Как правило, речь шла о таких распространенных темах, как дни рождения, свадьбы, пожелания скорейшего выздоровления, приглашения, валентинки, поздравления с Пасхой или Рождеством, но попадались и особые заказы.

Дочери писали пожелания матерям, матери – пожелания сыновьям, племянницы что-то желали своим тетушкам, бабушки – внучатам, подруги – подругам. Но самыми изобретательными людьми, как всегда, бывали влюбленные.

Буквально на днях приходил уже немолодой господин в серебряных очках и в строгом костюме, чтобы сделать заказ. Неторопливо достав из кожаного портфеля записку, он смущенно положил ее на стол.

– Как, по-вашему, к этому можно придумать что-то подходящее?

Розали прочла, что говорилось в записке, и улыбнулась.

– О да, – сказала она.

– До послезавтра успеется?

– Вполне.

– Но тут надо что-то очень красивое.

– Не беспокойтесь!

В тот вечер Розали, засев наверху в своей комнате за чертежным столом, на котором под черной металлической лампой стройными рядами выстроились стеклянные банки с карандашами и кисточками различных размеров, нарисовала мужчину в сером костюме и женщину в светло-фисташковом платье, которые, взявшись за руки, летят над Парижем, влекомые на голубых лентах стаей белых голубей.

В завершение Розали тушью вывела под картинкой подпись: «Женщине, с которой я хочу летать».

Розали сама уже давно сбилась со счета, сколько таких уникальных открыток она изготовила за последние годы. До сих пор все заказчики, получив свою открытку, уходили довольные, и Розали надеялась, что все пожелания не пропали даром, а исполнились с той точностью, с какой меткие стрелы Купидона поражают сердца влюбленных. Хотя в том, что касается пожеланий, сама красавица-художница была не так удачлива, как они.

Каждый год в свой день рождения Розали с собственноручно нарисованной открыткой отправлялась на Эйфелеву башню, чтобы сделать пожелание самой себе. Преодолев семьсот четыре ступеньки, она поднималась на вторую площадку и с отчаянно бьющимся сердцем (потому что, как мы уже говорили, не была завзятой альпинисткой) отпускала лететь по ветру открытку, на которой было написано ее заветное желание.

Это был безобидный маленький ритуал, о котором не знал даже Рене. Розали вообще была большой любительницей ритуалов. Ритуалы вносили в жизнь стройную форму, помогая навести порядок в ее хаосе и сохранять необходимую перспективу. Первая чашка кофе по утрам. Круассан из булочной. Ежедневные прогулки с Уильямом Моррисом. Лимонное пирожное по нечетным числам. Бокал красного вина после окончания рабочего дня. Венок из незабудок в апреле, когда она навещала могилу отца.

Вечером, садясь рисовать, она обычно ставила одни и те же компакт-диски. То дымчатые шансоны Жоржа Мустаки[4], то словно писанные короткими касаниями кисти песни Корали Клеман[5]. В последнее время любимым был диск русского музыканта Владимира Высоцкого. Не понимая слов, она вслушивалась в звучание то лирических, то мужественных песен, и из музыки в ее голове рождались образы, а карандаши так и летали по бумаге.

В юности Розали вела дневник, стараясь запечатлеть все самое для себя важное. С тех пор она давно его забросила, но, открыв лавку, она взяла себе за правило каждый вечер записывать в голубом блокнотике самое плохое и самое хорошее событие прошедшего дня. Только сделав это, она чувствовала, что день уже прожит, и легко засыпала.

Да, ритуалы – это хорошая точка опоры, и сама мысль о них вызывает радостное ожидание. Поэтому Розали каждый год с радостью готовилась к двенадцатому декабря, чтобы в очередной раз подняться на Эйфелеву башню и сверху увидеть весь Париж у своих ног. Высота ее не пугала, напротив, она любила это ощущение простора, открывающуюся панораму, настраивающую на полет мысли, и, отпустив открытку, Розали на секунду закрывала глаза, представляя себе, как ее мечта осуществится в действительности.

Но до сих пор, к сожалению, ни одна ее мечта не исполнилась.

В первый раз поднявшись на Эйфелеву башню со своей открыткой, Розали загадала желание, чтобы выздоровела ее любимая тетушка Полетта (тогда еще оставалась слабая надежда, что сложная операция спасет ее зрение), но, хотя операция прошла удачно, тетушка все-таки ослепла.

В другой раз она пожелала выиграть в конкурсе молодых иллюстраторов. Но желаемая награда – договор с издательством и денежный приз в десять тысяч евро – досталась молодому долговязому художнику, который рисовал одни только пальмы и зайцев, зато был сыночком богатого издателя парижской газеты.

Еще до того как познакомиться с Рене, когда Розали после нескольких неудачных романов жила одна, она загадала желание встретить своего суженого, который пригласил бы ее однажды вечером в «Жюль Верн» – ресторан наверху Эйфелевой башни, из которого открывался самый роскошный вид на Париж, – чтобы там, высоко над сияющим огнями городом, задать ей самый главный вопрос.

Но и это желание тоже не исполнилось. Зато она познакомилась с Рене, который в один прекрасный день со всего разбегу налетел на нее на улице Коломбье и чуть не сбил с ног. Рассыпавшись в извинениях, он пригласил ее в ближайшее бистро и за тарелкой salade de рay[6] заявил, что такой красавицы, как она, никогда еще не встречал. Но Рене скорее уж пригласил бы ее в поход на Килиманджаро, чем в дорогой и, по его мнению, никому не нужный ресторан на Эйфелевой башне. («На Эйфелеву башню? Ну ты даешь, Розали!»)

В другой раз она загадала желание помириться с матерью – благое желание! Еще ей хотелось, чтобы у нее был домик у моря. Да, конечно, это она сильно размахнулась, но мечтать же никому не запрещается!

В последний день рождения – ей тогда стукнуло тридцать три, и над празднично украшенным Парижем лил противный холодный дождь – Розали все же отправилась в поход, одетая в толстое синее зимнее пальто, и снова поднялась на Эйфелеву башню. В тот день там было довольно пусто, только несколько человек каталось на коньках на катке, который каждый год заливали на первой площадке, да еще несколько японцев неустанно фотографировались, старательно улыбаясь в объектив и поднимая кверху большой палец.

В этом году Розали задумала очень скромное желание.

На открытке, которую она держала в руке, был нарисован мост, а на его решетчатых перилах висели сотни маленьких замочков. Перед мостом стояли два маленьких человечка – мужчина и женщина – и целовались.

Мост был легко узнаваем, это был Пон-дез-Ар[7] – пешеходный мост через Сену, с которого открывался чудесный вид на Эйфелеву башню и на остров Ситэ. В летние вечера на нем всегда было людно.

Розали любила этот простой железный мостик с деревянным покрытием. Иногда она приходила сюда посидеть на скамейке и разглядывала многочисленные замочки на перилах, каждый из которых рассказывал о любви навек.

Пока жива любовь – она вечна. Кто же это сказал?

Розали сама не знала почему, но каждый раз на этой скамейке ее охватывало особенное чувство от вида этих трогательных замков, которые, как стойкие оловянные солдатики, охраняли любовь.

Может быть, это было и глупо, но в глубине души она тоже мечтала о таком замочке.

«Кто подарит мне такой замочек, тот и есть мой суженый», – подумала она, высунувшись за мокрую ограду Эйфелевой башни, чтобы с размаху запустить свою открытку под струи дождя.

Думала она при этом, конечно же, о Рене.

Как-то зимой в ясный безоблачный день они с Рене рука об руку шли по этому мосту, и все перила так и сверкали на солнце. Ни дать ни взять сокровища Приама!

– Посмотри, как красиво! – воскликнула Розали.

– Золотая стена, – произнес Рене в неожиданном приливе поэтического настроения и на минутку остановился, чтобы прочесть надписи на замках. – К сожалению, не все то золото, что блестит, – прибавил он с усмешкой. – Хотел бы я знать, кто из тех, что себя тут увековечили, по-прежнему вместе.