застонать сквозь зубы. — Все будет, — пообещал ему Брок, и, собрав натекшую на покрывало смазку, растер ее по входу, намерено чуть растягивая его пальцами, дразня. — Терпение.

Когда он отошел к ерзавшему Баки, Стив упал грудью на кровать и повернул к ним пылающее лицо, на котором ясно читалось выражение “мне пофиг, кто что об этом думает”.

Баки потянулся к нему, не расцепляя рук, лизнул в пылающую щеку, в ухо, в уголок губ и, отстранившись, нагло подмигнул.

— Не вижу раскаяния, — ухмыльнулся Брок, похлопывая, разогревая его задницу. Баки точно заслуживал порки щеткой, недолгой, но интенсивной.

— Заставь меня, — нагло заявил этот щенок и “покрутил хвостом”. — Папочка.

Роджерс фыркнул, но позы не поменял.

— А как же, дитятко, — Брок с оттягом огрел его по круглой, контрастно загорелой жопе и оскалился, когда “дитятко” ойкнуло, задрожав ресницами. — Заставлю.

Брок одновременно успокаивающе поглаживал Баки по спине и с оттягом, звонко хлопал его по заду, вполсилы, только подготавливая. Задница становилась смугло-розовой, насыщенного, ровного цвета, будто после русской бани. Баки стонал в голос, комкая покрывало, играя литыми мышцами на спине. Его аккуратные ямочки на пояснице, по которым они с Роджерсом дружно сходили с ума, стали будто еще глубже, пальцы на ногах поджались, а член упорно стоял, лениво истекая смазкой, подрагивая при каждом шлепке от удовольствия.

Погладив горячую кожу, Брок потянулся за щеткой. Показал ее Баки, и тот, блестя глазами, вдруг пошло обхватил губами ручку и втянул ее в рот, как член. И выпустил с влажным чмоком.

— Я найду применение твоему рту, — пообещал Брок, — но сначала…

Первый хлопок по заднице вышел звонким, хлестким, и Баки со стоном прикрыл глаза, а на покрасневшей коже на мгновения проступил белый отпечаток сложного рисунка. У Брока внутри напряглось все, как будто нервы кто-то мотал на кулак. Хотелось драть эту задницу, пока рука не устанет, пока кожа не станет горячей, припухшей, а сам Баки не превратится в податливо стонущее существо, жадно подающееся под ладонь.

Хлопки, хлесткие и звонкие, мешались со стонами обоих “наказанных”, Стив тоже инстинктивно поджимал свою великолепную жопу на каждый из них, будто сочувствуя Баки. Они переплели пальцы, и смотрели друг на друга, как влюбленные школьники. В любой другой момент Брок бы умилился, но сейчас ему страстно хотелось довести “наказание” до конца и ухнуть, наконец, в жаркую пропасть, приближавшуюся с каждым стоном его любовников.

Задница Баки стала малиновой, горячей и шелковистой на ощупь, и Брок, отбросив чертову расческу, со стоном упал, наконец, на колени и сжал половины этого чуда, прижался к полыхающей коже сначала лбом, а потом губами, зализал особенно припухшие места: на крутом изгибе — почти белый след от края расчески и на складке-переходе к бедру (Баки стонал особенно тонко, стоило попасть по этому месту, и Брок увлекся).

Барнс вероломно развел колени, опускаясь ниже, почти садясь в полушпагат, открывая темный вход, и Брок с удовольствием лизнул его чуть солоноватую кожу, нежные складки, провел языком ниже, к поджавшимся тяжелым яичкам, подул на горячие ягодицы, сжал их ладонями, причиняя сладкую боль, и обхватил губами влажную головку, остро пахнущую возбуждением.

Баки заорал: протяжно, громко и голодно, ловким слитным движением перевернулся на спину, зашипел от боли и приподнял полыхающий зад, уперевшись пятками в матрас.

— На пол, на колени, — приказал Брок, и тот послушно стек к его ногам, сдернул штаны к щиколоткам и жадно облизал член снизу доверху.

Брок со стоном подтянул Стива ближе, развел ладонями его ягодицы, потрогал вход, чуть растянул большими пальцами и принялся лизать: коротко, мокро, идеально попадая в такт с жадными движениями Баки.

— Притормози, — почти взмолился он, и Баки выпустил его член изо рта с пошлым влажным звуком, облизал снизу доверху. — Давай сюда.

Стив стонал не переставая, когда Брок растягивал его, трахая двумя пальцами, обводя по кругу языком. Как же он хотел его. Их обоих, таких разных, порой невыносимо его бесивших, но все равно нестерпимо близких, горячих и на каком-то инстинктивном уровне воспринимавшихся одним куском с ним самим.

— Давай, сладкий, — Брок подтянул Стива ближе к краю, похлопал влажным членом по ягодице, — поможешь Баки.

Стив послушно притянул Баки за бедра, и провел приоткрытыми губами от основания его члена до головки, обвел ее языком и плавно насадился ртом до самого горла. Он всегда брал глубоко, от воспоминания о том, как тесно и влажно в его горячем рту, у Брока перед глазами потемнело. Баки так вообще запрокинул голову, привстал на носки, обхватил Стива за затылок и задвигался сильными, рваными толчками.

— Черт, боже, никогда не привыкну к тому, как сладко ты сосешь, — простонал он с грубым русским акцентом, который всегда прорезался, когда он переставал себя контролировать. В состоянии крайней степени ярости или вот как сейчас — от кайфа. Все в ЩИТе знали: если Барнс рявкает с акцентом — лучше убраться с дороги.

Задница у Стива всегда была тугой, сколько ни трахай. Даже после Барнсовой дубины она оставалась почти девственной, невозможно узкой, жарко тесной. Брок подразнил её одной головкой, слегка растягивая, а потом плавно, в несколько толчков оказался внутри. Стив замер, немыслимо для обычного человека изогнувшись. Насаженный сразу на два члена, возбужденный, с алеющими щеками и розово-отхлестанной задницей, он сейчас совсем не напоминал тот оплот всего на свете, каким его знали все, кроме них.

Они с Баки задвигались навстречу друг другу, Брок бездумно гладил горячую задницу, чувствуя, как отпускает его пиздец последних дней. Тяжелая операция, дурацкий срыв дома, глупая ссора, не случившаяся только потому, что Барнс — ебливое чудовище, запросто сводящее любой конфликт к сексу.

К острому, изматывающему, выворачивающему душу наизнанку удовольствию.

Стив жадно подавался навстречу, одновременно дроча себе, и на одно нестерпимо прекрасное мгновение Брок почувствовал, как они слились вместе, все трое, остро чувствуя друг друга и удовольствие, в котором они растворялись.